Слова достопочтенного судьи ван Брюэра о положении в Канзасе оказались пророческими, ибо граждане штата сего если уже не воевали друг с другом, то были в шаге от большой замятни. Не станем утомлять уважаемого нашего читателя историческими хрониками событий в Канзасе, но скажем лишь, что беспорядки в новом штате начались сразу после проведения выборов в местную легислатуру, в марте 1855 года. Случилось так, что результат голосования не устроил ни сторонников рабовладения, ни аболиционистов. К лету в Канзасе действовали сразу два правительства, совершенно противоположных друг другу - рабовладельческое в миссии Шауни и аболиционистское в Топеке. Что делать с двумя правительствами в одном штате, не знали, похоже, даже в Вашингтоне. По крайней мере, президент САСШ Франклин Пирс признал единственно законным правительство в Топеке лишь в январе 1856 года, попутно окрестив положение в Канзасе «революционным». Целых полгода на территории несчастного юного штата царило двоевластие. Ни о какой нормальной работе бюрократического аппарата и речи не шло. Какая уж тут работа, когда за три года - с 1855-го по 1857-й - в Канзасе сменилось три конституции!
Как будто мало было канзасцам такого хаоса. По всему штату появились вооружённые отряды местной самообороны - проюжной и просеверной. Аболиционистов быстро окрестили «стражами свободы», а рабовладельцев - «пограничными налётчиками». И те, и другие звали себя милицией, а на деле постоянно нападали на фермы и городки противной стороны, чинили расправу над особо неугодными соседями и развязывали масштабные драки. Хлынул в Канзас поток оружия - его везли переселенцы, его везли радикалы-аболиционисты, его везли контрабандисты. Пароходами и фургонами поставлялись в штат ружья всех конструкций - от старинных мушкетов, помнивших ещё войну 1812 года, до новейших капсюльных ружей с нарезным стволом. Озлобленные канзасцы вооружались, и царившая в штате атмосфера ненависти рано или поздно обязана была разродиться кровавой бурей.
Осенью 1855 года дело дошло и до смертоубийства. В округе Дуглас некто Франклин Коулман, рабовладелец и фермер, застрелил своего соседа, Чарльза Доу, аболициониста, из-за старого межевого спора. Убийца бежал, но потом, вняв мукам совести, сдался местному шерифу Сэмьюэлу Джонсу. Сидя в участке, Коулман убедил шерифа взять под стражу друга покойника Доу, некоего Джейкоба Бронсона, ибо убийца опасался мести со стороны последнего. Арест шерифом и Коулмана, и Бронсона вывел из себя и местных «пограничных налётчиков», и местных «стражей свободы». Первые пеняли на служителя закона за арест рабовладельца Коулмана, который «лишь защищал свою собственность», а вторые попрекали арестом Бронсона. И обе стороны проклинали шерифа Джонса за то, что на свой пост он был поставлен рабовладельческим правительством. В конце расследования шериф пришёл к выводу, что Коулман действительно оборонялся, а потому отпустил его из-под ареста, оставив при этом в тюрьме Бронсона.
Котёл противоречий, в котором глухо булькало тёмное варево ненависти и угроз, вскипел, а из-под крышки его со свистом вырвался обжигающий пар насилия. И аболиционисты, и рабовладельцы сколотили крупные отряды. «Стражи свободы», ведомые местным квакером по фамилии Вуд, напали на фургон шерифа и отбили Бронсона. Ситуация становилась критической. В это же время группа рабовладельцев, понимая, что разъярённые «стражи» сейчас выместят злобу на южных плантаторах, собрала целую армию в полторы тысячи штыков. Отряд сей однажды ночью взломал и разграбил армейский арсенал в городе Либерти, что в соседнем штат Миссури.
Теперь округ Дуглас охраняла вооружённая до зубов толпа фермеров, готовая без раздумий перебить любого, кто сунется на рабовладельческую территорию. Шоссе отряд самозащиты перекрыл баррикадой, а на холм вкатили пушку, которую тоже стащили из арсенала. Жерло её было нацелено на противоположный берег пограничной реки Вакаруса, где маячили пикеты аболиционистов.
- На любой их вопрос у нас есть ответ: у нас пушка есть, а у них её нет! - так шутили фермеры-рабовладельцы.
