XVI. БАШНЯ.
Хаос. Разрушение. Крах.
Маман никогда не пропускала новости. Изо дня в день она пялилась в телевизор, словно пытаясь участвовать в жизни всего города. Будучи заядлой домохозяйкой, она редко выбиралась куда-то, кроме как в продуктовый магазин. Сериалы, ток-шоу и новости стали для нее способом выхода из дома, ведь она узнавала все обо всех. Мать обожала политические известия, внимательно слушала про изменения в социальной среде и напряженно вздыхала на очередной мелодраме.
– Герман, немедленно включи телевизор, сейчас начнется! Женечка, посиди с нами, отвлекись от книжки.
Герман покорно нажал на красную кнопку, и телевизор пискнул. Диктор говорил негромко, но кроме него в квартире никого не было слышно. Изредка паром плевался утюг, пока маман усердно разглаживала складки на постельном белье.
Стрелки на часах уже перевалили за полдень, а значит, скоро должен был вернуться отец. Но пока он даже не отправил смс-ку, что приземлился, и Герман видел, как Женька то и дело беспокойно поглядывал на экран смартфона. Ему часто писали, а вот гаджет Германа обычно молчал.
Маман с любовью посмотрела на Женю. Она с детства различала близнецов по взгляду: у брата он мягкий и нежный, а Герман на всех смотрел волчонком.
– Милый, как у тебя дела в литературном клубе? Ты говорил, что написал новые стихи, – ласково спросила у Жени маман. – Прочитаешь мне их вечером?
– Конечно! – тут же согласился близнец. – Папа вернется, и я за ужином расскажу. Он мне вчера писал: спрашивал, как прошло выступление.
Герману не хотелось смотреть ни на маман, ни на Женю, но он все равно так или иначе возвращался к ним взглядом. Они обменивались любезными фразами, интересуясь жизнями друг друга. Брат говорил, что скучал, а мать, что планирует приготовить его любимые слойки с курицей. Самому Герману мать никогда не готовила любимых блюд, он ел, что дают. И сейчас чувствовал: еще несколько слов, и он не выдержит этой тошнотворной нежности.
– Герман, ты здесь вообще? Куда смотришь?
Окрик маман, как обычно, отдался внутри неприятным звоном. Герман не услышал в нем ничего, кроме раздражения. У нее даже голос изменился при обращении к другому сыну. Герман машинально повернулся к ней и выдавил из себя скудную улыбку.
Он привык к ругани и тычкам. Женя был родительской гордостью: все, как будто по рецепту идеального ребенка – отличник и послушный умница. А Герман часто слышал, что он – источник проблем для целого семейства.
– Я смотрю новости, мам, – процедил он. – Не хочу мешать вашей болтовне.
– Не огрызайся, – отмахнулась маман. – С тобой-то о чем болтать? Как тебя чуть из института не отчислили? Как отцу к декану пришлось ходить? Мог бы и не позориться в выпускной год. Двадцать два, а мозгов – как в десять.
Герман перевел дыхание и досчитал про себя до семи, чтобы подавить желание едко ответить.
Женя устроился рядом, и Герману сразу же стало тесно на трехместном диване. Брат душил его одним своим присутствием. И Герман не стал терпеть: угрожающим кивком головы указал близнецу на кресло. Женя переместился, не став спорить.
– Скоро папа должен приехать, а мы еще уборку не закончили, – посетовала маман, отвлекаясь от глажки белья.
Герману хотелось ее заткнуть, но она пустилась в рассуждения о торте, который собиралась испечь к выходным. От ее стряпни уже мутило.
«Экстренное включение!» – донеслось из телевизора.
Герман невольно прислушался. Наконец-то не душные новости о событиях в мире и не сводки про экономический кризис. В Гере вспыхнул интерес, но утюг отвлекающе шипел паром, мешая просмотру. Не удавалось уловить ни слова.
– Да перестань ты гладить! Не слышно ни черта! – раздраженно рявкнул он на мать.
На экране ящика замелькали пожарные машины, снятые операторами издалека. Голос диктора остался только на фоне. Тот отчетливо, как по кнопкам печатной машинки, выговаривал каждое слово.
