А ведь девчонка и впрямь непроста, — думал я, стоя всего в десятке шагов от торговцев. Мы с отцом пригнали двух коней на продажу, и я подошел поближе, когда увидел знакомую компанию. — Надо же, как изворачивается, чтобы себе сытую жизнь добыть. Когтями и клыками цепляться будет, чтобы не упустить свое. А ведь могла бы выйти за крестьянина, нарожать ему кучу детей и горбатиться в поле до самой смерти, которая по этой жизни наступит лет этак в сорок. Бывшая красавица станет к тому времени беззубой седой старухой, изможденной непосильной работой и бесконечными родами. А ведь ее поведение, которое кажется диким поначалу, здесь никого не удивляет1.
— Хватит на голых девок пялиться, — недовольно сказал отец, который подошел сзади и тычком в спину вывел меня из задумчивости. — Ты мне нужен! И вообще, у тебя свадьба скоро. Насмотришься еще.
— Чего? — повернулся я к нему в немалом удивлении. — С кем это у меня свадьба?
— Я за тебя Креусу сговорил, дочь Приама и Гекубы, — самодовольно ответил отец. — Радуйся, от старшей жены дочь! Она не от наложницы какой-нибудь рождена, как Парис.
— И когда ты мне собирался об этом сказать? — потрясенно посмотрел я на него.
— Вот, говорю же, — равнодушно пожал он могучими плечами.
Опа! — сказал я сам себе. — Только-только хотел насладиться жизнью подростка, а тут жена и дети на шее. Опять! Теперь понятно, зачем меня сюда притащили. Будущему тестю показать.
Надо сказать, первый шок у меня уже прошел, но я все равно с большим трудом принимал происходящее. Мне все это казалось забавным сном, игрой. Как будто сейчас выскочит ведущий с микрофоном и спросит, каковы мои ощущения после розыгрыша. А за его спиной будет стоять папа-миллиардер, который построил целый город и нанял массовку, чтобы перевоспитать сына, подсевшего на клубы и кокс. Только вот одна проблема: нет у меня папы-миллиардера. И наркотиков я отродясь не пробовал, и даже ни одной затяжки за всю жизнь не сделал. Ламповый я человек, скучный и душный. Так жена сказала, когда от меня ушла. А тут мне грозит новый брак, причем пять минут назад еще ничто не предвещало.
— А может, ну ее, эту свадьбу? — осторожно спросил я, прекрасно понимая, что дело тухлое. Отец — кремень. Если они с Приамом оговорили приданое и цену выкупа, то назад не повернуть. Троянский царь, которому нужно сбыть с рук несколько десятков девок, может всерьез обидеться. Не удивлюсь, если он сам отцу свою дочь и навязал в нагрузку к какому-нибудь торговому соглашению. Это у него обычное дело, с такой-то семьей. Поэтому ответ отца неожиданностью не стал.
— Даже не думай!
Понятно, — вздохнул я. Пока все идет так, как описал великий Гомер. Ну, или почти так. Кстати, присутствия богов-олимпийцев, которые в Илиаде из людских разборок не вылезали, здесь не ощущается вовсе. А это значит, что причины войны станут вполне обыденными, связанными с экономикой. Перехват контроля за Проливами в качестве причины подойдет? Рынок страны Хатти, пошлины, Оловянный путь — все здесь. Ахейцы пока что зацепились за Малую Азию одним коготком. Милаванда — микенская колония. Но я-то знаю, что уже лет через двести-триста греки прочно встанут на здешнюю землю и заселят запад Малой Азии, основав кучу городов. Война случится непременно, потому что она логична и предсказуема. И совершенно неважно, что именно станет ее причиной.
— Я почти всех коней Приаму продал, — сказал вдруг отец. — Сейчас этих двух продадим и поедем назад. Я взял зерном. Оно дорожает каждый день.
— Это правильно, — рассеянно сказал я.
