– Вперед!.. Вперед, я сказал!.. Калеки, бля!.. На двадцатом километре сдохли! Позорища!.. Инвалиды!.. Огрызки!.. Организмы дохлые!.. Вся группа, как один!.. Не уложитесь – я вас на ночь в сортиры загоню! Руками будете грести! Три минуты отдыху, потом бегом марш! Время пошло!
Серега, с хрипом дыша, опершись на руку, смог все же подняться с четырех костей на одно колено. Рыков что-то продолжал там орать, кроя матом на всю галерею, – подробностей он не слышал. Сознание словно выключилось, закаменев в бешенстве и боли – однако и в таком состоянии тело понимало, что нужно продолжать движение. Рыков, сука ненавистная, мог придумать и похлеще, чем сортиры. Серега прямо сейчас его голыми руками задушил бы, уж для этого найдутся силы… Он невидяще глянул на сержанта, сидящего на платформе «Калибра», который обычно сопровождал скачки, – красная морда Рыкова плавала в кровавой пелене. Но тому было совершено пофиг на Серегину ненависть. Его так каждый год всем подразделением ненавидят. А он таких ненавистников имеет по нескольку раз на дню. Каждый день и со всех сторон. Кросс – тридцать километров, до Плантаций, в полной боевой. И не волнует. Два часа времени на это дано. Потом на мотовоз – и обратно. Пока едут, можно отдохнуть, шоколада плитку умять. По прибытию в Дом – физуха. И рукопашка. И стрельбы на полигоне. И работа с куклами. И на тактическом поле занятия. И под завершение – снова пробежка. Но уже меньше, до Казарм. И только вечером, поздно, вернувшись в Казармы, можно будет плотно пожрать, получить в задницу свою порцию витаминов и, рухнув на койку, забыться в полуобмороке. На пять часов. А завтра – то же самое, в том же порядке. И так две недели. И сержанту насрать, что ты деревянной колодой всю ночь валялся, во сне не двинувшись ни разу. Скачки же!
– У бойцов!.. подразделения!.. специальных операций!.. Которые!.. работают в Джунглях!.. должна быть фантастическая физуха!.. – продолжал меж тем драть глотку сержант, делая короткие паузы, чтоб набрать воздуха. И впрямь луженая она у него, так орать, аж весь багровый… – Фантастическая выдержка!.. Фантастическая дыхалка!.. Фантастическая!.. – он запнулся на мгновение, пытаясь подобрать очередную гиперболу – но не преуспел и обобщил: – Бля, да у вас, сраные инвалиды, все должно быть фантастическое!.. А вы, сука, умерли на двадцатом километре!.. Какое вам ПСО?! Вас в говночерпы определить – и то не справитесь!
Рыков, какой бы лютой ненавистью ни обожали его курсанты, все же был прав – у бойца ПСО все должно быть фантастическое. И не только физуха. И боевая слаженность, и скорость принятия решений, и реакция, и точность выстрела… да все! У машины априори нет такого понятия, как усталость. Поломка, повреждение – есть, а вот усталости ни грамма. У машины нет такого понятия, как промах по цели – промах возможен только из-за погрешности самого ствола или рваного движения самой цели, когда сумел опередить скорость реакции механизма на твое появление и скорость постановки ствола на цель. У машины нет таких понятий, как страх, нерешительность, волнение, сомнения или жалость… Она, машина, – абсолютный убийца. Бездушный исполнительный механизм. И потому чтоб войти в контакт накоротке, и тем более – победить машину, человек должен сам стать машиной. И не просто машиной, а машиной, превосходящей умениями, умом и хитростью. И группа должно стать не просто группой – а самой настоящей обоймой. Когда каждый боец чувствует товарища и понимает буквально шестым чувством. Интуицией, телепатией… да как угодно! Ведь обойма ПСО – это гораздо больше, чем взвод или отделение в ПБО. Нет в подразделении боевого охранения такой штатной единицы – обойма. А в подразделении специальных операций – есть. Не готовят их так, незачем это. А в ПСО – готовят. По-другому в паутине просто не выжить.
– Время! Время, тела! Встали! Встали, я сказал!.. – заорало откуда-то сверху. – Работаем! Пот экономит кровь[1]!
Значит, пора. Серега, сделав, наконец, фантастическое – фантастическое, мать его! – усилие, поднялся. Легкие горели не огнем – напалмом!.. Сердце, казалось, сейчас в грудине дыру пробьет и вырвется наружу в брызгах крови и осколках кости. Горло раскалено воздухом, который туда-сюда с бешеной скоростью ходит… но нужно бежать дальше. Нужно, и все тут. Пошатываясь под грузом рюкзака, он добрел до Гришки, валяющегося пластом меж двумя рельсами и, наклонившись – и едва не упав при этом, – собравшись с силами, дернул его вверх.
– Вставай… Букаш, сука… вставай!.. Щас убью тебя, тварь!.. Вставай, говорю, труп!.. Кадавр дохлый!..
Тело Григория напряглось. Дернулось конвульсивно – кажется, он сблевал под себя – и начало медленно подниматься. Нашел-таки силы. Снова. В который уже раз…
– Всем… подъем!.. – прохрипел Серега, обращаясь к группе. – Бегом марш!..
Поднялись кое-как, хоть и не с первого раза. Кого и по ребрам пнуть пришлось. Побежали. Худо ли, бедно ли – но все же… Серега бежал, уставившись в пол и считая собственные вдохи-выдохи. Воздух с шумом проходил сквозь клапаны маски[2], и шатающиеся из стороны в сторону тела напоминали сейчас толпу полудохлых дартвейдеров. Раз, два, три – вдох; раз, два, три – выдох. Наставник учил стишок про себя твердить, одну и ту же строку по кругу, вгоняя сознание в транс – но у Сереги со счетом лучше получалось. Две-три минуты – и все, словно погружаешься в некое сумеречное состояние. Вроде и воспринимаешь окружающее – но как бы из самого уголка мозга. Три вдоха – это ничего, это еще хватает воздуха организму. Значит, не помер пока. Вот когда перейдешь на два вдоха – тогда уже худо…
– Э! Организмы! Не спать! – заорал с платформы Рыков. – Подтянись там, сзади! Вы че заплетаетесь?! Обосрались и несете?.. Шустрей! Шустрей, я сказал! Да бля!.. Шустрее!!! Сейчас еще полчаса пробежки добавлю! Товарищ командир, у тебя что с бойцами?!
– Да подтянись, сука, кто там отстает! – осатанев, заорал в пространство Серега. Плюс полчаса пробежки – тогда точно умрут. И ночью на толчки. А завтра похер, что не спал, – снова скакать. – Я щас сам лично ноги вырву! На руках поползете!
Оборачиваться не стал – даже для этого коротенького движения требовались немалые силы. Но группа своего командира знает, может и вырвать. Да и Рыков больше не орет. Значит, подтянулись… Серега между вдохом и выдохом, дернул головой вверх, коротко глянул на сержанта – доволен, что ли, тварь ненавистная?.. Сержант был доволен. Сидел с каменной мордой, молчал. И хорошо. И черт с ним. Ну его к дьяволу в преисподнюю. Спокойно добежать десять километров, упасть и сдохнуть. Хотя бы на пять минут… А потом можно и обратно.