– Необычное метеорологическое явление сегодня потрясло небо Владивостока. Сильнейшая гроза, возникшая из ниоткуда, переросла в смерч. Именно это и стало причиной крушения пассажирского авиалайнера, выполнявшего рейс Иркутск-Владивосток номер ВТ-167. По предварительным данным, выживших нет. Синоптики выясняют причину явления, на месте крушения работают аварийно-спасательные службы. Теперь к другим новостям.
В гостиной повисло молчание. Герман смотрел на Женю, брат опустил голову и сверлил глазами пол, а мать переводила взгляд с одного близнеца на другого.
У Германа в голове мгновенно пронеслись сотни неуловимых мыслей, но осознать он сумел только одну: «отец».
– Звони папе. Это его рейс.
– Что? – переспросила мать, будто вынырнув из прострации.
Герману хотел встряхнуть ее за плечи, но мать выглядела так жалко, что пришлось сдержаться. Он поднялся с дивана, и походка его стала непривычно резкой и дерганной.
– Я сказал – звони отцу! – грозно рявкнул он.
Маман схватилась за телефон, а Герман быстрым шагом направился на кухню. Он знал, где хранится аптечка, и ни на секунду не сомневался: успокоительные лучше достать сразу. Вера оставалась, она теплилась внутри, но лишний раз полагаться на нее Герман не решался. Может, отец не сел в самолет или опоздал на посадку? Но такие надежды обычно никогда не оправдывались.
Он уже представлял, как мать услышит «абонент временно недоступен», произнесенное жестким металлическим голосом. За свои быстрые десять шагов до кухни Герман понял – это конец.
Отец больше не ответит по телефону, и они никогда не услышат его голоса. В носу защипало.
Герман задержался на кухне, прижавшись лбом к дверце шкафчика, и зажмурился. Воздуха не хватало. Мать в гостиной продолжала дозваниваться до отца, раз за разом нажимая на кнопку вызова. Из аптечки прямо Герману в руки выпало блистеров с успокоительными таблетками, которые пил Женя перед каждым экзаменом. Взяв стакан с водой, Герман понял: руки его тряслись так, что жидкость выплескивалась на так и не вымытый к приезду отца пол.
– Он не берет трубку! – закричала маман после тщетных попыток.
Герман снова зашел в гостиную и тут же вырвал смартфон из ослабевших материнских рук. Дозвониться до аэропорта в Иркутске удалось только с четвертого раза, после выпуска новостей телефон службы аэропорта обрывали в попытках узнать информацию.
Но после их ответа Герману показалось, что он услышал самые жесткие слова за всю свою жизнь:
«Ваш отец прошел посадку на борт. С полными списками погибших вы можете ознакомиться в здании аэропорта Владивосток. Сейчас ведутся поисково-спасательные работы. Ожидайте.».
Герман нажал на отбой и посмотрел на мать, не зная, как преподнести ей услышанную информацию. Но она все поняла сама. Сначала ее подбородок мелко задрожал, лицо скривилось, а потом гостиную сотряс нечеловеческий вой.
Женя кинулся к матери, а та, стремясь закрыться, свернулась на полу, истерично рыдая. От ошалевшего брата пользы было мало – тот и сам не мог осознать, что произошло. Женин взгляд скользил по стенам, потолку, полу, потом – по матери, дальше – по экрану телефона. Герман оттолкнул брата и присел возле матери сам.
Он провел по волосам маман рукой, вынуждая прижаться к нему. Сейчас не до детских обид: истерика становилась все сильнее, и пальцы маман так крепко сжимали его футболку, словно она тонула и нуждалась в твердой опоре. А Герман сквозь ткань чувствовал, какие острые у матери ногти.
– Подай стакан! – крикнул он брату. – И таблетки там, я их кинул на полку. Черт, Женя, шевелись!
Близнец, опомнившись от окрика, быстро сунул Герману таблетки и воду. Маман билась в истерике. Ее зубы мелко клацали, сама она тряслась, и это вынуждало торопиться. И она сама, и Герман сидели мокрые – большая часть воды из стакана вылилась им на одежду. Дыхание у обоих было таким загнанным, словно они пробежали марафон. Схватка с матерью забрала у Германа все остававшиеся силы.
Он ощутил, как мать легла ему на грудь и обняла за спину. Веки ее сомкнулись.
– Отец больше не придет, Женечка. Он никогда не придет, – прошептала она, обнимая Германа крепче.
Его горло сдавило, а из легких выбило остатки воздуха.
– Да, мама. Мне очень жаль, – с трудом выдавил из себя Герман. – Мы обязательно найдем того, кто в этом виноват.
