Найти и не сдаваться!

https://author.today/reader/412495/3817169

В Форт Росс Илью Ильича Шишкина знали все и знали его как своего. Даже самые закоренелые служаки, вроде этого терца с обветренным лицом, относились к нему с почтением, хоть и не всегда понимали его учёные речи. "Умный барин, только больно уж заумно говорит", - так отзывались о нём казаки, но при этом безоговорочно доверяли его медицинскому искусству. 

— Так как же? Без медицинского осмотра содержится арестованный? Сие негуманно! —князь повысил голос, что было для него редкостью - обычно его манера говорить оставалась ровной и спокойной даже в самых сложных ситуациях.

— А послать в караульное за разводящим? Степан! — казак обернулся и крикнул так громко, что из-за угла показалась рыжая дворняга, настороженно принюхиваясь.

— Ау? 

— Обожди! 

— Чё надо? 

— Слышь, чё гутарю — в караульное за урядником сгоняй, а? 

Казак, голый по пояс, но в фуражке, нёсший ведро, наполненное до краёв водой, поставил его на землю. Вода в ведре разошлась кругами к краям, сверкнув отражением калифорнийского солнца, а затем круги вернулись к центру, словно не решаясь покинуть сосуд. 

— Вот те приспичило! Я коня купаю. 

— Не мне надо. Князю к арестанту. 

Голый по пояс казак нехотя отправился в сторону караульного помещения, ворча себе под нос что-то не слишком лестное о княжеских капризах. 

"И чего ему.. , - думал он, - сидел бы себе в своём доме с книгами да микроскопами, а не лез в казачьи дела..."

— Степан! 

— Чё ещё тебе?

— Слышь, чё гутарю — не по форме в караулку не иди. Буде там есаул Махотин — он такого не одобряет.

— Ай, ладно! — уходящий махнул рукой, даже не обернувшись. 

— Щас, ваша светлость, он мигом, — сказал часовой, подошёл к ведру с водой, поднял его обеими руками, отпил, снял фуражку, налил горстью воды на голову. — Сам я с Моздока — у нас там тож лето так лето, ан что б так палило. Почитай все полгода… 

Он говорил медленно, растягивая слова, будто наслаждаясь возможностью передохнуть от службы и поболтать с важным человеком.

Он надел фуражку, поправил привычным движением козырёк так, чтобы торчащий обычно залихватский чуб смотрелся, как положено у казака. Этот жест он повторял бессознательно с тех пор, как пятнадцатилетним мальчишкой впервые надел форменную фуражку - тогда ещё слишком большую для его головы. Да в этот раз чуб был мокрым и покорно прилип ко лбу. 

— А этот, чё гутарю, ваша светлость, — казак кивнул в сторону двери с массивным железным запором и большим амбарным замком и усмехнулся, — Играет на гармошке своей. Да всё жалостливые такие. Ну, нехай, думаю, играй пока. Это ничего. Пусть его играет. 

Чувство к бедолаге-страдальцу, разбуженное звуками губной гармошки, было у казака искренним. Ну, а прикажи есаул Махотин, не разводя лишней канители, рубануть арестанта-душегуба шашкой за околицей, где подальше от глаз, — казак Терского войска исполнил бы приказ без запинки. Он бы перекрестился, сплюнул через левое плечо и сделал бы своё дело быстро и чисто. Загадочная русская душа… 

Боб Тилбот сидел на полу, вытянув ноги, спиной прислонившись к стене. Луч солнца, пробивавшийся через маленькое зарешеченное окно, освещал его худое, небритое лицо с резкими чертами и глубоко посаженными глазами, в которых читалась смесь злости и усталости. 

— Я слышал там за дверью — вы, что, в самом деле русский князь? — его голос звучал хрипло, вероятно от долгого молчания, но в нём чувствовалась насмешка —сама идея княжеского титула казалась ему абсурдной в этой ситуации. 

— Да, князь. Но это не имеет отношения к цели моего визита. Я должен осмотреть вас как врач.

— Комедию ломаешь, князь. Впрочем, мы в свободном штате Калифорния. Тут каждый волен развлекаться по-своему. Валяйте, валяйте! —он широко раскинул руки, будто предлагая князю лучшие места в своём "салоне", и закатил глаза, явно наслаждаясь собственной иронией.

— Отнюдь! Вы преступник и ответите по закону за содеянное вами, но вы не перестали от этого быть человеком. Жалобы имеете? На состояние здоровья? Условия содержания? 

Князь говорил ровным, почти бесстрастным тоном.

— Ха! Комедия. Быть человеком… Забавно, забавно… Жалобы? Да, я имею жалобу! — оживился вдруг Боб Тилбот и даже с каким-то азартом. 

— Что же? 

— Корчишь из себя святошу, а человека кормят тут, как скотину! 

— Что же именно?

— Вот! 

— Так что же?

— Да вот, вот! Смотри! 

Боб подвинул сапогом по полу в сторону князя железную миску с ложкой и едой. Миска скрипнула по каменному полу.

— Что же тут? — князь поправил очки-велосипед, — Так это гречневая каша! Традиционная русская еда.

— Чёрта с два это еда! Такое едят только лошади! 

— Вы не правы. У вас неверное предубеждение, основанное на культурных различиях. Гречневая каша — полезная для здоровья пища. Содержит необходимые элементы, нормализует работу пищевого тракта, оказывает благотворное кроветворное действие, снижает артериальное давление. Вы на повышенное давление не жалуетесь? 

И снова князь говорил методично, как профессор на лекции.

— Самое время озаботиться о своём оздоровлении. Они меня вздернут на виселицу на следующей неделе, максимум через две. Ты пришёл развлекаться, русский князь. Ну-ну, валяй дальше. 

Боб, скрестил ноги по-турецки, и ухмыльнулся, обнажив жёлтые от табака зубы.

Князь не нашёл, что может ответить на это. Он молча достал из кармана часы на цепочке и посмотрел на время.