Теперь понятно, когда этот брак родился. Когда сделку с моим будущим тестем обмывали. У нас и правда лучшие лошади в этих местах. Согласно мифам, Анхис божественных коней выращивал, но действительность была куда более прозаичной. Он купил когда-то двух немыслимо дорогих жеребцов, которых пригнали с гор восточнее Ассирии, и пустил их на племя. На фоне здешнего поголовья они и впрямь смотрятся божественно, тут ведь лошадки размером с пони. Наверное, поэтому и бьются на колесницах, а верховая езда пока неизвестна даже кочевникам-каскам. Все народы здесь воюют одинаково: запрягают пару, которая тащит легкую двухколесную тележку, с которой лучник засыпает врага ливнем стрел. Этакая тачанка Бронзового века. Хетты сажают на нее еще и копьеносца. Он и мобильная пехота, и охранник для лучника. А вот у ахейцев, как говорят, на колесницах воюют закованные в бронзу воины, вооруженные длинными копьями. Данайцы вообще не слишком любят луки. Как там написал в «Илиаде» Гомер, наше всё:
— Кто ж в колеснице своей на другую придет колесницу,
пику вперед уставь: наилучший для конников способ.
Кстати, всадники в степях Причерноморья сейчас точно есть, но сюда эту моду принесут киммерийцы, превратив во время своего дружеского визита половину Малой Азии в пепелище. Но это случится еще нескоро. Я точно не доживу.
— Да что с тобой сегодня? — удивился отец, видя меня в непривычной задумчивости. — Вот это ты помощник у меня! Я уже сам коней продал. Пошли! Нам нужно попасть домой до темноты.
— А чего это Парис такой довольный сидел? — задал я мучивший меня вопрос.
— Так, Париама признал его законным сыном и взял в дом, — усмехнулся отец. — Когда он родился, плохие знамения были. Вот он и отдал его пастухам в деревню2. Парис еще месяц назад коз пас. Не понимаю, что это царю на старости лет в голову стукнуло. Наверное, из-за того, что Парис бегает быстро и на кулаках неплохо бьется. Он на последних играх всех победил, даже царских сыновей.
***
Сто пятьдесят стадий, или день неспешного ослиного хода, и вот страна Троиса сменяется страной Дардания. Их, правда, не различает никто из пришлых, считая одной землей, но мы ревнивы друг к другу. Троянцы живут отдельно, дарданцы — отдельно. Мой родной город после величественной Трои навевал на меня только легкую грусть. Крепостца двести на двести шагов, в которой дома лепятся друг к другу, как пчелиные соты. Вокруг нее — желтые пятна полей, где поспевает скудный урожай, немыслимое богатство, от которого зависит, жить нам или нет. У нас есть дом внутри кольца стен, но мы бываем там нечасто, в основном живем в деревне, там, где зреет наш ячмень и где пасутся наши кони. Небольшая речушка, протекающая рядом — это бог в прямом смысле. Мы ему жертвы приносим. Если засохнет река или русло изменит — конец нам.
— Скамия! Прими зерно! — крикнул отец, и на улицу выбежала красивая женщина лет под тридцать, которая управляла нашим домом и немалым хозяйством. Она рабыня и отцова наложница. Где-то тут бегает мой единокровный брат Элим. Впрочем, он мне не ровня, Анхис пока не признал его.
Каменный прямоугольник с внутренним двором, крытый тростником — это и есть загородная усадьба брата самого царя. А чего вы хотели? Тут же не Вавилон и не Пер-Рамзес. Это заштатная дыра на окраине страны Вилуса, которая платит дань царям царей хеттов. Вокруг города разбросано множество мелких деревушек, которые выставляют две сотни ополчения, из них на колесницах — два десятка. Мы с отцом, как знатные воины, тоже на колесницах можем в бой идти. У отца бронзовый доспех есть, собранный из небольших пластин. Есть и щит в виде восьмерки, который очень удобен в тесном строю, но на колеснице не нужен вовсе. Не случайно лет сто, как вошли в моду круглые щиты из бронзы или из нескольких слоев бычьих шкур.
— Ужинать, молодой господин, — пригласила меня Скамия, и я молча кивнул.
И впрямь я становлюсь не по возрасту задумчив, на меня уже косятся недоуменно. Эней был непоседлив, порывист и смешлив, да только он постепенно уступает место совсем другому человеку, куда более зрелому. Что у нас на ужин? Да неужели! Лепешки, сыр, зелень и слабенькое вино. Вот это разнообразие. Сейчас поедим и спать завалимся. Бог Тиваз опускается за горизонт, а значит, жизнь замирает до самого рассвета.
Первый луч солнца, что коснулся моей щеки, заставил открыть глаза. Вот зараза! А ведь мое ложе специально стоит так, чтобы свет, попадающий в дом из крошечного окошка под самым потолком, мог меня пробудить. Сейчас очень рано, а ведь я отлично выспался. Здорово-то как!