Однако спокойно добежать Рыков не дал. Спокойный размеренный бег – это отдых. Сначала было «огонь по левому флангу, упали, уходим из-под огня» – тут, выдыхаясь окончательно, ползли на брюхе. Потом «огонь с тыла, уходим с активным сопротивлением» – это ползли уже на спине: оружие на пузе, рюкзак за собой волочишь, отталкиваясь лопатками от бетона и помогая ногами… И под конец – «командир ранен, выносим». Ну, тут уже Серега волю себе дал, подышал целых две минуты. Зато остальная группа – нет; несли его, шатаясь, как полумертвые. «Вышли из-под огня, бегом марш» – и снова бежать. Здесь Серега, приободрившись, двух самых дохлых на себе нёс-поддерживал, пока снова не умер. И опять, еле волоча ноги, сам по себе побежал, в толпе таких же зомбаков. А сержант-инструктор Рыков сидел на платформе мотовоза, неторопливо постукивающего колесами по стыкам рельс – и, поглядывая на ползущие кое-как организмы, добродушно усмехался…
Лишь теперь, на завершающем этапе обучения, они наконец смогли понять и оценить весь тот огромный объем работы, что из года в год вели Наставники с молодежью. Работы по взращиванию, превращению маленького мальчугана, приходящего в первый класс кадетской школы, в настоящую боевую машину, которой он должен выйти из стен Академии. Отлучение от родителей, из мягкого теплого и безопасного семейного гнездышка; обучение и тренировки, когда шаг за шагом, пласт за пластом наслаивались и наслаивались знания и умения, вбивалось в подкорку и доводились до инстинкта навыки обращения с оружием, вкладывались исчерпывающие знания о противнике – и параллельно же шло воспитание молодого человека в преданности Дому; на последних курсах – завершающий этап, доведение курсанта, фактически готового молодого бойца, до полного соответствия требованиям ПСО. И – жирная точка в подготовке, экзамен, Инициация, пройдя которую боец становился полноправным членом подразделения.
Правда, завершающим этапом подготовки занимались не Наставники, а сержанты-инструкторы, отдельная группа преподавателей. И в этом был глубинный смысл. Наставник, ведя группу года за годом, перестает быть чужим человеком, становится вторым отцом. И когда на последнем этапе нужно макнуть ребят в пекло, с головой опустить в боль, страх и кровь, дать почувствовать войну – редкий отец сможет пойти на это. Тем более тот, кто уже терял в этой жизни своих… Сержант-инструктор же видит перед собой лишь молодняк, из которого нужно вылепить бойцов. Принять под свое крыло очередную горстку курсантов, навострившихся в ПСО, – и вытянуть до соответствующего уровня. Какими угодно способами. И никакие «чуйства» не могут отвлечь его от этой задачи.
Сержант-инструктор Рыков Виктор Иванович был тот еще зверюга. Сто восемьдесят шесть сантиметров и сто одиннадцать килограмм высокозлобности и самых разнообразных умений. И опыта, из которого проистекало мастерство – за пятнадцать лет работы он набрался его достаточно, чтоб знать, как кратчайшим путем привести человека в состояние наивысшей боевой готовности. Впрочем, как и остальные инструктора.
Собственно, способ всегда был только один. Лучший из лучших. Довести курсанта до последней степени агрессии и озверения, когда он готов зубами в своего инструктора вцепиться. Вгрызться, прикончить – а потом и до кости обглодать. Ибо давно уже известна простейшая истина: через голову никогда не доходит так хорошо, как через жопу. И потому сержанты творили со своими подопечными все, что хотели. Разве что без серьезного членовредительства. Штат из шести преподавателей не ведал усталости и был неисчерпаемым источником задорного армейского креатива. А чтоб молодежь, желающая пойти в ПСО, заранее не передумала, видя тот ад, в котором существуют выпускные курсы, – они жили отдельно от Дома, в Дальних Казармах. Не жизнь была – романтика.
По мнению сержантов-инструкторов, боец подразделения специальных операций обязан иметь четыре основных качества: лосиную выносливость, мощнейший инстинкт самосохранения, здоровую агрессию и чистоплотность врача-хирурга. Конечно, все это помимо владения оружием и своим организмом, помимо знаний о противнике и способах его убиения, помимо прочих сопутствующих умений, без которых боец ПСО не боец. И над этими четырьмя качествами они работали без устали, с любовью и заботой взращивая их в своих подопечных, как на Фермах иной старательный и рачительный работник свинюшку-то не растит.
Выносливость тренировалась восемнадцать часов в сутки. В шесть утра – подъем. Небольшой перекус, легкая зарядка для разминки, туалет, водные процедуры. Двадцать минут на мотовозе до Дома. Здесь рюкзак с грузом на плечи, сапоги-кирзачи на ноги, на морду тренировочную маску – и погнали. Галопом по Галерее между Внешним и Внутренним Периметрами. Тут тебе полное удовольствие – и ускорения, и рваный ритм, и кувырки с переползаниями, и полоса препятствий, и самые разнообразные вводные: то засада справа, то атака слева, то стрельба с тыла… Падаешь там, где застала тебя команда: в Парке – на мягкий газончик, если очень повезет; на тактическом поле – на песок, бетон или в озерко нырнешь; а если на Фермах сержанту приспичит группу уронить – то можно и в свиное дерьмо по уши окунуться. Десять километров сделали? Отлично. На занятия. Оправиться?.. Пописать?.. Да что вы, любезные… Если после пробежки ты на толчок хочешь –значит, хреново пропотел. Еще пятерочку. Дальше полтора часа тактики-стратегии или матчасти, на которых успеваешь немного отдохнуть, – и снова десять километров. Потом физуха и рукопашка. Потом стрельбы. И снова занятия. И бег, пятерочка… И физуха… И опять стрельбы… И так – каждый день с утра и до позднего вечера. А раз в полгода – «скачки»: две недели наиболее интенсивной подготовки, что-то вроде экзамена, когда нагрузки возрастали в разы. С пылью и грязью Джунглей, с тошнотой, рвотой и обмороками от запредельных нагрузок, иногда – с травмами, а порой и с ранениями и кровью, если на контрóллеров нарвешься.
Силовые нагрузки тоже имели место быть. Становая, приседания, жим, тяги со свободными весами – полный набор. Единственное условие – все это проходило в режиме круговой тренировки. Именно круговая тренировка давала высочайший уровень силовой выносливости, тот самый функционал, взрывную силу. И, убивая этим же выстрелом второго зайца, воспитывала и агрессию. Ибо количество повторов в подходе – пока дражайший сержант-инструктор не заскучает. Начинайте, а там поглядим, когда у вас язык до ременной бляхи вывалится. Потому как тот же Рыков, например, вообще не скучал, глядя на работающего бойца. Видимо, очень уж нравилась ему эта картинка…
С некоторых пор отношение к силовым у Сереги поменялось. Ему нравилось чувствовать себя сильным, нравилось видеть результат, нравилось покорение все новых и новых весов… Силовые давали мощь – нужно лишь правильно к ним подходить. Без перебора. Он начал вдруг понимать, что уже довольно серьезно обгоняет сверстников – и не просто гражданских, но даже и брата-курсанта. К шестому курсу Серега напоминал этакого бычка-переростка – мощного, широкоплечего, с переливающимися буграми мышц под кожей. Да и как могло быть иначе?.. Тут тебе и силовые, и регулярное питание, и – что немаловажно – генетика от батьки досталась. Да плюс особенности организма… И это были не закрепощенные мышцы лифтера, а жесткое функциональное мясо бойца. А бег и рукопашка лишь добавляли рельефа, сжигая в топке обмена веществ жирок и выгоняя лишнюю водичку. Только теперь он начал понимать своего кумира, Данила Добрынина, для которого физические кондиции простого человека не далеко отстояли от немощи. Это был самый настоящий восторг – уметь то, что для простого гражданского выходит далеко за пределы возможностей, вытащить там, где пасовали даже пацаны из группы. Это и было самое настоящее лидерство.