— Я знал одного русского, — продолжал Боб Тилбот, — в Юте. Мы там много работали на свежем воздухе. Я слышал, что это тоже полезно для здоровья. Слышал, что укрепляет аппетит и всё такое. 

Он замолчал, глядя куда-то поверх головы князя, будто разглядывая что-то очень интересное на потолке, покрытом паутиной и трещинами. Продолжил:

- Так вот, из всей еды тот русский предпочитал неразбавленный спирт. Вот это был настоящий русский! Его завалило в штольне. Мы так и не нашли его. Впрочем, не очень-то мы искали. А такое едят только лошади. Я не лошадь. 

— Это опять ложные стереотипы. Как вас зовут? 

— Боб. Боб Тилбот — моё имя. Он произнёс это с гордостью, выпрямив спину, будто представлялся на официальном приёме, а не в тюремной камере.

— Это ложные стереотипы, мистер Тилбот. Потребление в России на душу населения чистого алкоголя можно считать умеренным в сравнении, скажем, с Францией или Италией. Впрочем, вредно, да очень вредно. Особенно чрезмерное. 

Боб Тилбот достал из заднего кармана губную гармошку, надвинул на глаза шляпу. Гармошка была старой, поцарапанной, с потёртыми буквами на корпусе.

— Довольно этой комедии. Князь, доктор или кто бы ты ни был. Почувствовал уже себя хорошим? Ну, вот и всё! Теперь проваливай! 

Раздалась пронзительная музыкальная фраза. Это была какая-то грустная ковбойская мелодия, но сыгранная с такой яростью, что она звучала почти как вызов. 

— Это надо так понимать, что от медицинского осмотра вы отказываетесь? 

Боб не ответил. Он только сильнее наклонил голову, так что поля шляпы полностью скрыли его лицо, и продолжил играть, теперь уже тише.

— Что ж… Воля ваша. 

Князь вздохнул, ещё раз оглядел камеру - голые стены, соломенный тюфяк в углу, пара тараканов, бегущих по полу - и повернулся к двери, постучав в неё для вызова часового.

*** 

Тем временем с восточной стороны в город Форт Росс въехал всадник. Он появился со стороны холмов, сначала как маленькая точка на фоне безоблачного голубого неба, затем постепенно превращаясь в чёткий силуэт человека на лошади. В его кобыле, внимательный знаток определил бы крови дикого мустанга в двух-трёх поколениях предков. 

По ковбойскому седлу, производному от испанского, в которых ездили вакеро — первые пастухи Юга и Среднего Запада, используемого ныне для работы на ранчо; по характерному наличию рожка спереди — удобной детали для работы со скотом (при долгих переходах на него можно было крепить лассо); по особому потнику с бахромой под седлом — такой знак высказал бы догадку, что перед ним уроженец Техаса. Его посадка и то, как он держал поводья, выдавали в нём человека, привыкшего к долгим переходам.

На лице седока был повязан платок от встречного песка и пыли, а вся одежда покрыта ими настолько, что цвет её определить не представлялось возможным. 

Лошадь, низко державшая голову от усталости, состояние одежды — всё говорило о том, что всадник проделал немалый путь. Его кобыла шла ровным шагом, когда он спешился у коновязи, было видно, как она устала.

Оставив лошадь у коновязи напротив магазина «Кожевенная торговля», он пошёл вдоль улицы, заходил в двери каждого магазина и в каждую лавку. 

Первым делом — в кожевенную, потом в «Чай, сахар, кофе и другие колониальные товары»; в «Вина товарищества Соколов и Ко»; в лавку «Торговля мылом»; в «Книжный и музыкальный магазин Лидзековского»; в «Молочную торговлю»; в пивную «Бавария»; в «Аптеку Аристидиса Константинидиса»; в цирюльню «Макс» и в диковинный магазин китайца Дядюшки Бо, где стены расписаны чудно — все в летающих драконах да иных чудных тварях, а на полках и прилавках — всё из Китая. 

Везде он задерживался ненадолго, задавал пару вопросов, осматривал товары, но ничего не покупал.

Зачем тогда приехал он в Форт Росс? И да — нигде ничего не продал также. И зачем же тогда? 

Прошёл улицу до конца и вернулся к коновязи. На обратном пути он шёл быстрее, почти не глядя по сторонам, будто убедился, что искать здесь ему больше нечего. 

Оказавшись в седле, вероятный техасец дал резкий посыл с места, пустился в обратный путь слишком быстрым намётом. 

Слишком быстрым для уставшей, ещё не пришедшей в себя кобылы. 

Когда на выезде из черты города он миновал расположение эскадрона первого Волгского полка Терского казачьего войска, голый по пояс казак в фуражке, отиравший круп своего коня щёткой, проводил поднятые клубы пыли на дороге взглядом и сказал: 

— Ей-бо! Загубит кобылу-то. Как пить дать — начисто загубит. Одно слово — пиндос. Пиндос он и есть, его богу душу мать! А, что скажешь? 

Казак выпрямился во весь рост, положив руку на поясницу, и долго смотрел вслед удаляющемуся всаднику.

— Оу? 

— Я говорю — загубит кобылу-то пиндос, а? 

Его товарищ приложил ладонь ко лбу — от солнца, посмотрел вслед удалявшемуся всаднику. 

— Бог весть. Добрая лошадь. А роздыху дать надо. 

— Так письмо мамане отпишешь, говоришь? 

— Сказано же.

— Я тебе чихирю проставлю. 

— Не надо мне твоего чихирю. Кабы ты крале-зазнобе какой писал — вот тогда. А мамане — святое. Мамане отпишу, коль обещал. После поверки и отпишу. 

— Ну, добре. Не напрасный ты человек. С большим понятием ты человек, Харитон. А табачку дашь? 

— Ох, и ловок ты, брат, на слова, я гляжу. 