Я вскочил и оглянулся, осмотрев знакомую до мелочей комнату свежим взором. Помещение квадратов на десять, деревянное ложе в углу, покрытое тощим тюфяком, набитым льняным очесом, сундук, в котором лежат мои невеликие пожитки, и оружие, висящее на стене. Лук со снятой тетивой, копье, круглый бронзовый щит и бронзовый же шлем, представляющий собой шапку, из макушки которой торчит острие, украшенное пучком перьев. А я совсем небедный парень, оказывается. А поскольку в положенный возраст я уже вошел (шестнадцать весен исполнилось! прощай, детство!), то в случае нападения обязан выйти вместе с другими мужами и встать в строй или вывести колесницу. Она у меня, кстати, тоже есть. И управляю я ей всем на зависть, если вдруг возницу убьют. Я же аристократ, меня к войне сколько себя помню готовили. Она же, война проклятая, везде. Мир горит со всех сторон. Не понять уже, где честный торговец, а где морской разбойник, так плотно эти занятия переплелись между собой. Даже купцы не брезгуют тем, что плохо лежит или тем, кто в неудачном месте и в неудачное время полощет белье. Ограбят, украдут и имени не спросят, ведь власть великого царя слабеет на глазах. Кстати, а почему? Я никогда этими материями не интересовался, а зря. Вот и Приам сказал, что помощи из Хаттусы нам не дождаться. Все всё поняли, кроме меня.
А что у меня с доспехом? А с доспехом у меня абсолютный ноль. Зеро. Дырка от бублика и рукава от жилетки. У отца есть бронзовый панцирь из небольших пластин, нашитых на кожаную подкладку, но у меня ничего подобного нет. Да и два таких доспеха в одной семье — это немыслимая роскошь из разряда ненаучной фантастики. Дарить его на совершеннолетие не принято даже в семьях местных олигархов. Нам он еще от деда перешел, который купил его в самой Хаттусе, а моим он станет после смерти отца. Вот такая циничная философия.
А что тут у нас с линотораксами? — задумался я, но в пустоватой памяти своего предшественника не нашел ничего подходящего. Если их и знали где-то, то точно не здесь. Кожаную безрукавку могли запахнуть набок, сделав двойную защиту груди — вот и все, что доступно обычному воину. Заточенный деревянный кол такая защита кое-как удержит, а вот бронзовое копье — нет. Кстати, а что тут с железом? Слово знакомое, но в сознании донора зияет многообещающая пустота. Он его даже не видел никогда, простой ведь деревенский паренек. Железо выплавляют где-то далеко на востоке, оно очень дорогое, а оружие из него намного хуже, чем из бронзы. Дрянь металл, мягкий и разрушается быстро. Сделать из него меч нечего и думать.
— Мне почему-то очень хочется жить, — сказал я сам себе. — И желательно без лишних увечий. А это значит, что надо заняться кройкой и шитьем. Льняная ткань у нас точно есть, клей из рыбьих пузырей здесь сварит даже ребенок, а застежки — дело техники. Здешние дерьмовые луки, представляющие из себя простую согнутую палку, для семи-восьми слоев ткани полотняного доспеха не представляют ни малейшей угрозы. Не у всех же такая роскошь, как у меня, собранная где-то на востоке из нескольких кусков дерева и роговых накладок. Займемся!
Следующие две недели пролетели как один миг. Я не работал в поле, для этого у нас есть десять семей рабов, которых мы считаем скорее арендаторами, чем говорящими орудиями. Зато с конями я проводил чуть ли не весь день, следя, чтобы ни одна сволочь их не угнала. Да и волки тут, бывает, шалят. Львов в наших краях давно выбили, но и без того жизнь пастуха — совсем не мед. Лук и копье под рукой всегда. Трое нас. Я, старый раб Муга из пленных фракийцев и единокровный брат Элим, что был младше на три года. Доспехом своим я занимался днем, когда нормальные люди ложатся подремать. Впрочем, я тут уже за нормального не схожу. Знаю, что начинают коситься и обсуждать за спиной. Едва выпросил у отца полотно, ему моя затея баловством кажется.