С тренировками по развитию инстинкта самосохранения и здоровой агрессии все обстояло еще веселее. Боец должен заранее опасность чувствовать. Нюхом своим волчьим. Загривком ее ощущать. И вовремя реагировать. И для того чтобы развить чуйку в должной мере, для курсантов первые полгода учебки, на шестом курсе, создавали режим «кругом враги». Когда по казарме передвигаешься как по вражеской территории, ежесекундно ожидая любой подлянки. Сержанты очень старались.
Все происходило неожиданно. Идет, к примеру, мимо тебя сержант-инструктор Сидоренко. А ты, положим, рыбу чистишь в наряде по столовой. И так увлекся, что шагов не услыхал… Пинок по жопе – это самое малое, что ты можешь заработать. А чаще – полноценная атака, когда приходится бросать к чертовой матери все дела и мгновенно переквалифицироваться из поваров в рукопашники. В итоге, отвесив тебе пару звучных оплеух и одну зуботычину, сержант-инструктор, скалясь во все тридцать два от добротно выполненной работы, продолжает свой путь, выискивая, с кем бы еще сотворить, – а ты, потирая скулу, садишься дочищать. Но только уши у тебя теперь как локаторы, любой звук ловят и фильтруют на опасный и безопасный, а затылком ты все пространство за собой чуешь.
Или, например, ставят тебя против сержанта – Рыкова ли, может быть, Сидоренко или Шухова – и он начинает методично бить. И ведь сделать-то ничего нельзя. Отбиваться ты можешь, – и даже должен! – можешь и сам атаковать… но будет ли толк? Несмотря на то что к выпускным курсам пацаны неплохо владели собственными конечностями и вполне могли этими конечностями навтыкать – да только не сержантам-инструкторам. Ибо эти битые-перебитые мужики владели своими руками-ногами куда лучше. Тут разве что двое на одного, а лучше – трое. И то под вопросом… Это уж потом, через несколько лет после Инициации, Серега, встав на соревнованиях в финальном бою с Рыковым, сумел его положить. А в курсантах он об этом даже и не помышлял! Хотя, надо сказать, пытался неоднократно.
А то прицепятся к одному – и день за днем, ночь за ночью его и травят. Только его и никого больше. И подведя к черте, увидев во взоре человека жажду убийства – оставляют в покое. И за другого принимаются. Но при этом – никакой дедовщины, никакого «подай-принеси». Даже ни намека на унижение чести и достоинства – каралось это строжайше. Да и сами инструкторы, взрослые люди, оттрубившие свое в ПСО, все прекрасно понимали. Задача – подготовить человека к паутине, а не загнобить до состояния бессловесной овцы.
Кастрюля с ледяной водичкой, приспособленная над дверью; растяжка, от которой синячище в ладонь; удавка из-под кровати после отбоя; внезапный подрыв ночью, когда все подразделение срывалось из казармы и наматывало десяток километров по паутине в полной боевой… это были самые безобидные проделки шалунов-сержантов. И куда серьезнее, если ночью в казарму входил КШР-400, а то и привезенные из БСК кадавры в количестве двух-трех особей. И если буратина еще как-то контролировался – тренировочным машинам ставили выключатель в цепь питания, который прекращал его деятельность по команде с дистанционного пульта, – то уж кадавров приходилось убивать по-настоящему. Голыми руками. Правда, в таких случаях помогала слаженность и взаимодействие между бойцами – это был очередной способ вколотить в курсанта основное правило: война – работа командная.
Словом – любые средства для того, чтоб ввести, втащить, вбить курсанта в состояние войны, вогнать его в боевой режим, когда все чувства обострены максимально, когда организм начинает видеть, слышать и чувствовать на порядки больше обычного человека. Эти способности у тех, кто прошел учебку Дальних Казарм, оставались на всю жизнь, навсегда становились не аналитическими, зависящими от мозга, а рефлекторными. Инстинктом.
И – чистоплотность. Чистоплотность и личная гигиена обязана стать для бойца ПСО паранойей. Обойма большую часть жизни проводит в Джунглях, фактически живет там. Изо дня в день только пыль, пот и грязь. В таких условиях очень легко, перестав содержать себя в чистоте – насколько это возможно на выходе, конечно, – опуститься и оскотиниться. А там и прямой путь ко вшам, снижению иммунитета и болезням. Заболеть же на выходе – это даже не смешно… Причем чистоплотность достигалась не только гигиеной, но и тщательным уходом за снарягой и оружием, за фильтрами, наконец, за тем местом, где встал на ночлег. Чистая комната; туалет в отдалении; протирка туловища и особо интимных мест, голова и зубы; а уж если у источника остановились – тогда помывка и даже постирка строго обязательна; и, вернувшись из паутины, – сначала подготовь себя к следующему выходу, а уж потом отдыхай. Все эти правила каждый боец обязан усвоить железобетонно, за это сержанты драли с особым пристрастием.
В те дни ребята действительно поняли, как много отличает бойца подразделения специальных операций от того же ПБО. Не говоря уж о гражданских. Это был отдельный мир, некая закрытая каста, куда попадали не по праву рождения, а по праву той поистине титанической работы, которую приходилось выполнять. И по праву умений, каковые достигались через эту работу. Количество ее было не просто огромно –адово огромно! Но и получаемая отдача поднимала человека на самый верх, когда умения становились не просто умениями, а самым настоящим мастерством.
Уже на пятом курсе, во второй его половине, ребята начали работать с куклами. Шесть лет рукопашки – вполне достаточно, чтоб набрать очень серьезный багаж. В последние годы их интенсивность только возрастала, а значит, росло и мастерство рукопашника. Но одно дело – спарринг по правилам, и совсем другое – бой с кадавром. Хотя бои шли пока со страховкой, с парой сержантов, которые внимательно смотрели через окошко, готовые мгновенно прийти на помощь – но даже и это было серьезным испытанием. Эти бои запоминались каждому курсанту, наверное, на всю оставшуюся жизнь – драка шла жестокая, насмерть, кадавры выходили из своих камер с четкой целью: убить человека. И убивали бы, не будь инструктора в полной готовности – нередко им приходилось вынимать из лап кадавра чуть живое тело, уже заглянувшее краешком сознания за кромку. Ни о какой работе в одиночку пока и разговора не шло – выжить бы, уцелеть, отбиться! До таких боев было очень далеко – да и потом не все решались войти в полный контакт с киборгом без страховки, не все чувствовали в себе силы для этого. Сержанты-инструктора, достигшие высочайшего мастерства, да пяток рукопашников кроме них, одними из которых со временем стал и Серега.