Харитон покачал головой, но в уголках его глаз появились морщинки - начало улыбки.

— Чё? 

— Вышиваешь языком гладко, говорю. 

— Не дашь, стало быть, табачку? 

Через минуту товарищ толкнул полуголого в фуражке в бок. Тот оторвался от крупа своего коня, обернулся. Товарищ протянул ему кисет — старый, потертый кисет с вышитым двуглавым орлом - вероятно, подарок от кого-то из родных.

— Кури! - он сказал это коротко, но в этом одном слове звучала и дружеская снисходительность.

— Э-э-э! Добре, добре! Руки-то, руки-то мокрые. Обожди. 

Он стал насухо отирать ладони о штанины казацких шаровар, вдоль которых шли чёрного цвета лампасы терцев. 

*** 

Конюшня эскадрона выходила воротами на площадку для выгона, обнесённую сплошной плетёной изгородью, какую можно видеть и в окрестностях Владикавказа, и на хуторах Кубани, и вкруг куреня в ближайших и дальних станицах от Новочеркасска. 

Есаул Махотин жевал соломинку, смотрел на то, как молодой казак старался выполнить элемент джигитовки — заскок, соскок, толчки на обе стороны. Его взгляд был внимательным и критическим - он отмечал каждую ошибку, каждое неверное движение, но в то же время в его глазах читалось одобрение - парень старался, а это главное.

Элемент этот, кажущийся на первый взгляд для забавы публики, на самом деле мог спасти жизнь всаднику — и от пули, и от удара шашкой. Если казака выбивали из седла, с помощью такого трюка можно было вернуться в седло, не останавливая лошадь. 

— Не так. Не так! Не спеши. Не спеши, говорю! Поймай общий ритм. Своими ногами — с его передними. Раз, два, раз, два. Как обе передние на земле — толчок, заскок. Как обе передние на земле — соскок. Не мельтеши. Он сам подстроится под тебя. Сделай круг рядом. Раз, два, раз, два. Теперь замедлись сам! Видишь? Раз, два, раз, два. Видишь? Он сам твой ритм ловит. Теперь. Сейчас — толчок, заскок. Во-о-о-от! Другое дело. Вот, вот. Молодец! 

Голос Махотина звучал то строго, то ободряюще, как у хорошего учителя, который знает, когда нужно поругать, а когда похвалить. 

Махотин похвалил молодого, оценив, как ловко тот оказался в седле, заскочив сходу, добавил:

— На показах амплитудный толчок делай. Чтоб повыше, чтоб красиво. В бою другое дело. В бою главное — чтоб в седле. Два круга делай, потом на другую сторону. Раз, два, раз, два. Толчок, заскок. Раз, два, раз, два. Соскок. Молодец! — есаул достал карманные часы, — Час теперь занимайся. Вернусь — покажешь. 

Есаул Махотин к удовлетворению своему отметил, что молодой казак суть упражнения ухватил и теперь дело лишь в практике. "Из парня выйдет толк, - подумал он, - быстрый, ловкий, только опыта не хватает. Но это дело наживное."

Сейчас ему нужно в магазин к китайцу Дядюшки Бо, где по стенам летали драконы. Есаул решил накупить со вчерашнего карточного выигрыша диковинок разных и отправить их подарками родне в Новочеркасск. Он уже представлял, как обрадуется его матушка шелковому платку, а младшая сестрёнка - резной шкатулке с перламутром. 

И в карты Махотину везло, и, вопреки присказке, в любви тоже, и за годы воинской службы, за которые были и стычки, и сшибки в шашки — на нём ни царапины. Счастливчик называют таких. Сам он в это не верил, считая, что удача - это результат трезвого расчёта и холодной головы, но не возражал, когда казаки шептались за его спиной о "серебряном копытце". 

В среде казаков пошло такое — будто удача его могла распространиться на всех. Если, скажем, в дозор или на боевое ведёт Махотин — там потерь будет мало или же не будет их вовсе. И чтобы вы думали — есаул такое оправдывал. Промеж себя казаки звали есаула — «Серебряное копытце». 

Не дойдя до китайского магазина пару десятков шагов, есаул встретил пролётку. 

В пролётке ехали дамы. Одна - в возрасте, с гордой осанкой и строгим выражением лица, другая - молодая, с опущенными глазами.

Дама, которая старше, остановила кучера касанием зонтика, окликнула есаула, юная дама сложила руки на томике Байрона. 

— Отчего вас, последнее время, нигде не видно, Махотин? Нигде не бываете. Отчего же такое? — спросила дама, которая старше.

— Служба, Елизавета Кирилловна.

Махотин приставил два пальца к козырьку, потом вежливо поклонился дважды. Второй поклон, обращённый к даме, которая юная, был и медленнее и глубже.

— Я грешным делом думала — не захворал ли? Ан, нет. Гляжу — вот и вы в здравии. Ну, думаю, я не спесива, спрошу. Думала — может сотоварищ ваш князь, наш затворник-схимник, такое влияние имеет на вас? Ну, князь наш, известное дело, витает в грёзах да в эмпиреях, да не от мира сего. Вам же, молодому человеку практического и светского склада, лишать нас приятного общества никак не надлежит.

— Служба, служба, Елизавета Кирилловна. Воронцов намерен к нам в гости. Все чистим, всё драим, экскузе муа, за низкую прозу. Делаем, словом, из казармы и, экскузе муа, конюшни, пасхальное яичко ко Христову дню. Как минует нас гроза сия — тогда продохнём.

— Слышала, знаю. Так вы нас не забывайте! — сказала дама, которая старше и коснулась зонтиком спины кучера.

— Как можно, Елизавета Кирилловна?!

Юная дама, сидевшая скромно потупя взгляд свой на лорда Байрона, один быстрый, все же кинула на есаула — одновременно и быстрый и такой, который есаул не смог бы не заметить.

Пролетка тронулась.