В голове ярко всплыли слова отца, услышанные в детстве: ничего не происходит просто так. Всегда есть тот, кто за случившееся должен ответить.
***
Похороны прошли тихо. Закрытый гроб, красные гвоздики, траур и нескончаемая горечь.
Рядом со скорбящим семейством стояли коллеги отца, мать висела на руках у близнецов. Герману казалось, что он вот-вот захлебнется от слез окружающих. Даша, стоящая неподалеку, крепилась. Она не хотела лишний раз наседать на братьев со своей истерикой – хватало матери – поэтому мелкая переживала все сама. Герман хотел поставить младшую сестру всем в пример: Дашке восемнадцать, а она ни разу не заплакала, исправно вместо матери готовила завтраки и бегала ему за сигаретами в соседний магазин.
Дома все было стабильно плохо. Женя полностью ушел в учебу, редко выходя из своей комнаты; Даша пыталась готовиться к предстоящим экзаменам. Герману досталось все остальное: хозяйство, работа и сбрендившая мать.
После похорон Герман через пару дней перевелся на заочную форму обучения, понимая, что совмещать работу и учебу не сможет. Матери стало безразлично, как будут жить ее дети, а ему предстояло обеспечивать всю семью: сестру, брата и саму маман. Ожидать от Жени помощи было бессмысленно: он не мог связать двух слов, запирался в комнате, отказываясь есть и общаться с окружающими.
Герман терпел. Стискивал зубы, ненавидел всю окружающую его семейку и ждал, когда же сквозь тучи на них снова прольется солнечный свет. Лучи не торопились, позволяя грозовым облакам становится все темнее и страшнее. На улице тоже было пасмурно – в окно лишний раз смотреть не хотелось. Серость и уныние промозглого февраля поглощали целиком.
«Ты должен быть сильным» – часто говорил ему отец.
«Ищи виноватых» – настаивал в голове назойливый внутренний голос.
– Мне так жаль! – воскликнул Руслан, крепко сжав в объятиях не сопротивляющегося Германа.
Герман только успел открыть входную дверь квартиры. Он безмолвно сжимал пальцами пуховик на спине друга. Руслан делился силой, а вот Герману ответить было нечем – он оказался полностью опустошен.
Руслан стал единственным, кто его понимал. Он был как незыблемый свет, к которому Герман всегда пытался тянуться. Он знал Руса столько, сколько себя помнил – они ходили в один детский сад, потом жизнь развела их по разным школам, а в пятом классе соединила вновь. Они ели пирожки, купленные на последний полтинник; Герман приходил на все концерты Руслана, хотя с детства ненавидел классическую музыку.
Гера пытался сохранить в памяти все ценные моменты: когда им исполнилось десять, они навернулись с отцовского гаража, и Руслан сломал руку; в четырнадцать – влюбились в одну девчонку, но решили не делить ее, а сохранить дружбу; в семнадцать – впервые напились и искупались в фонтане.
А теперь Рус был восходящей звездой: сиял на сцене оперного, казался недосягаемым, и каждая жизненная декорация придавала ему нужную огранку.
Руслан стоял в дверях его квартиры – такой же растрепанный, как и в шестнадцать. Взгляд его пристально изучал Германа, и в какой-то момент тому показалось, что его разглядывают под микроскопом.
– Чего встал как истукан? – буркнул Герман. – Давай сюда свою куртку, повешу. Проходи.
Руслан будто пытался подобрать подходящие слова. Герман бы предпочел, чтобы и дальше Рокот молчал – слушать выдавленные с трудом фразы о сочувствии было невыносимо. Тем более, они бы никак не помогли.
Он кивком головы предложил Руслану пройти в кухню, машинально повесив его куртку на шатающуюся вешалку. Зима суровела. Февральская погода разыгралась – каждый день бушевала вьюга, занося снегом асфальт и дорожки.
Вообще Герман любил холод и зиму – это была его стихия. Его время силы. Но в этом году ледяная пора не принесла ему ничего хорошего – только горе.
– Мне очень жаль, – снова скомкано выдавил из себя Руслан.
– Повторяешься. Мне тоже жаль, – негромко произнес Герман, пытаясь отвести полный боли взгляд. – Но все уже случилось. Нам нужно дальше с этим жить.
– Ты правда именно так себя чувствуешь?