Работа с оружием: стрелковые стойки, движения, смена магазинов, уровни, углы и плоскости, работа в одиночку, в парах и тройках, работа с ночниками и тепляками, стрельба из разных положений – сидя, лежа, кверху жопой, стрельба вслепую на звук и на свет, стрельба на едва слышный шорох, схемы работы в комнатах, на лестницах, в коридорах и переходах, и многое-многое другое – все это началось уже давно, на младших курсах. Теперь же шла практика – работа с вооруженными механизмами.
Понятно, что курсантов не бросали сразу под танки. Все должно идти постепенно. Механизм, вооруженный боевым, – конечно, перебор. Но что мешает дать ему в лапы аутентичную боевому автомату пневматику? Двадцать джоулей на выходе из ствола – вполне достаточно для осознания. Особенно когда материшься на весь белый свет и пульку из мяса выковыриваешь. А сержант-инструктор жару поддает. И важнее всего здесь не боль, а понимание: в паутине, в реальном бою, ты уже мертв.
Задача тут была предельно понятна – но это вовсе не означало, что проста. В бою с контрóллером необходимо успеть отработать по нему быстрее, чем он, опередить его. Либо, как вариант – хотя бы помешать прицеливанию. Какие-то мгновения, нужные машине чтобы отреагировать, определить наиболее оптимальный вариант поражения цели, навестись и выстрелить, – за это время ты и должен управиться. И сообразить, и навестись, и выстрелить. И самое главное – попасть. Ибо, как неустанно твердили инструктора, попинывая в копчик за промахи: побеждает не тот, кто стреляет первым, а тот, кто первым попадает[3]. Но если ты все же не успел и механизм сработал быстрее… оставалось надеяться только на разброс ствола[4] или твое собственное бронирование. Ибо такого понятия, как «рука дрогнула» или «поторопился», у машины тоже не существовало.
Если у механизма в лапах была лишь пневматика, то у своего брата-курсанта – настоящее боевое. Такие тренировки со временем стали нормой. Пули летели в ростовую мишень – а рядом с ней спокойно стоял и ждал окончания стрельбы твой товарищ[5]. При этом мишень либо ставилась рядом, либо он сам держал ее в руке чуть на отлете, либо, если уж совсем сурово, вешалась рядом с головой. Бывало и сложнее, когда перед стрелком, в метре у среза ствола, прохаживалось несколько человек, и приходилось следить не только за тем, куда пускаешь пулю, но и четко фиксировать их передвижение. Бывали и куда более сложные упражнения… Этими упражнениями достигалось сразу множество целей: курсант привыкал к направленному на него оружию, привыкал к свистящим рядом пулям, чтоб и в боевой обстановке не паниковать и не дергаться в сторону, приучался доверять своему товарищу, ведущему огонь фактически впритирку, когда лишь короткое движение отделяло от поражения, приучался работать в стрессовой ситуации, развивал периферическое зрение – ибо известно, что туннельное зрение – смерть для бойца… Поначалу, конечно, было страшно. Черный зрачок ствола, казалось, смотрел прямо в лицо, и каждый выстрел словно дергал в сторону – инстинкты вопили, выталкивали с линии огня!.. Но тренировки делали свое дело – курсанты уже не кланялись пулям и не бегали от них. Работа под огнем становилась привычной. Обыденной.
Очень большое внимание уделялось и совместной работе. Да не просто большое – подавляющее! Обойма должна чувствовать себя единым организмом. Правильно понимать команды и мгновенно реагировать. А командир – так же быстро принимать решение. Но откуда мозгу взять материал, чтоб конструировать варианты?.. Ответ прост – изучение и наработка навыка, готовые схемы реакций на угрозу. Пять тысяч раз повторить одно упражнение всей обоймой. На исходную… работаем! На исходную… работаем! И снова – на исходную. Наработали одно – переходим к следующему. И так восемнадцать часов в сутки, пока красные пятна в глазах не замелькают. И никто не возразит, что «надоело» или «хватит уже, изучили»… Такого просто не поймут – ребята были достаточно взрослые, чтоб осознавать железобетонную необходимость подобных тренировок. Каждый боец обоймы должен знать свое место и действия при любой схеме. И мало изучить… потом все это необходимо регулярно повторять! И – расширять багаж знаний, увеличивать его, ведь чем больше подобных схем и вариантов, тем больше разнообразия в действиях группы, тем более неожиданными для противника они будут.
И все же, как ни тяжела была эта работа по совершенствованию себя, как бы ни проклинали курсанты своих инструкторов, как бы ни хотелось порой бросить все к чертовой матери и уйти в ПБО, к куда более спокойной и размеренной жизни – все же они гордились собой. И было чем! К концу шестого курса в группе осталось десять человек. Всего десять из тех тридцати, когда-то начинавших кадетами. Но, как говаривал тот же Рыков: ПСО – это прежде всего качество, а не количество[6]. Преодоление трудностей шаг за шагом – само по себе давало огромнейшее удовлетворение. Пройти все круги ада и выйти победителем – разве не достаточный повод для гордости? Серега порой, забывая о том, что это лишь книга, фактически – выдумка – невольно сравнивал себя с Добрыниным. И осознавал, что не только не уступил бы ему в подготовке – а, пожалуй, что и превзошел… А уж Гришка даже мысли такой не допускал.
– Да подумаешь, Добрынин… – пренебрежительно ухмыльнулся он, когда друзья как-то затронули эту тему. – Мы любому Добрынину фору дадим! Ну дрался он с мутантами… или с людьми, с тем же Братством… По живой цели куда как легко работать! Шлепнул, и готово. Даже если утюг[7] броник не пробил – запреградный импульс уложит. А ты с механизмом схлестнись! Вот где горюшка-то хапнешь! Пока до уязвимости доберешься – пять раз с жизнью простишься!
Серега усмехнулся. Признаться, он и сам не раз думал об этом. Да, жизнь в постъядерном мире Сердобска была не сахар… Но разве можно сравнить с паутиной? Конечно, нет. Начать с того, что Убежище – словно островок безопасности. Нырнул под землю, и никакой куропат не достанет. А Дом – регулярно подвергался атакам. Дрогнешь, не устоишь – умрешь. Это раз. Два – Добрынину противостояли все ж живые существа, и у них был свой предел сил и выносливости. Здесь же… у машины такого понятия не существует априори. Как хочешь, так и соревнуйся с ней физухой. И ведь приспособились! Да и рукопашка та же… Подумаешь, там, крысы… или собаки… или даже выродок. У выродков в книге все же есть хоть какой-то инстинкт самосохранения. А если с кадавром схватился – до конца. Или ты его – или он… Здоровенная рама, к которой не знаешь, с какого бока и подойти! И уж он-то вполне готов разменять свою недожизнь на твою, у него это в голову забито. А тебе свою шкуру еще поносить хочется.