***

Текст телеграммы, отправленной из главного офиса «Шерман и Ли» в штаб строительства железной дороги от Касса-Флоренс до Феникса:

«Дорогой друг! Твоя вчерашняя телеграмма и предшествовавшая ей телеграмма русских подтвердила уже циркулировавшие слухи об этом коварном нападении, свидетелем которого ты являлся. Слухи, как всегда, опередили официальные сообщения. Я разделяю твоё негодование по этому чудовищному событию. Согласен с тобой, дорогой друг, в том, что публичное судебное разбирательство для подобных отбросов — это напрасная трата денег налогоплательщиков и пустая болтовня. Народ жаждет справедливости, а не долгих разговоров. Эти отбросы склонны болтать на суде много. Много лишнего. Я с этим согласен. Повторяю — с этим согласен. Вынужден сказать, на этом месте, что закон есть закон. Правопорядок есть правопорядок. Мы обязаны ему следовать. Закон — это основа нашего общества, даже если он иногда кажется слишком мягким. Надеюсь ты меня понимаешь. К русским отправлен конвой для этапирования преступника во Фриско. Конвой состоит из проверенных людей, готовых на всё. Из Форт Росс конвой с арестованным выдвинется во второй половине дня десятого числа. Парней я проинструктировал лично. Твой вечный друг генерал Шерман»

***

На передовом кордоне Форт Росс в дозоре были двое — молодой казак и постарше. Молодой поднял винтовку, прицелился в далёкий силуэт индейца. Индеец сидел на земле, сложив под собой ноги крест на крест и не двигался уже с четверть часа с того момента, как появился. Его неподвижность была почти неестественной.

— Далеко, однако. Шугнуть что ли, а?

— Не балуй! То — мирной. То — шаен или кайова, — сказал старший по возрасту и по званию приказной казак.— Та бис их разберёт. Шугнуть, а?

— Не балуй, тебе говорю!

— Да я так. Далеко. Не взять.

Казак опустил винтовку.— Сидит и сиди себе. Пусть сидит. Мож он молится? На манер татарвы нашей. Говорю тебе — то шаен мирной. Не команча.

— Молится? Ну, если молится, то пусть его. Только бы не на нашу погибель.

Казаки замолчали, продолжая наблюдать за индейцем. Фигура вдалеке оставалась неподвижной.

— Ладно, — наконец сказал первый казак, снова поднимая винтовку. — Я всё-ж шугну его.

— На воздух тока, — строго сказал старший.

Молодой выстрелил в воздух. Выстрел, громкий и резкий, разорвал тишину. Неожиданный звук выстрела, заставил двух казацких ахалтыкинцев коротко вздрогнуть. Они успокоилось сразу, услышав знакомое. 

Индеец не пошевелился.

— Вот бисячье племя, — пробормотал стрелявший казак. — Поди, глухой? Ну и что делать? Ждать, пока он сам уйдёт?

— Давай дуй к есаулу. Доложишь.

Молодой оседлал коня, бросил последний взгляд на индейца, хмыкнул, тронул коня с места. Конь, резвый и нетерпеливый, рванул с места.

— Палит же, — пробормотал оставшийся один приказной, прищурившись на солнце, опустил козырёк фуражки пониже. Солнце, слепящее и жаркое, мешало смотреть.

Достал из кармана шаровар кисет с табаком, свернул самокрутку, закурил, стряхнул с рукава упавший пепел. Ему вспомнились рассказы про то, как индейцы подбираются к беспечным и не осторожным по ночам, невидимыми беззвучными тенями, как уводят скот, как снимают скальпы. 

«Ну и народ… Сидит, как идол каменный. Может, вправду молится. Может мирной, а может команча, одетый в чужое, может разведчик» — подумалось приказному

— Эх, — вздохнул приказной, бросая окурок. — Не к добру это. Не к добру. 

Что б занять себя чем-то проверил затвор на винтовке — ладно ли ходит. Затвор ходил ладно, отполированный до блеска, работал как часы.

Прошло ещё с четверть часа. 

На кордон прибыл есаул Махотин, с соломинкой в углу рта, молодой казак и ещё трое. Спешились. 

Махотин оторвал от глаз бинокль. Скорчил гримасу, обращаясь к молодому:

— Эх, ты тетеря! То баба!

— Ну?! — не поверил молодой.

— Вот те ну! Баба и есть!

— Далёко больно, ваше благородие.

— Далё-ё-ёко! — передразнил Махотин, — Коня давай, тетеря!

Молодой кинулся к булановой масти ахалтыкинцу Махотина. 

Конь под есаулом был, норовистый, Махотин держал его уверенно, слегка натянув поводья. Сразу пустил в галоп, привстав высоко в стременах по-жокейски. Его посадка была идеальной. Казаки переглянулись между собой — орел, а не командир! Командир, которого они уважали.

Казаки смотрели на то, как Махотин поравнялся с индейской той бабой, не сходя с коня, о чём-то говорил с ней. Разговор длился недолго.

— Чой-то с ней толкует. Вишь — баба. А ты — шугнём, да шугнём, — сказал приказной.

Молодой казак, всё ещё смущённый, потирая затылок, сказал только:

— Вот же ж… — он хотел добавить про то, что далёко же, да не стал — начнется заново пустое зубоскальство. 

Есаул развернул коня. Ахалтыкинец вернулся к своим на легких рысях.

— К князю. Из друзей его — мирных кайова, — сказал Махотин и сплюнул соломинку из угла рта. 

Когда есаул окинул взглядом всех казаков, молодой уже знал, что за князем пошлют именно его и не ошибся. Злодейка судьба, как всегда, оказалась несправедливой к казаку.

***

Князь Илья Ильич Шишкин спешно собирался в дорогу. Дурные вести вынудили его к этому.

Старый шаман Чичикэ, что на языке индейцев кайова означало «Приносящий жертву духам», был при смерти.