В нашем городе традиций производства одежды практически нет. Собственно, большую часть времени на мне только набедренная повязка. Когда немного холодает — надеваю хитон, когда холодает еще — плащ. Это у нас так называют прямоугольный кусок плотной ткани, который застегивается на плече бронзовой фибулой. Штанов тут не носят, лишь обматывают ноги полосами ткани, а вместо одного короткого хитона люди побогаче могут надеть два, и длинные, почти до земли. Впрочем, тут и зимой не так чтобы запредельно зябко. Ни льда, ни снега я никогда не видел, хотя ветер с моря дует пронизывающий.
За размышлениями я даже не заметил, как упала на землю непроницаемая чернильная темнота, и меня привычно потянуло в сон. Как же не хватает телевизора! Тут ведь тоска! Скука смертная!
***
Что это за шум? — вздрогнул я просыпаясь. — Ночь ведь!
— Царь собирает воинов! — заорал кто-то во дворе. М-да, оказывается, насчет скуки — это я самую малость погорячился.
— Что случилось на ночь глядя? — это недовольный отец вышел из своей комнаты, а из-за его плеча пугливо выглянула Скамия. Ишь ты, она уже и ночует у него. Ушлая бабенка. Раньше, бывало, покряхтит немного за стеной, и к себе идет. А тут до утра под отцовым боком греется. Не то в законные жены метит?
— Рыбак с фракийской стороны приплыл, гостеприимец наш, — торопливо затараторил гонец, тощий, как ветка паренек лет четырнадцати. — Шесть кораблей данайцев там заночевали. То ли ионийцы, то ли ахейцы, он из кустов не понял, что за племя. Сейчас в гавани за острым мысом прячутся, а к рассвету на нас пойдут.
Я знаю этого мальчишку. Нелей его имя. Он бегает так, что иному коню завидно. Только теперь его служба окончена, наш черед настал. Мы гонцов посылаем в ближайшие деревни, а те уже — в дальние. Воины тамошние, получив известие, хватают оружие и скорым шагом идут в Дардан, под начало царя. Выручили нас соседи, и не в первый раз. Мы тут так и живем: то фракийцы нас выручают, то мы их. Иначе никак, потому что вокруг города и в нем самом и сотни бойцов не наберется.
— Садись поешь, Нелей, — повел рукой отец, который уже послал слуг со злой вестью. — Скамия накормит тебя.
Паренек чиниться не стал, лишь благодарно кивнул и сел за стол. Ему воевать еще не по возрасту, а мы с отцом пошли собираться. Как раз готов мой новый доспех, только-только завязочки пришил. Получился на редкость уродливый хитон с разрезной юбкой и наплечниками, склеенный из восьми слоев льняного полотна. Тяжелый он, как кирпич, и надевается сверху, прямо на обычную одежду, иначе кожу можно разодрать до крови.
— Выводи коней! — сказал отец слугам. — Мы выходим сейчас.
Оказывается, я и не знал до этого, что такое настоящий восторг. Легкая двухколесная тележка, которую на рассвете мчат два конька по ровной дороге — вот оно, истинное счастье. Лошадки чувствуют даже малейшее движение пальцев, которыми я сжимаю упряжь. Кстати, об упряжи — это полное дерьмо, которое душит несчастную животину. И мундштука тоже нет, а вместо него — бронзовые нащечники по бокам. Поменять бы… Впрочем — плевать, потом разберусь. Сейчас я наслаждаюсь поездкой и горячу лошадей, не обращая внимания на поджатые губы своего возницы, который стоит за спиной. Не одобряет он такого мальчишества. А вот и Дардан. Его ворота открыты, и воин, что стоит у них, поднял в приветствии руку. Он наш дальний родственник. Впрочем, тут все в той или иной степени наши родственники, так что неудивительно.
Здесь всё почти так же, как в Трое, только куда меньше. В самом городе живет две сотни семей. Дома мастеров и воинов жмутся друг другу каменными боками, так и теплее, и места больше. Самый здоровый дом из всех, сложенный из крупных булыжников, с двумя колоннами и жертвенником у входа — это и есть царский дворец. Он покрыт плоской черепицей, в отличие от домов бедноты. Здесь тоже работает кузнец и десяток ткачих, но это и близко не стоит рядом с дворцами Микен или Пилоса, где трудятся тысячи людей. Тут, в Дардане, живут рыбаки и горшечники, виноделы и плотники, торговцы и даже один золотых дел мастер, он же по совместительству цирюльник и костоправ. Одного такого специалиста на наш мегаполис вполне достаточно. Кстати, почти у каждого горожанина есть свой надел за стеной, не прокормиться у нас одним ремеслом. На полях вкалывают рабы, головы которых, стриженные уродливыми клоками, украшает хозяйское клеймо. Так везде делают, от самого Вавилона и до Проливов. Раб должен выделяться в любой толпе, а красивая прическа может быть только у свободного мужа.