– И физуха – это только одна сторона, – продолжал Гришка. – А матчасть?.. Добрынину, чтобы быть успешным сталкером, не надо было знать столько, сколько нам. Что-то я не помню, чтоб они там анатомию куропата изучали. Лупанул с тяжелого, и все. А мы тут каждого контрóллера по винтику разбирали. «Учите матчасть! – спародировал он Наставника Ивлева. – Она вас неприятно удивит»…
– Спецсредства тоже… – подсказал Серега. – Тоже матчасть.
– Вот! – Букаш со значительным видом поднял палец. – Сколько у нас всякой техники?.. И тепляки, и УПЗО, и прицелы разные, и экзоскелеты… это ведь тоже все надо освоить!
– А прорывы? В ту же копилочку. Здесь вообще реагировать нужно мгновенно.
– Именно, – кивнул Букаш. – Поэтому подготовка у нас куда мощнее, чем у Добрынина. Факт… – он помолчал немного и, усмехнувшись, закончил: – А ведь впереди последний курс. «Сила бойца ПСО не в мускулах, а в мозгах[8]», – снова процитировал он Ивлева. – Там тебе и специализация, и психология, и работа с темнотой, и с болью… А у тебя еще и отдельный курс командира обоймы. Вот где хлебнем-то. Хлебнем, попомни мое слово…
Григорий оказался прав. На седьмом, выпускном курсе режим работы группы поменялся – и поменялся достаточно серьезно.
Прежде всего изменилась схема тренировок. Теперь каждый курсант поддерживал свой уровень самостоятельно, а раз в месяц только сдавал нормативы – Академия постепенно освобождала их от своей опеки. Не сдашь – добро пожаловать за забор. После Инициации сержант-инструктор стоять над душой не будет, подгонять станет некому. Приучайтесь сами планировать свой график. Семь часов занятий, остальное время свободно, работай над собой хоть до мушек в глазах.
Куда больше внимания на последнем курсе уделялось не физической тренированности и навыкам – в этом ребята достигли достаточной степени мастерства, – а мозгам. В день четыре часа занятий по специализации, пара часов психологии – если это не особый «день темноты» – и час работы с болью. У Сереги, кроме того, спецкурс командира.
В курс специализации входило минно-взрывное дело, боевая и экстремальная медицина, снайпинг, наука чтения следа, навигация и ориентирование, электроника и робототехника, механик-водитель броневоза и грузового тягача и специалист-оружейник. Требования были таковы, что внутри обоймы должно быть как минимум два бойца с одинаковыми умениями. Объяснялся этот подход просто: потеря одного специалиста в определенных обстоятельствах может поставить обойму на грань гибели – и, чтобы исключить такой поворот, должен быть еще один знаток. А кроме того – научник, который обладает наиболее глубокими познаниями в медицине и робототехнике. К тому же это напрямую влияло на твой личный заработок. Хочешь иметь на двадцать процентов больше с каждого выхода?.. Учись, сдавай квалификационный экзамен, получай отметку в личное дело. Изучил две специальности – получи плюс сорок процентов. Три специальности давали плюс пятьдесят, но руководство редко шло на такой шаг, считая, что лучше хорошо знать два предмета, чем посредственно три. Серега, давно зная, что Петр Иванович рассматривает его кандидатуру в командиры обоймы, выбрал медицину и навигацию. Приглядывался он и к снайпингу – но в итоге решил отказаться. Жизненно важные, по его мнению, специализации: уметь оказать хотя бы первую помощь – и суметь вывести своих ребят из паутины, как бы далеко ни забрались.
Информации тут давали много и требовалось знать от и до все изученное. В любой момент времени и в любом эмоциональном состоянии выудить из головы – и применить. Остановка кровотечения, ампутация, несложные операции в полевых условиях, ранения, извлечение пули или осколка, ожоги, переломы-вывихи… И все это в обязательном порядке отрабатывалось на кадаврах: спеленают его сетью, вытащат в общий зал, разложат прямо там же – и пошла работа. То пулю извлекают – предварительно стрельнув, конечно, – то перелом зашиновывают… А остальные нелюди в это время за людишками наблюдают. Обернешься – а он на тебя из-за решетки смотрит в упор. И ненависти лютой в глазах – океан. У Сереги иногда даже мелькало в голове, что вполне себе имеют право кадавры людей ненавидеть… Впрочем, и людям было за что им такой же монетой платить.
То же и навигация. Дерни в бою – не задумываясь должен на любой вопрос ответить. Как работать с навигатором, с картами горизонтов, основные галереи на память, местоположение известных аварийных капсул и расстояние до них по вертикали и горизонтали, расстояние до самых крупных узлов – и прочее, и прочее, и прочее. И на все это требовались наличие большого количества мозгов и памяти.
Но, возможно, даже более важным предметом для будущих бойцов ПСО являлась не специализация, а психологическая подготовка. Здесь существовало три направления: работа с собой, работа с темнотой и работа с болью.
Психологией с ребятами занимались не сержанты-инструктора, а сами Наставники. Здесь все просто. Человеку, который ежедневно доводит тебя до последней черты и раз за разом заставляет ее перешагнуть, человеку, которого ненавидишь всей душой – ты не сможешь всецело доверять, не сможешь полностью открыться, пустить внутрь себя. Вот тут-то и необходимы были Наставники.
Петр Иванович учил ребят спокойствию и ярости. Казалось бы, абсолютно противоположные чувства – однако в бою совершенно необходимые. С самого детства видя в машинах врага, люди ненавидели их всей душой. Ненавидели – и боялись. Но если со страхом в Академии разбирались на начальных этапах, постепенно подключая все новые и новые методы – то ненависть оставалась навсегда. Ненависть до конца, до самого последнего винтика. Это был исконный враг Дома, год за годом, поколение за поколением. Чистая смерть, словно огромная черная туча она висела над общиной, всегда рядом, всегда напоминая о себе смертями людей, уходящих в Джунгли, смертями защитников Периметра. Но боец ПСО должен научиться не испытывать к ним никаких чувств. Перестать видеть в машине врага. И это действительно было сложнее всего.
С яростью у Сереги все обстояло как нужно. И даже сверх того. Едва он видел контрóллера – в голове тут же вспухал огромный багровый ком и рука сама к автомату тянулась. Но это было неправильно – неконтролируемая ярость ослепляла, рано или поздно она могла привести к гибели. И жизненно важно было подчинить ее себе.
– В бою вы обязаны загнать ненависть глубоко в себя, – говорил Петр Иванович. – Ненависть отключает мозги, вы не имеете права на это чувство. Голова должна оставаться холодной и четко соображающей. Ярость и ненависть нужно включать лишь в определенных обстоятельствах, только если эти чувства идут на пользу, мотивируют совершить невозможное. В остальных случаях она должна лежать на дне коробочки и покорно ждать. Когда приходит ненависть? Именно тогда, когда вы начинаете одушевлять машину. Это неверный путь. Ваша работа – просто уничтожить ее. Поймите главное: контрóллер – это обычный автомат, несущий в себе программу. Причем это касается и кадавра, и машины. Уничтожить без злости, спокойно и вдумчиво. Воин не должен ненавидеть врага. Так учили и меня, и так я учу теперь вас. Начинаешь злиться – начинаешь желать ему скорейшей смерти; начинаешь торопиться, спешить. Начинаешь спешить – начинаешь ошибаться. А ошибка – очень часто смерть. Именно в том и состоит высший профессионализм бойца: убивать без ненависти. Отстраниться, убрать свои чувства и спокойно разобраться с противником.