Князь знал его уже третий год. За это время старый шаман стал для него не просто торговым партнером, но и другом, открывшим многие тайны прерий.

Раз в несколько месяцев Чичикэ появлялся на дальнем кордоне Форт Росс. Там князь обменивал крупу и патроны на лекарственные травы прерий и знания о них — какие лечат лихорадку, какие заживляют раны, дым каких отгоняет злых духов.

Случилась беда. Как часто бывает в жизни, роковой момент наступил неожиданно, в самый обычный день.

Постаревшие глаза Чичикэ не заметили гремучей змеи в зарослях травы, которую кайова называли «бизоньей», а европейцы — «бутелуа изящная». Змея, затаившаяся среди сухих стеблей, была почти невидима на фоне выжженной солнцем травы.

Удар был быстрым и точным. Ядовитые зубы вонзились в лодыжку старика, впрыснув смертоносный яд. Почувствовав укус, старик сделал всё правильно — разрезал кожу крест-накрест, чтобы яд вытек с кровью. Его руки, не дрогнули, совершая болезненную, но необходимую процедуру.

Крови выдавил много. И этого было бы достаточно, если бы Чичикэ был молод. Но Чичикэ был стар. Его организм, уже не смог бороться с ядом. Чичикэ стал умирать.

На второй день старику стало совсем плохо. Он лежал в своем вигваме, покрытый испариной, временами теряя сознание. Он не боялся смерти, но у него осталось ещё так много не завершённых дел. Не все знания были переданы молодым, не все песни были спеты до конца. Он сказал своей дочери:

— Духи зовут меня. Они говорят — я умру через шесть дней. Мое время уходит, как вода в горячий песок. Теперь, Сахали, отправляйся к русскому доктору. Он умеет останавливать смерть.

***

Сахали ждала возвращения князя на дальнем кордоне, сидя неподвижно, на земле. Ее поза напоминала каменное изваяние - ни один мускул не дрогнул за долгие часы ожидания. Лишь изредка она поворачивала голову, вслушиваясь в звуки прерии, пытаясь уловить стук копыт вдали.

Борец Герасим, остановился на первое время в фельдшерском пункте князя. Когда князь начал впопыхах собираться в дорогу, Герасим занимался спортивной гимнастикой на заднем дворе. Он прервал занятие. В коротком разговоре выяснил, что происходит, сказал:

— Разговор слышал — команчи вышли на тропу войны. Не спокойно окрест. Я, Илья Ильич, с тобой поеду. Двое в дороге - это уже сила, а не добыча.

Герасим, больше не задавая лишних вопросов, быстро собрал всё свои немногочисленное, что было нужно. Лицо его оставалось спокойным, в глазах читалась решимость. Он привык действовать быстро и без лишних слов.

— Готов! — коротко бросил Герасим, поставил перед князем свой выцветший парусиновый баул видавший виды, содержавший все необходимое.

— Спасибо, Герасим, — князь оторвался от своего докторского саквояжа и пожал Герасиму руку.

Герасим что-то хотел добавить ещё, но увидел, что князь направил свои васильковые глаза к потолку и в уме перечисляет всё, что им было собрано — не забыли чего. Взгляд его стал отсутствующим - явный признак того, что он мысленно проверяет список необходимых лекарств и инструментов.

Герасим решил, что и говорить тут более не о чём. Они понимали друг друга без слов - редкое качество, для новых знакомых.

***

Когда они добрались до кордона, солнце уже стояло высоко в небе. Сахали, осмотрела с интересом Герасима всего с ног до головы, осмотрела поклажу на его лошади. Сказала:

— Этой лошади будет тяжело, — сказала она, указывая на баул. Пусть будет на моей.

— А ведь пожалуй верно, — сказал князь, поправил очки.

Сахали два раза хлопнула в ладоши, свистнула протяжно. Звук, резкий и пронзительный, разнесся по прерии.

Из ближних зарослей поднялась на ноги Чирикауа. Лошадьпоявилась словно из ниоткуда.

— Вот так фокус! Цирк с конями! — вырвалось у Герасима, он оценил красивый трюк.

Он спешился, снял баул со своей лошади. Увидев, с какой лёгкость Герасим одной рукой управился с ним, Сахали подошла к нему, бесцеремонно потрогала его бицепс, цокнула языком, сказала:

— Очень хорошо! Такие руки могут одолеть много.

Герасим, привыкший к тому, что его физическая сила вызывала у людей удивление. Но такая непосредственная оценка его достоинств его смутила.

Сахали вела себя так, будто это было совершенно естественно. Для ее народа прикосновение было таким же способом общения, как и слова.

Герасим сделал позу, как на своём рекламном цирковом плакате. Его мышцы напряглись, обрисовывая идеальный рельеф под тонкой рубашкой.

— Иван Сусанин! Спешите видеть! — сказал он позируя, переглянулся с князем и подмигнул тому, — Вот ведь какой цветок душистых прерий.

Шутка была грубоватой, но в ней не было зла - лишь добродушное подтрунивание.

Баул погрузили на Чирикауа, она переступила с ноги на ногу, словно оценивая новую ношу. Ее уши двигались независимо друг от друга, улавливая каждый звук.

Сахали погладила её по шее, что-то шепнула на ухо. Слова, произнесенные на языке кайова, звучали как журчание ручья. В ответ Чирикауа поводила ушами.

— Ты что ж с ней разговариваешь? — не удержался от вопроса Герасим, наблюдая за этой сценой. Для городского жителя такое обращение с животным казалось странным.

— С тобой разговариваю, почему не буду с ней? — ответила Сахали и взлетела в седло. Ее движение было легким ибыстрым.

— Аха-ха-ха! — рассмеялись оба и Герасим и князь.

Смех разрядил напряжение.

— Туше в первом раунде!

И эта шутка борца была к месту - лед был сломан.

— Ну, что поехали? — обратился князь Шишкин к Сахали.