Необъявленная «война на Вакарусе» встревожила всю страну. О противостоянии между аболиционистами и рабовладельцами писали все крупные газеты, в том числе и южнокаролинские. Вести из Канзаса перебивали интерес публики ко всем прочим событиям в стране и мире, будь то заметка о
назначении нового русского посла в САСШ[1] или отбытие очередной группы американских офицеров в роли наблюдателей к осаждаемой британцами, французами и османами русской крепости Севастополь[2]. Так что совершенно неудивительно, что в гостиных, в питейных заведениях и на улицах Чарльстона то и дело занимались разговоры о творящихся в далёком Канзасе делах и об изумительном безволии федеральных властей, которые оказались не в силах разрешить конфликт решительными действиями.
- Вот увидите, джентльмены, добром это не кончится, - говорили в гостиных лучших домов Чарльстона.
- Добром это не кончится, - вторили в тавернах и ресторанах.
- Добром это не кончится - судачили на улицах, на причалах, на рынках, в парках и в садах.
***
Чарльстон поздней осенью разительно отличается от самого себя поздней весною, а тем паче - летом. Бойкая уличная жизнь города и его жителей, щедро обогреваемая горячим солнцем и освежаемая звонким дуновением Эвра, осенью прячется в домах, в гостиницах и питейных заведениях. Холодные дожди вперемежку с липким снегом, пронизывающий ветер - отголосок страшных бурь в сердце океана, сырость от окрестных болот, слякоть и грязь - все эти вечные спутники осени совершенно не способствуют прогулкам. Горожане предпочитают как можно реже покидать свои прогретые дома и квартиры, ходят по улицам Чарльстона лишь по каким-то неотложным делам, закутавшись в шарфы и шали. Не увидеть больше пёстрого разнотравья летних костюмов местных щёголей и красавиц! Надёжно спрятаны эти сюртуки и платья в глубинах гардеробов. Не поразиться обилию шляп и шляпок - те дремлют в коробах на полках шкапов и видят сны о весне. Да и весь Чарльстон, надо сказать, дремлет в такие серые дни. Жизнь пульсирует на железнодорожном вокзале, на плацу Цитадели и, разумеется, в порту, куда сквозь осенние штормы регулярно приходят корабли со всего света.
Поздним вечером одного из последних дней последнего месяца осени 1855 года, когда произошла следующая история, наши герои - братья Эймон и Киран Галлахеры - допоздна засиделись в портовом управлении, в здании
таможни[3]. В окно частой дробью стучал дождь, а от печи в кабинете Эймона Галлахера разливалось приятное тепло. На столе средь бумаг стояли початая бутыль вина и горячий чайник, рядом с ними - тарелка, полная косточек. То были останки жареного цыплёнка, каковой сегодня послужил обоим братьям ужином.
Следует пояснить, отчего братья Галлахеры засиделись этим вечером до столь позднего часа - а часы на стене только что отзвенели четвертью двенадцатого. Дело в том, что Эймон пообещал своему младшему брату Кирану, что непременно дождётся его возвращения в порт. Киран Галлахер недавно получил под своё начало новенький лоцманский катер и встречал большую торговую шхуну, пытавшуюся войти в бухту. Посудину изрядно потрепало зыбью и ветром, в трюме открылась течь, а потому шкипер предпочёл отстояться несколько дней в Чарльстоне и отремонтировать судно. С борта шхуны на маяк передали сигнал фонарём с просьбой выслать лоцмана. Маячники отправили гонца в Чарльстон, и вскоре от пирса отвалил катер Кирана Галлахера, готовый встретить незадачливого торговца у входа в гавань. Сильный ветер с моря, дождь и клочья тумана превратили этот рейс Кирана в трудную и опасную затею. Ориентируясь лишь на яркий огонь форта Моултри слева по борту да на собственный опыт, Киран Галлахер нашёл мотаемую волнами шхуну и, после долгих усилий, привёл её в порт кратчайшим фарватером.
Сейчас младший брат, укрыв ноги пледом и обнимая ладонями чашку горячего чаю, рассказывал брату старшему о своих приключениях на рейде.