Царь Акоэтес, дядя мой, ждал у входа. Он очень похож на своего младшего брата. Такой же крепкий, молчаливый и суровый мужик, только у него больше седины в волосах и бороде. Он немало повоевал, и его тело украшают шрамы, как и у всех, впрочем, кто перевалил через рубеж в двадцать лет. К этому возрасту пяток серьезных схваток ты пройдешь точно.
— Здравствуй, брат! — дядя обнял отца и благосклонно потрепал меня по плечу. — И ты здравствуй, Эней! А что это у тебя такое?
— Доспех из ткани сделал, дядя, — ответил я, невольно сжав зубы.
Вдруг он смеяться начнет. Нет, не стал. Только осмотрел внимательно, ковырнул обкусанным ногтем и хмыкнул недоверчиво. У него самого громоздкий колокол, собранный из бронзовых колец. Он его с ахейца снял, которого своей рукой убил. Хорошая штука, их сейчас не делают, уж очень дорого. Хрен его пробьешь, и мест уязвимых в нем почти нет. Лишь лицо и узкая полоска между верхнем краем поножи и юбкой доступны для удара, только туда еще попасть надо. Такого воина камнями завалить нужно, чтобы он под этой кучей от голода помер. У нас на все царство от силы десяток воинов в доспехе воюет. Правда, у остальных — чешуйчатый панцирь, закрывающий торс и бедра, и шлемы из кабаньих клыков и бронзы. У кого из клыков шлем — тому почета больше. У нас его делают только те, кто сам тех кабанов на копье взял. А это, на минуточку, больше тридцати голов добыть нужно. Кто стоял с копьем против озверевшего секача, тот знает, каково оно. Я вот стоял уже, оказывается. Так себе ощущения. Пьянящий восторг от схватки приходит позже, когда кабана разделали и запекли на огне.
— Мой отряд собрался уже, — сказал Акоэтес, — и я выдал парням колесницы и коней. Воинов из дальних селений нет пока. Если не успеют, придется в городе запереться.
— Давай колесницы оставим снаружи, дядя, — сказал я. — Мы покружим рядом, иначе они разорят поля. Пощекочем их и вернемся.
Два умудренных жизнью мужа переглянулись растерянно, а потом дядя сказал.
— Парень дело говорит, Анхис. Толковый он у тебя. Нас обложат в городе, а сами сожнут наш ячмень. Там зерно наливается уже.
— Они за ним и пришли, — зло сплюнул отец.
— Вижу паруса! — заорал часовой на воротной башне. — Сюда идут!
1 Описаны случаи, когда в 19 веке русские военные корабли задерживали в Черном море турок-работорговцев, что везли черкешенок на продажу в Стамбул. Анапа и Туапсе — вот два главных рынка по продаже живого товара. Туда везли не только пленниц, но и дочерей бедняков, которых выращивали на продажу с самого рождения. Матери учили их петь и танцевать. А потом девушки ехали в Стамбул, сияющую всеми огнями столицу мира, чтобы зажить, наконец, сытой и богатой жизнью. Им, рожденным в нищих саклях, такая жизнь могла только присниться. Потому-то именно черкешенки, которых везли на продажу, давали самый ожесточенный отпор русским морякам. Они требовали, чтобы эти замечательные работорговцы везли их прямо к мечте. Но господа русские офицеры не понимали, что происходит, и милосердно выдавали спасенных рабынь замуж за солдат. Дело доходило до того, что несчастные после свадьбы со скал бросались. Неверный, да еще и бедняк. Хуже смерти был для них такой позор.
2 Парис, который носил второе имя Александр, согласно Илиаде, был сыном Приама и Гекубы. Но, согласно той же Илиаде, Приам имел 50 сыновей и 50 дочерей, и из них 19 сыновей родила Гекуба. При всем уважении к Гомеру, Приам был обычным восточным владыкой, который имел гарем, а не эллином образца 8-9 века, которым его пытались представить. Скорее всего, Парис родился от наложницы, поэтому и пас стада. Например, Местор, еще один сын Приама и рабыни, описанный в Илиаде, именно этим и занимался на постоянной основе.