Получалось, конечно, не всегда. Да что там… куда чаще именно не получалось! Как можно не испытывать ненависти к заклятому врагу?.. Это могло прийти только с опытом – но для того, чтоб набраться опыта, нужно проработать некоторое время в паутине. Заколдованный круг. И Наставник, понимая это, не сильно давил на воспитанников. Он лишь давал основы, понятия, обозначил цели – а дальше каждый должен прийти к ней сам. Сможешь – достигнешь мастерства; ну а не сможешь… твой боевой путь окончится раньше, чем ты этого ожидал.
Петр Иванович учил ребят тьме. Это был чисто научный подход. Как известно, до девяноста процентов информации человеку поступает со зрением. В абсолютной же темноте, лишенный возможности обрабатывать этот огромный массив данных, мозг начинает ощущать сенсорный голод. Он словно замирает от безделья, тормозя свои функции – и человека постепенно начинает клонить в сон… Но это когда обстановка вокруг безопасная. Если же человек понимает, что находится на враждебной территории… тогда и начиналось самое страшное. Все чувства обострялись до предела, любой звук, любой шорох воспринимался пугающе, мозг немедленно выдавал яркий образ кровожадного кадавра, подкрадывающегося с огромным ножом, или приближающуюся с твердыми намерениями зверюгу – ящера ли, стаю крыс или даже жуть из Стока… Или уж что-то совсем неведомое, разом оживляя в памяти байки, что издавна ходили по Дому. Это тот самый страх – древний, инстинктивный, ископаемый, – который таится внутри каждого человека и только ждет, как бы вырваться наружу, ухватить корявыми холодными пальцами, сдернуть в пропасть, клубящуюся безумием. Но шорох может дать и упавший кусок проржавевшей вентиляции, и подгнившая куча хлама, проседающая под собственным весом, и капля воды на бетон… да мало ли что? Шумы и звуки в Джунглях постоянны. Шарахаться каждого?.. А когда вдали слышится тяжелая поступь механизма – так разом черная паника мозг разрывает! И как долго способен выстоять человеческий разум под напором этого первобытного ужаса?..
Но не так должно быть с бойцом ПСО. Тьма паутины вечна. Разбил ли фонарь, повредил УПЗО – разве жизнь зависит от них? Неужели только от этих устройств зависит боеспособность?.. Нет. Тьма – обычный рабочий инструмент. И, как любым инструментом, ей нужно было уметь пользоваться.
Этому способствовали тренинги, строго обязательные для каждого выпускника Академии, идущего в ПСО. И самым основным считалось упражнение на повышение уровня альтернативного восприятия.
Суть его была проста. На курсанта надевали тактические очки с зачерненными линзами и замочком без возможности снять их самостоятельно – и так оставляли. Сначала на час, затем на два, потом – на три… пока время упражнения не доводилось до полного дня, от подъема до отбоя. При этом замочек был строго обязателен, просто закрыть глаза не проходило – не возникало и близко нужного эффекта. Организм, воспринимая тьму перед глазами как пропавшее зрение, начинал активную работу по замене его остальными органами чувств. Спустя какое-то время начинало обостряться обоняние и осязание, а слух – так и вообще почти мгновенно, причем звуковая картинка раскладывалась на множество дорожек, и каждая четко фиксировалась сознанием, отмечая такие параметры, как ближе-дальше, громче-тише, движение, скорость и направление, опасность и безопасность… Просидев так пару часов, курсант вдруг понимал, что с завязанными глазами можно заниматься, в общем-то, обычными повседневными делами. Разобрать и собрать автомат, снарядить магазин, набить подсумки… Правда – медленнее, пока еще куда медленнее, чем в зрячем состоянии. Нащупывая лежащий рядом магазин, ощупывая патрон, чтобы понять, каким концом пихать его в горловину, нашаривая составные узлы и механизмы автомата и соображая, как же их сопрягать… Однако с каждым разом это удавалось все быстрее, и через десяток тренировок приходило осознание, что нет уже той беспомощности, которая была раньше. Оказывается, во тьме можно жить!.. Перемещаться по казарме, избегая встречи с препятствиями, буквально чувствуя приближение к ним, словно они ощущались неким сенсорным полем... Чистить рыбу в наряде по столовой, мыть полы, ремонтировать снаряжение – словом, жить почти в обычном режиме. И даже – стрелять. Ибо стрельба вслепую на слух со временем стала обычным делом. Уровень концентрации и сосредоточения в такие моменты достигал небывалых величин – и это шло только на пользу. К середине курса это сосредоточенное состояние достигалось куда быстрее, а к концу и вовсе уходили минуты. И вот наработка этой скорости перехода также была целью подобных тренировок – чем быстрее организм сможет перестроиться, тем больше шансов выжить. Как слепой человек «держит» пространство вокруг себя, чувствуя его, проживает свою жизнь в полной тьме и «видит» окружающее иначе – так этому учились и будущие бойцы подразделения специальных операций. Ибо во тьме им предстояло жить и работать большую часть своей жизни.
К концу седьмого курса это состояние стало настолько привычным, что некоторые особо удалые стали даже забывать, что когда то они ничем особо от гражданских-то и не отличались…
– Я тут в Библиотеке недавно на книжку наткнулся… – поделился как-то Гришка. – Ну как книжку… файл без названия, без начала и конца. Где-то они там под землей ходили… Пацан там все куда-то шел… Я читал – уссыкивался. Очень уж сильно они темноты боялись. Прямо страх тоннелей целый выдуман, понял?.. Будто что-то за спиной все время крадется, а повернешься – пусто там… Это надо так наворотить? Я в темноте как дома! А в этой книге такого навазякано…
– Ну, знаешь… ты и сам до того, как с темнотой начали работать, не больно-то ее любил, – осадил его Серега. – Возьми любого гражданского, выведи за Периметр и оставь одного. Без света. И что с ним будет?.. Сколько потеряшек безумных в паутине находили?.. Теперь-то, к выпуску, мы, конечно, матерые. А раньше ничем от гражданских не отличались. Слишком уж быстро ты забыл все, Гриша…
Петр Иванович учил своих воспитанников боли. И эта наука, пожалуй, стояла вровень с тьмой, а то и выше.
Высокий болевой порог – обязательное условие для бойца спецподразделения. Работать, зачастую, приходится в условиях, когда тебя сопровождает боль. Быстрая, мгновенная – или медленная, приходящая ей на смену. Боль натруженных за день мышц, боль от падений, ударов, боль попаданий по броне или ранений, зачастую и неоднократных… даже просто, лежа или сидя час за часом в неудобной позе, когда в тело впилось ребро тюбинга, хлам, в изобилии разбросанный вокруг, или камень, торчащий в земле – все это сопровождалось болью. Тебе вот-вот стрелять, потому что уже грохочет из-за угла своими стальными копытами пятисотый – а у тебя, к примеру, пуля в стрелковом плече торчит. Как быть? Либо и вовсе: нужно выходить из-под огня, а правая нога полыхает от ушиба, вывиха или уж тем более перелома. Именно в такой ситуации и нужно уметь отключаться, сконцентрироваться на цели, перестать обращать внимание на боль. Понятно, что степень болевого ощущения всегда разная, какую-то вытерпеть еще можно, а какую и нет – но в любом деле стремиться необходимо к максимуму. Вот они и стремились.