Руслан много говорил, пытался копаться в голове друга и выносил психологические диагнозы будто приговоры. Видимо, он перечитал литературы по саморазвитию, и теперь усиленно пытался применить на практике хоть один прием. Такое раздражало, но в чем-то Рокот был прав: Герман врал. В первую очередь самому себе, и только потом Руслану. Перешагнуть и жить дальше не получалось.
Отец держал все в своих руках. Он был опорой, стержнем, главным звеном, которое выпало, и семья мгновенно развалилась. Теперь каждый жил сам по себе. Герман хотел собрать их всех снова вместе, опять склеить, как разбитую вазу. Но пока не получалось наладить даже собственную жизнь.
– Рокотов, ты слишком хорошо меня знаешь. Тупо что-то от тебя скрывать, да?
– Я вижу тебя насквозь, – согласился Руслан, мельком улыбнувшись.
Герман проводил его на кухню. Рокот с несвойственной ему робостью присел за обеденный стол и разглядывал узорчатую скатерть, чтобы в открытую не пялиться на спину друга.
Герман заваривал чай, потому что после такой метели Руслану наверняка хотелось отогреться. Банка с заваркой выпала из подрагивающих рук, и чай рассыпался по всему кухонному гарнитуру и полу. Две кружки остались стоять, наполненные пустым кипятком. Благо, чайник залить Герман не успел.
Повисла давящая тишина. Герман сделал несколько глубоких вдохов. Руслану это пятисекундное молчание показалось вечностью, а вот Герману такой передышки не хватило. Остатки самообладания разлетелись к чертовой матери. Одним движением руки, не сдерживая накатившую злость, Герман опрокинул на пол обе чашки, которые с грохотом разлетелись.
– Черт! – рявкнул он. – Как я ненавижу все это!
– Гера! – испуганно вскочил Руслан, едва не наступив в разлившийся под ногами кипяток.
Резкий звук заставил Рокотова опешить, а Герман был настолько зол, что не заметил застывший в глазах друга страх.
Герман тяжело дышал и совсем не знал, что сказать: оправдаться? Попросить прощения? Просто замолчать? Герман в очередной раз чувствовал себя канатоходцем, балансирующим на заоблачной высоте без страховки. Он терял равновесие на каждом шагу, рискуя вот-вот сорваться вниз.
Тряпка валялась в ванной, и Герман направился было к ней, но Руслан одним движением остановил друга. Трехкомнатная квартира была знакома ему не хуже, чем хозяевам: Рокот бывал здесь множество раз.
– Посиди, успокойся! – прикрикнул Руслан.
Герман тягостно молчал все время, пока Рокот вытирал пролитый кипяток, не задавая никаких вопросов. Он молча возил тряпкой по полу, а взгляд Германа застыл в одной точке, даже не обращая внимания на монотонные движения друга. Руслан не брался его осуждать, и от этого становилось легче.
Очнулся Герман от того, что чайник снова начал закипать – видимо, на плиту его вернул Руслан.
– Ты когда последний раз спал?
– Черт, не помню. Позавчера, кажется.
– Позволь себе быть слабым, – осторожно предложил Руслан.
– Да заколебал ты со своей психологией, Рокотов! – взвился Герман.
Но Рокот всегда знал, что взаимодействие с Германом – саперная удача. Провода в общении с ним стоило перерезать с осторожностью, ведь было неизвестно заранее, какой может рвануть.
– Я просто хочу помочь. У тебя, кажется, не так много друзей? О, подожди, я единственный!
На этот раз Руслан выбрал правильный провод, и Германа затопил стыд. Друг был прав: никого, кроме Рокота, у него и не осталось. Он замолчал, а Руслан решил, что сейчас самое время перехватить инициативу и попытаться помочь. Его рука плавно приобняла Геру за плечи, а пальцы в ненавязчивом движении растрепали рыжие волосы. По телу Германа пробежала дрожь, а слабость накатывала волнами – хотелось лечь на кровать и забыться. Желательно, навсегда.
Сердце Руслана колотилось быстро-быстро, словно он боялся сказать что-то не то. Повисло молчание, которое Герман все-таки решился нарушить.
– Кроме меня здесь больше ни черта никому не нужно, – откровенно зло выпалил Герман. – У Даши экзамены, ей вообще нет дела до происходящего. Женя совсем закрылся. У него на уме только книжки, рассказы и статьи. Еще надо умудриться быть настолько оторванным от реальности! Его никогда нет, когда мы нуждаемся. Хоть изредка-то можно помочь?