Сахали не ответила, показала рукой вперёд, тронула с места Чирикауа.

— Так-то зовут меня Герасим.

Он решил представиться официально, чувствуя, что между ними зарождается уважение.

Сахали с пониманием кивнула ему. Ее кивок означал, что теперь он для нее не просто "бледнолицый".

— Давно. Десять зим назад. Сильно болела. Давно. Десять зим прошло. Отец Чичикэ давал мне пить настой. Много давал. Много- много. Ночью отгонял злых духов. У-у-у, — Сахали показала жестом над головой, как бьёт в бубен шаман, — Я болела. Отец Чичикэ давал мне другое имя, пока я болела. Что б злые духи не нашли меня. Теперь я снова Сахали.

***

Каньон, словно гигантская рана, разрезал бескрайнюю плоть прерии, обнажил отвесные слои древних пород — рыжих, охристых, коричневых оттенков. Сто тысяч лет назад, а может быть и миллион, в результате землетрясения образовался он. Каменные пласты, изогнутые и разломанные, рассказывали историю древних катастроф.

Ветер, такой свободный над прерией, затихал, уважая покой и вечность, обитавшие внизу — на дне каньона, где лишь в одном только месте, среди песка и голых камней, летом, ссохшаяся земля трескалась к полудню от зноя.

В том месте, берущий начало на отвесной стене, холодный ручеёк, шириной не больше двух пальцев извивался, искрился серебряной змейкой, грелся на солнце, стекал к корням одинокого дерева, образовывал мелкую лужу, бежал дальше и прятался вновь в расщелине. Вода, чистая и прозрачная, была драгоценностью в этом выжженном краю. В толще земли остывал заново и уже навсегда.

Одинокое дерево было настолько одиноким, на дне каньона, каким может быть только страж, охраняющий пустоту. Песчаной ли бурей, занесло сюда семя? Упало ли оно из седельной сумки путника? Кто знает.

Шли годы. Дерево старело, его кора трескалась, ветви становились тяжелее,. на стволе появились глубокие морщины времени.

Ручеёк же каждую весну искрился чуть сильней и не покинул корней дерева ни в одно, даже самое жаркое лето. Они всегда были рядом. Они были разными — старое, потрескавшееся дерево и серебряная змейка воды. Вместе они создавали островок жизни в этом каменном мешке.

— Там холодная вода, — сказала Сахали, указав на дно каньона, — Она вкусная и чистая, лучше, чем в любом ручье. А там тропа вниз. Тропа хорошая — можно верхом на лошади. Но нужно быть.

Сахали показала рукой в другую сторону, где пологая расщелина вела вниз.

— Холодная? — князь Шишкин в который уже раз, вытер тыльной стороной ладони, проступавший на лбу пот, — В такую жару это настоящий подарок. Холодная — это хорошо.

— Плохое место, — сказала Сахали.

Ее голос стал тише, а глаза напряженно осматривали склоны каньона.

— Плохое? — удивился князь. Он снял очки, протер их платком, надел снова, всматриваясь вниз.

— Плохое. Все знают. Команчи на тропе войны. Они любят такие места - вода привлекает добычу, а высокие стены скрывают засаду. Надо быстро-быстро пить холодную воду. Быстро-быстро надо уходить. Койот ждёт глупого барсука у воды. Я буду смотреть.

Сахали спешилась, направилась к краю обрыва, за которым открывался вид на весь каньон. Последние несколько метров до края она преодолела ползком.

— Плохое место, — повторила она, вернувшись, — три бледнолицых внизу у воды. Два ружья, два револьвера. Ещё четыре бледнолицых внизу там далеко. Едут к воде. Их лошади идут усталой рысью - они в дороге уже давно.

— Где далеко? — спросил Герасим.

Он щурился, пытаясь разглядеть то, что видела Сахали, но его глаза были не приспособлены к таким расстояниям.

— Внизу. Далеко — ты не увидишь.

— Так что же? Ну, белые люди. Так не команчи. Так что же? — городской житель Герасим не понял в чём может крыться опасность.

— Эх! — с сожалением, воскликнула Сахали.

Она покачала головой.

— Обожди, Герасим. Доверимся её опыту местного аборигена, Князь положил руку на плечо борца, обратился к Сахали — Так что ты предлагаешь?

— Там четыре далеко, тут три близко. Хорошие или плохие люди не далеко ни близко не видно. Надо ещё смотреть. Будут пить воды. Куда дальше будут ехать. Надо ещё смотреть. Терпение - лучший союзник в прерии.

***

— Не забудьте передайте пламенный привет моему доброму другу генералу Шерману! — сказал Додсон Старший, обращаясь к двум рейнджерам в форме «Шерман и Ли», — И передайте ему мои самые лучшие пожелания! Пусть его ревматизм не беспокоит его так сильно, как в прошлую зиму.

Один из рейнджеров показал председателю правления банка «Додсон и Додсон» большой палец вверх. Его лицо, покрытое слоем пыли, расплылось в ухмылке.

— Ок! Теперь приступим, парни, к истинному правосудию, — Додсон снял перчатки, медленно свернув их в плотный рулон, — Не будем излишне драматизировать сцену и играть в Шекспира, и тянуть не будем.

Его голос звучал спокойно, почти буднично, будто речь шла о подписании деловых бумаг. Он продолжил:

— Оглашение приговора и всё такое. Мы люди простые, у нас всё просто. Просто и ясно. Когда всё просто и ясно — ничего не мешает всё сделать быстро. Тэкс, мальчик, давай верёвку!

— Морелли! Давай веревку! — скомандовал Тэкс.

Кудрявый Риччи Морелли спешился с лошади с верёвкой в руках.