К боли курсантов приучали изначально. Еще на пятом курсе началась набивка на тренировках по рукопашке – и это был только первый этап. Удары шли по всему телу, сначала щадящие, чтобы разогреть мышцу притоком крови, затем все сильнее – и так до тех пор, пока боль не проникала до кости, а по ней и в самый центр мозга. Руками, ногами, локтями, коленями, а со временем – и специальной палкой. На каждой набивочной тренировке, сначала раз в неделю, а потом и чаще, прорабатывалась каждая крупная мышца на теле. Синяки – лиловые, черные или проходящие уже желто-коричневые – стали для ребят обычны и естественны. Снимает Серега майку перед отбоем – а на боках, с обеих сторон, синячищи в ладонь. Глянул, потыкал пальцем, гыкнул – и спать. Если же учесть, что изначально рукопашка шла только в бинтах, безо всяких перчаток – вполне достаточно, чтоб за годы тренировок набить конечности до твердости лошадиного копыта и привыкнуть к болевым ощущениям. Предплечья так и вовсе бугрились вечно непроходящими гематомами, которые со временем превратились в какой-то непрожимаемый панцирь, малочувствительный к болевому воздействию[9].
Вторым этапом на рукопашке прибавились и специальные упражнения, которые приучали к боли не только группы мышц, но и сами нервные окончания и даже мозг, тем самым комплексно тренируя болевой порог. Был, например, «Воинский массаж»: напарник давил в болевые точки по всему телу, а ты должен сидеть в расслабленном состоянии и пытаться равномерно и спокойно дышать. Не зажиматься, не напрягаться, просто принимать боль как есть. Десять минут, и не волнует. Либо «Бульдожья хватка», когда боец удерживает напарника, имитируя болевой или удушающий, а тот пробивает в ответ по уязвимым зонам, и тренируемому при этом необходимо не сбить захват. А на стрелковке практиковали «Боевой дзен»: курсант вставал на рубеж и пытался поразить цель, а напарник в то же время не давал ему сосредоточиться, причиняя боль различной степени интенсивности, от щипков и уколов до ударов палкой по крупным мышечным группам. Такое насмешливое название упражнение получило давным-давно и вполне заслуженно, ибо тренировало сосредоточенность и контроль в боевых условиях.
И теперь, в Дальних Казармах, тренировки по психологии венчали всю эту огромную работу по преодолению боли. Словно шлифовали способность терпеть и игнорировать ее.
Наставник учил, что противостоять боли можно двумя способами: хотеть еще больше, желать ее, раствориться в ней – либо возненавидеть, иметь как своего злейшего врага, отвечать на боль яростью. В этом присутствовала некая степень мазохизма – однако любой человек, который из года в год работает над собой, тренируется, пашет как проклятый, выдерживая лошадиные нагрузки, в какой-то мере и есть мазохист. Это касалось, конечно же, той боли, которую невозможно устранить. Иначе как?.. Кончилось обезболивающее – складывай лапки?.. Но даже и в этой ситуации боец ПСО обязан держаться. Держаться тогда, когда, казалось бы, нет никакой надежды.
Теперь болевые ощущения нес уже сам Наставник. И следил при этом за воспитанником. На каждой тренировке воздействия были различные – то карандаш между пальцами, то концом палки в грудную мышцу, то постепенное наращивание давления на любую болевую точку на теле, а то и просто острым кончиком ножа в бедро. Боль усиливалась постепенно, но неуклонно – а курсант сидел и терпел, пытаясь либо гасить ее встречной яростью, либо раствориться в полном спокойствии, отрешиться, сжать боль в одну точку, локализовав только в одном участке.
И психологическая подготовка действовала. Ребята просто поверили в свои силы. Что, в общем, немудрено, когда ты изо дня в день бегаешь, дерешься, стреляешь, знакомишься с новыми способами убиения врага, снова бегаешь и корячишься под штангой, снова стреляешь, снова дерешься, снова ведешь стрелковый спарринг с машиной и побеждаешь ее – да еще и на мозг тебе капают, что ты нихрена не боишься, способен работать в любых условиях и с любым оружием, и даже без него. Они видели это на практике, своей собственной шкурой уяснили, что человек действительно может превзойти машину. Теперь при виде врага каждый из них испытывал лишь спокойную уверенность и легкое любопытство: как же сподручнее разобрать тебя на части?.. Как же быстрее отработать тебя, чудовище?.. Постепенно они подходили к тому состоянию, входили в тот круг избранных, который и назывался – ПСО, подразделение специальных операций.
И Наставник же учил командира работе с личным составом. Уже на пятом курсе Сергей знал, что его прочат в командиры обоймы. Петр Иваныч не раз говорил, словно между делом, что работа эта по нему, что он справится. Шутка ли – начиная со второго курса в бессменных командирах ходит. А так как вакансий нет, то и собирать обойму придется свою. Восьмую. Впрочем, это Серегу нисколько не пугало. Собственная обойма, которая работает слитно, словно пальцы одной руки... Не об этом ли он мечтал с самого детства?
Решающая беседа произошла как-то неожиданно. Хотя – может, это Серега не ожидал, а Петр Иванович все же подготовился… Уж очень складная получилась речь.
Случилось это после пятого курса, когда Серега, вновь оставшись на каникулах в Академии, жил в отсеке группы и ждал со дня на день начала учебного года и убытия в Дальние Казармы. После смерти матери он побывал в родительском доме лишь раз – забрать настольную лампу, которая стояла сейчас у него на тумбочке. И окончательно переселился в казарму. Надо сказать, это сильно на пользу пошло: в то время, пока остальные на каникулах позволяли себе расслабиться – он продолжал пахать. Очень уж нравилось, что уже сейчас он на голову превосходил остальных курсантов группы. Но, как и всякому фанату режима, ему всегда было мало – и Серега продолжал совершенствоваться. Все в соответствии со словами батьки. Частенько компанию составлял и Гришка, который торчал у товарища до полуночи, да и остальные пацаны забегали.
Наставник зашел вечером, Серега как раз ко сну собирался. День прошел тяжеловато: последнюю неделю он решил устроить себе скачки наподобие тех, что предстояли в Казармах. Кросс пятнадцать километров вокруг Дома, потом на полигоне от души пострелял по железякам в динамике, потом в зале тренировочку, а потом, вечером, смотался с дежурной сменой на мотовозе до Плантаций и, пока они менялись, устроил заплыв до дамбы и обратно. Вернулся никакой: руки-ноги заплетаются, веки от усталости друг к дружке липнут. Еще и прикимарил в мотовозе, благо дорога спокойно прошла. Забрался в отсек, только завалился на койку – а тут Петр Иванович пожаловал.
Наставник обещание тогда сдержал и с комендантом поговорил. Хоть и со скрежетом, но позволил Хуер этакое безобразие. Но взял обещание – навещать своего курсанта с проверками. «И чтоб порядок у меня по всей казарме! И в тумбочках!» Петр Иваныч и навещал. Но чтоб так поздно…
Зашел, побродил меж застеленными по струнке курсантскими кроватями, просмотрел тумбочки – не уподобляясь Хуеру, конечно, а наоборот, прикрыть ежели что, – и, пододвинув табуретку к кровати, уселся напротив.