- Честное слово, Эймон, бо́льших ротозеев, чем экипаж этой калоши, я не видел! Еле-еле к волне привелись, представь себе! Волны бьют их вправо-вбок, посудина отплясывает джигу, а они в ус не дуют - сидят в кубрике и молятся!
- Молятся? Что, весь экипаж? - удивлённо переспросил Эймон Галлахер.
- Почти все! За исключением рулевого, который вцепился в штурвал, мертвецки пьяного кока и самого капитана, носившегося по палубе взад-вперёд. Как он вообще с такой командой в море вышел? Да ещё осенью? Ведь не увеселительная прогулка по Чесапикскому заливу в летний полдень. Здесь климат другой!
- Может, у них срочный груз? Оттого и пришлось нанять первых попавшихся салаг? - с сомнением в голосе спросил Эймон.
- Брат, а ты бы рискнул выйти в ноябрьский океан с командой салаг? - усмехнулся Киран.
- Ни за какие коврижки! Только с профессионалами навроде наших старых друзей с «Пальметто»!
- То-то и оно, Эймон. Ни ты, ни я, ни наши добрые друзья - шкипер Крэдок и старпом МакМанус - да вообще никто не решился бы выйти из Нью-Йорка осенью с плохой командой.
- Хм... Подозрительно это, - заметил старший брат.
- Я тоже так решил, - ответил брат младший. - Потому не постеснялся сунуть нос в судовой журнал и документы на груз.
- И что ты там обнаружил, Киран?
- О, их журнал - наглядное пособие «как не надо вести журнал». Хронология рейса произвольная, записей о промерах глубин нет, показания барометра не записаны. Сплошные отметки, что «на борту всё в порядке» да сообщения о видимых береговых ориентирах. Свой путь они, видите ли, определяли по маякам, хотя готов поспорить, что парочку маяков они опознали неверно. Полнейший бардак!
- O sancta simplicitas, - удивился Эймон.
- Ага, простота - хуже воровства, как говорит достопочтенный ван Брюэр.
- А что в бумагах на груз? - нетерпеливо спросил старший Галлахер.
- О, бумаги идеальные. Комар носа не подточит. Подозреваю, составлял их весьма недешёвый брокер.
- Так что они везут-то?!
- Не поверишь, дорогой брат. Они везут библии.
- Что?! - вскочил из кресла Эймон Галлахер.
- Библии, - спокойно повторил Киран Галлахер.
- В ноябре? Морем? На старой шхуне с зелёным экипажем? Что за бред!
- Мне это тоже показалось странным, Эймон. Потому я тебе об этом и рассказываю. Клянусь - в документах на груз чёрным по белому написано: «Библии».
- А отправитель груза? Получатель? Фрахт?
- Ну уж извини, такие подробности я не запомнил, - сварливо ответил младший брат. - Это ты сам можешь выяснить завтра утром. Ты же работаешь в управлении начальника порта!
- Да, ты прав, Киран. У какого причала ты поставил это судно?
- Причал номер три, - осклабился Киран.
- Прямо под пушки замка Пинкни? Хорош ты гусь, - засмеялся Эймон.
- А я подумал: «как бы чего не вышло». Так что утром на третьем причале тебя ждёт трёхмачтовая шхуна под названием «Зенобия». У неё напрочь сорван кливер, а снасти в полном беспорядке, так что несколько дней она явно будет нашей гостьей.
- Не припомнишь, что там на барометре?
- Давление падает, ожидается очень свежая погода.
- Значит, несколько дней вполне могут растянуться в неделю... - задумчиво протянул Эймон, в глазах которого плясали хитрые огоньки.
- Определённо! Но, а пока не пора ли нам уже идти спать? У Хуллиганов нас явно заждались.
______________________________________________________________________________________________
[1] В 1855 году новым послом Российской империи в САСШ был назначен тайный советник Эдуард Андреевич фон Стёкль;
[2] Группа американских наблюдателей, в которую входил капитан Джордж Макклеллан, прибыла в Крым 8 октября 1855 года;
[3] В те годы управление порта и таможня находились в одном здании на набережной, официально именуемом Old Exchange & Provost Dungeon. В небольшом двухэтажном доме умещались, помимо портового ведомства и таможни, ещё и биржа, и следственная тюрьма для контрабандистов. Новое здание таможни было заложено в 1852 году, затянулось постройкой и было сдано лишь за два года до войны