— Дайка сюда! — Додсон Старший, сидя на лошади принял в руки поданную верёвку, — Он ощупал веревку, проверяя ее прочность, затем кивнул одобрительно, — Я когда-то, когда ещё был безусым щенком, знавал одного морячка из Бостона. Он научил меня вязать узлы. Замечательные узлы, он научил меня вязать, парни. Вот так. Потом вот так. И так. Вот так отлично. Теперь закидывай!

Додсон Старший, показал Моррелли на ветку старого потрескавшегося дерева. Моррелли подошёл к дереву, у которого сидел, прислонившийся спиной к нему, Боб Тилбот, с завязанными руками. Лицо Боба было бледным.

Додсон Старший направил лошадь ближе к Тилботу. Подъехал почти вплотную. Пока Моррелли возился с верёвкой, Додсон склонился в седле к Тилботу, подмигнул ему одним глазом.

— В отличие от меня, ты Боб, слишком много болтаешь. Ты слишком много болтаешь, Боб. Вредная привычка. Ну, что там, Риччи?

— Ещё минуту, мистер Додсон.

— Ещё всего лишь минута, Боб. Это всё, что у тебя осталось.

Додсон вынул золотые часы на цепочке, демонстративно посмотрел на них.

— До встречи в аду, Акула Додсон! — сквозь зубы ответил Боб Тилбот. Его губы, потрескавшиеся от жары, дрожали, но не от страха, а от ненависти.

Боб плюнул бы Додсону Старшему в лицо, но во рту Боба всё пересохло и губы потрескались, а язык прилип к нёбу.

Рейнджеры не давали ему пить ни глотка во время пути, пока он болтался в седле, со связанными руками, с трудом удерживаясь на скверной, дрянной кобыле. Каждый шаг животного отзывался болью в его разбитом тряской теле.

Серебряная змейка воды была совсем рядом, Боб Тилбот мог бы дотянутся до неё рукой, если бы руки его не были связаны. Вода, такая близкая и такая недоступная, становилась для него последней пыткой.

— Готово, мистер Додсон! — услышал Боб Тилбот сбоку и сверху.

Голос Морелли прозвучал как удар колокола, возвещающего конец.

Боб поднял голову и увидел ослепительно яркое солнце, светившее ему в лицо, ровно посередине петли свисавшей с ветки старого потрескавшегося дерева. Боб зажмурился. В его ушах застучала кровь.

Когда он открыл глаза, увидел, что кудрявый подводит к нему лошадь. Животное, серое в яблоках, фыркало, чувствуя напряжение в воздухе.

«Сейчас посадят в седло, проденут голову в петлю, затянут на шее и...»

Мысль оборвалась, как обрывается песня на середине фразы.

— Какого чёрта, Акула Додсон... — проворчал Боб в сторону председателя правления, —Только не на этой старой кляче, Акула... Вот чёрт! Паршивый денёк...

Даже перед лицом смерти он не мог удержаться от сарказма.

Двое подхватили Боба, поставили на ноги. Его ноги, онемевшие от долгого сидения, едва держали его.

Звякнули кавалерийские шпоры на его сапогах. Звук этот теперь прозвучал как погребальный звон.

Солнце светило на Боба через петлю, свисавшую с дерева и тень от веревки легла на его лицо.

— Мистер Додсон! Мы встречаемся с вами второй раз при очень странных, можно сказать — удивительных обстоятельствах, — голос князя Шишкина прозвучал так неожиданно, что все присутствующие вздрогнули, как от выстрела. — Отчего такое с нами происходит?

Мужчина, в круглых очках, спустился по расщелине, ведущей на дно каньона, остановился в двадцати шагах от центра происходящего.

Спускаясь вниз, он держал свои руки, чуть согнутые в локтях рядом с двумя поясными кобурами, из которых виднелись чёрные рукояти «Смит-Вессонов» на «четыре и два». Его поза была одновременно расслабленной и готовой к мгновенному действию.

— Вы меня узнали, мистер Додсон?

Председатель правления узнал Илью Ильича Шишкина. Их взгляды встретились.

Додсон Старший, ошарашенный увиденным, дал знак рукой своим парням — «спокойно, мальчики, спокойно». Жест был едва заметен, но достаточно выразителен для тех, кто знал его привычки.

— Я узнал вас мистер Шишкин. Дорога легче, когда встретится добрый попутчик, — голос Додсона прозвучал ровно, не выдав волнения, — Вы были добрым попутчиком, мистер Шишкин.

— О-о-о! Как это любезно, с вашей стороны, мистер Додсон, что вы попридержали своих ребят. Всегда приятно иметь дело с человеком, не принимающим не обдуманных действий. Это мне оставляет надежду, что мы найдём общий язык и удовлетворяющий всех выход из сложившейся ситуации, — Князь говорил медленно, подчеркивая каждое слово, как опытный дипломат. — Да-с… Ситуации, однако… А я уже было сам хотел вас попросить об этом, во избежание лишних эксцессов.

На последнем слове, князь позволил себе поправить очки и тут же вернул руку на место — ближе к «Смит- Вессону». Это движение, такое простое, содержало в себе целый спектр значений – который прекрасно прочли ребята Додсона.

— Вы сообщите, вашим парням, то чему были непосредственным свидетелем, — продолжил Илья Ильич совершенно невозмутимо, — он сделал паузу, давая своим словам проникнуть в сознание слушателей, — А именно то, что я стреляю весьма не дурно. Я же, в свою очередь, сообщаю, что одинаково владею и правой и левой рукой, что достигается упражнением.

— Спокойно, мальчики, спокойно, — уже вслух произнёс мистер Додсон, не спуская глаз с князя Шишкина.

Только пальцы постукивали по луке седла, выдавая внутреннее напряжение.

Председатель правления, понемногу придя в себя от неожиданности, решил разрядить ситуацию, с деланной улыбкой произнёс:

— Создатель свидетель, что таких сюрпризов не ждал! — он покачал головой, изображая искреннее изумление. — Что ж вот вам то, за чем вы явились — вот вам вода. И доброго пути! А у меня тут, как вы видите, одно не оконченное дело.