– Конечно, – согласился Руслан, стиснув друга в утешающих объятиях.
– О матери и говорить нечего. Она сошла с ума. Еще немного, и я вызову ей настоящую бригаду скорой из психдиспансера, потому что больше не справляюсь. Маман не хочет никого видеть, ничего слышать, она – в своем мире, и ей наплевать на то, что происходит. Сидит, сутками раскладывает свои карты, орет, что ее мучают видения. Руслан, наша семья развалилась. От нас прежних ничего не осталось.
– Я могу чем-то помочь с матерью? – тихо спросил Рокот.
– Мне кажется, это бесполезно. Пойдем, покажу.
Он вышел из кухни и указал кивком головы в конец длинного коридора, туда, где находилась спальня. Они двинулись вперед, и шаги их были совсем неслышными, чтобы не потревожить материнский сон, если вдруг женщина спит. В конце коридора из встретила массивная закрытая дверь.
Из комнаты не доносились звуки, но уже веяло холодом и болью. Герману стоило огромных усилий просто повернуть ручку и открыть дверь. Он уже знал, что увидит там, а вот Руслан еще ни разу не встречался с тетей Надей после трагедии. Дверь поддалась с трудом. Руслан, почувствовав напряжение друга, мягко и ободряюще похлопал его по плечу.
– Женечка, это ты? – донесся из кровати вялый, едва слышный голос.
Руслан нахмурился. Тетя Надя раньше никогда не путала близнецов.
– Мам, ты выпила лекарства? – шепотом поинтересовался Герман.
Он твердо уяснил, что спорить бесполезно. Всю его жизнь он был сокрыт в тени близнеца, которому доставалась вся родительская любовь. Но сейчас Жени рядом не было, и Герман смог его заменить.
– Да, милый, выпила, – вновь отозвалась женщина.
Каждое слово давалось матери с трудом, но она проговаривала звуки так тщательно, словно боялась быть непонятой. Подбородок ее внезапно задрожал, и Герман понял, что вот-вот она зайдется в громких рыданиях.
Руслан понимал: тетя Надя уже похоронила себя вслед за мужем. Она будто приготовилась умирать – ее осталось вынести из спальни вперед ногами. По комнате все-таки разлетелся громкий плач, заставив и Германа, и Руслана вздрогнуть.
Зазвенело дно стакана, ударившись о прикроватную тумбочку. Рыдания больше напоминали вой. У Руслана по спине пробежала дрожь, а Герман с невозмутимым спокойствием поправил матери одеяло. Он наблюдал за этой картиной больше недели. К такому казалось невозможным привыкнуть, но он научился абстрагироваться.
Мать хотелось встряхнуть, напомнить ей о том, что у нее есть трое детей, которые хотели бы помочь выбраться из той ямы, куда она себя загнала. Герман же собирался жить, не ставя крест на будущем, но пока яма горя затягивала его в себя, заставляя захлебываться от постоянного ощущения страданий. Находиться дома становилось все сложнее. Хотелось бежать без оглядки, прочь, подальше от матери и нерадивых родственников.
Под аккомпанемент из плача и всхлипов, Герман мягко вытянул Руслана обратно в коридор. От такой концентрации горя Рокотову и самому показалось, что он сходит с ума. А как Герман не сбрендил, и вовсе оставалось загадкой.
– Почему Женя? – помедлив, спросил Руслан. – Тетя Надя вас никогда не путала.
– Я для нее больше не существую Она вычеркнула меня, как неприятное воспоминание, которое ее травмирует.
Подавив сочувственный вздох, Руслан погладил друга по волосам.
– Будем молиться, чтобы она пришла в норму. А тебе просто необходимо поспать! – устало произнес Рокот, кивнув на комнату близнецов и явно желая сменить тему. – Иди, отдохни. А я посижу с ней, если что будет не так – разбужу тебя.
– Я уже говорил тебе, что собираюсь провести расследование об авиакатастрофе?
Это ведь не случайность, просто так самолеты не падают. Хотим с Женькой поехать в аэропорт и разобраться с авиакомпанией. Точно их косяк!
– Давай ты выспишься, а потом мне все расскажешь, – мягко прервал его Руслан, надеясь, что голос не прозвучал чересчур снисходительно.