Его рука широким жестом указала на ручей, словно он был хозяином и этих вод тоже.

— Вот! Вот же! Вот именно об этом я и намерен с вами поговорить мистер Додсон, — радостью воскликнул князь, и его лицо озарилось улыбкой, но глаза оставались холодными и внимательными, — Вот ровно об этом.

— О чём этом?

— Ну, как же! О беззаконии, мистер Додсон, которое вы собираетесь сотворить. — он подчеркнул слово "беззаконии", словно ставя на нем особое ударение. — Эп… пеп… пеп… Тихо… тихо… тихо… Вот этого не надо. А вот этого не надо. Не надо вот этого!

Палец, указывающий на Тэкса, был так же выразителен, как направленный ствол.

Князь указал пальцем на Тэкса, заметив как тот, медленно локтем стал отодвигать полу своего длинного ковбойского плаща, освобождая доступ к оружию на поясе. Движение Тэкса было медленным и осторожным, как у змеи перед броском.

— Спокойно, Тэкс, спокойно. Ну, ну, продолжайте, мистер Шишкин, продолжайте, — взгляд Додсона снова стал острым и сосредоточенным.

Он почувствовал, что ситуация выходит из-под контроля, и это ему не нравилось.

— Продолжаю, с вашего позволения. О беззаконии, мистер Додсон, которое вы собираетесь сотворить.

Глаза князя быстро попеременно скользили от одного на другого. Его взгляд успевал фиксировать малейшие движения всех присутствующих, как у шахматиста, просчитывающго партию.

— Господа, я буду вам признателен, если вы не станете делать лишних движений руками. Так вот — о беззаконии мистер Додсон. Этого я никак позволить не могу. А если я этого позволить не могу, то этого и не будет.

Князь закончил фразу с такой уверенностью, будто это был неоспоримый закон природы.

— Ха! Да, он чокнутый! — не сдержавшись, воскликнул Моррелли.

Его нервный смешок разнесся по каньону, не найдя отклика у остальных.

— Видите ли, не имею честь знать вашего имени, вы вероятно полагаете, что ваше численное преимущество, по результату возможной перестрелки, гарантирует благоприятный исход для большинства из вас и трагический финал для меня. Вы ведь именно так считаете? Мистер… не имею честь знать вашего имени.

— Точно чокнутый! — убедился Моррели.

— Помолчи, Риччи! — окрикнул того Додсон, не глядя в его сторону, — Ну, продолжай, продолжай.

— Вот, Риччи! — воскликнул князь, — ключ к жизненному успеху — это терпение! Берите пример с мистера Додсона. Сообщаю, что путь приведший меня сюда волей судьбы мной пройден не одиноко. Мистер Тилбот, — князь обратился к Бобу Тилботу, которого двое рейнджеров по бокам по прежнему держали не пошевелившись, застыв на месте, — Вы сказали, что жизненные пути ваши вы не назовёте праведными. Я же свой путь праведный, пусть это будет не скромно с моей стороны, таким причудливым образом пересекшийся с вашим не праведным — тут вероятно заключён некий дуализм и диалектика бытия, совершил в приятной компании.

— Что он мелет? Что мелет этот чокнутый? — Моррелли переглянулся с товарищами.

— Короче! Слушайте меня! — князь резко повысил голос, — Там, наверху у меня несколько стрелков. Вы у них, как семечки на ладони! Легко перещёлкают!

— Вот как? — мистер Додсон поднял голову вверх к краю обрыва.

Все остальные, включая и Боба Тилбота сделали то же.

— Ха! — вырвалось у Боба.

Боб дёрнул плечами освобождая плечи от рук своих «опекунов».

— Он блефует! — воскликнул Тэкс.

— Да, да, он блефует! — поддержал Тэкса шотландец Эллиот.

— Он блефует, мистер Додсон! — выкликнул Моррели, тщетно озирая склон обрыва, в надежде там что-то увидеть.

— Слышите, мистер Шишкин? Парни считают, что вы блефуете. Что скажете на это?

— Я так и знал! — опять радостно воскликнул Илья Ильич, — Ну, вот я так и знал, что именно так вы и подумаете! А-а-а-а. Ну, какое же облегчение. А-а-а-а. Вы действительно рациональный человек, мистер Додсон, и нам удастся договориться. Сам я азартные игры избегаю, но как говорят — ставки сделаны, ставок больше нет и время вскрыть карты. Так?

— Ну… Терпение — ключ к успеху — всё верно, но оно не безгранично. Ну!

— Если вы настаиваете. Впрочем у вас нет основания верить мне на слово. Понимаю, понимаю. Стоит мне подать условленный с товарищами знак. И…

Князь поднял свою левую руку.

Ты-дышь!!! Раздался выстрел!

«… дышь-дышь -дышь-дышь-дышь…»

Эхо, отражённое многократно, от отвесных обнажённых слоёв древних пород, понесло звук выстрела из винтовки системы Джозефа Уитворта, по каньону.

Широкополая шляпа мистера Додсона, простреленная навылет упала на горячий песок. Кони дёрнулись. Додсон с трудом удержался в седле. Его лицо стало белым.

— Ха-ха! — Баб Тилбот рассмеялся прямо в лицо стоящему рядом рейнджеру в форме «Шерман и Ли», повернулся к другому, повторил и другому, — Ха-ха! Ха-ха! Как семечки на ладони! Как куры на насесте! Ха-ха! Ха-ха! Ко-ко-ко-ко.

Боб Тилбот изобразил курицу, двигая локтями.

«Ого!» — пронеслось в голове князя. Именно о таком выстреле он с Сахали не договаривался.

Воспользовавшись общим замешательством, князь сказал тоном, не терпящим возражений:

— Мистер Тилбот, выберете себе лошадь, да получше. Вы покидаете эту компанию вместе со мной!

https://author.today/reader/412495/3817169