Серега, сообразив, что Петр Иванович о чем-то поговорить желает, уже сидел, свесив ноги на бетонный пол.
Помолчали. Серега – вопросительно поглядывая, а тот – просто глядел внутрь себя, словно думая какие-то свои думы…
– В годы Великой Отечественной войны в советской авиации существовало две категории летчиков, – вдруг, безо всяких предисловий, начал Наставник. – Одни – с десятками и сотнями сбитых самолетов на счету, с иконостасом на груди, обласканные высшим командованием и стремительно ушедшие вверх в званиях; другие – с одним-двумя, лейтенанты и старлеи. Первые – ведущие; вторые – ведомые. Первые прошли всю войну, до последнего дня; вторые – гибли во втором-третьем бою… – он философски развел он руками. – Статистика.
Серега ждал.
– Вот еще тебе факт… это уж на самой поверхности лежит. Подразделение, имея грамотного командира – такого, который и за людьми следит, и учит, опыт и знания передает, и в руководстве грамотен, и сам многое умеет, и за дело болеет – имеет куда больший процент выживаемости. К тому же – если лидерские качества в нем. Упорство, опять же… Если же командир в чем-то слабоват – и подразделение не в таком выигрыше.
Серега улыбнулся. С первого-то захода он не очень сообразил – но теперь, пожалуй, начало вырисовываться…
– Дальше. Преемственность! – Петр Иванович поднял вверх указательный палец, особенно акцентируя внимание. – Если дед и батя кадровые вояки – уже человек тянется. Не посрамит династию… Так ведь?
Серега кивнул. Он уже все понял и ждал, когда Наставник закончит свою речь – невежливо старшего перебивать. И по званию, и по возрасту. И, тем более, по авторитету.
– А ведь командир обоймы – дело непростое. Это ж какая нагрузка… Это же ответственность! Это вызов, понимаешь? Сможешь или нет? Сдюжишь ли?.. В конечном итоге именно от офицеров – командира, зама, комодов – зависит успех обоймы. А еще, что очень важно – это свобода. Решил новый коридор в паутине исследовать или на горизонт выше подняться – никто не запретит. Главное, чтоб вернулся. Это главное! А второе – чтоб вернулся с добычей. В таком вот порядке…
Серега усмехнулся. Наставник, зная его как облупленного, все перебрал. И ответственность, и упрямство, и деда с отцом, и свободу выбора, и горизонты… И даже про статистику не забыл – понятное дело, кому ж не хочется в ветеранах ходить, вся грудь в орденах…
– Потому и получается, Сержик: ты основной кандидат. Принимай командование. Если не ты – то кто? Ты, пожалуй, в этом выпуске лучший. Третий год у нас хороший выпуск, аж боязно сглазить: Фугас, Сова, Гвоздилычи… Теперь ты. Не знаю уж, как там дальше будет… Так что скажешь, мой дорогой?
И Серега, не ломаясь, сразу согласился. Без ложной скромности, совершенно объективно понимая, что он действительно один из лучших в группе. Разве что Пашка Злодей к нему вплотную приближается. А кроме того – привык он к своим обязанностям, привык, что его команда – непреложный закон. Да и ребята привыкли. Сработались. В самом деле: если не он – то кто? Откажется он, откажутся остальные – кому доверить ответственность?
И именно тогда Наставник, получив его согласие, и рассказал, кто же такой командир обоймы.
Сергей и раньше понимал, что командир обязан иметь другую, отличную от бойцов, психологию – но Петр Иванович впервые заговорил на эту тему открыто, желая расставить точки. Командир – не первый среди равных. Да он и не может быть таковым. Командир – это всегда начальник, и друзей в Джунглях у него быть не может. Друзья они здесь, в Доме. А за стенами Внешнего Периметра все они его подчиненные. Личный состав. На каждом выходе командир обязан затолкать внутрь и запереть на замок эту дружескость. И если встанет выбор выполнить ли поставленную задачу или сохранить жизнь друга – непростой, страшный выбор – сомнений быть не должно. Дом – важнее. Поговорка «Сам погибай, а товарища выручай» актуальна только для бойцов. Для командира же первостепенна только одна аксиома: «Задача должна быть выполнена во что бы то ни стало».
Серега знал, что такие случаи бывали. Читал он и сводки по обоймам, и отчеты командиров… и уже тогда понимал, что командир должен уметь разделять эти понятия. Но одно дело – «понимать» здесь, в безопасности Дома. И совсем другое дело – отдать приказ по-настоящему. Слишком тяжел выбор: кому жить, а кому умирать. Как же можно своим решением убить, например, того же Пашку Злодея? Или Маньяка? Или, тем более, – Гришку? Немыслимо! Но Наставник был непреклонен: задача, поставленная Домом, важнее. Друг – он один, а людей в Доме – много. Выбирая между жизнью одного человека и жизнью общины, командир не имеет права сомневаться.
И Сергей согласился. Но он словно загнал вглубь себя эти мысли, понадеявшись на божественный и всемогущий русский «авось». Авось и пронесет. Небось и минует. Может, и не встанет перед ним такого страшного выбора? Может быть, если неустанно тренироваться и доводить обойму до совершенства – не придется когда-то выбирать?.. Ведь правильно же Петр Иваныч сказал: многое от командира зависит, от того, как он свою обойму гоняет. Будем работать, глядишь, и мимо пройдет.
Вот так и получилось, что в Дальние Казармы он шел хоть и не официальным еще – но все же командиром обоймы. И все два года выстраивал и слаживал группу под себя. Впрочем – он уже чувствовал, что готов, заряжен и замотивирован собрать обойму. А уж за официальным признанием дело не станет.
Теперь оставалось сдать последний экзамен – Инициацию.
[1] Боевая аксиома управления «А» ЦСН ФСБ России.
[2] Имеется ввиду тренировочная маска для имитации разреженного воздуха высокогорья. Как известно уважаемому читателю (а может, и не совсем известно) – тренировки на высокогорье практикуются и бойцами спецподразделений, и спортсменами для улучшения усвоения организмом кислорода, что дает в свою очередь в том числе и повышение общей выносливости. И хотя маска как таковое высокогорье не имитирует – но все же дает увеличение объема легких, укрепление дыхательных мышц и диафрагмы, улучшение легочной вентиляции, улучшение функции сердца, повышение общей выносливости.
[3] Аксиома управления «А».
[4]Разброс ствола. Имеется ввиду кучность оружия, точность.
[5] Это не фантастика и не выдумка. Наши спецы действительно тренируются с боевыми патронами.
[6] Аксиома управления «А».
[7]Утюг. Жаргонное выражение, означающее, что пуля пришла не рабочей частью, носиком, а боком или задницей. Такое зачастую случается при стрельбе через помехи на пути пули – кусты, траву, ветки и т.п.
[8] Боевая аксиома управления «А».
[9] И снова хочу сказать, что все описываемое реально. Конкретно это автор прошел сам. Помнится, вот так же держал удар палкой по предплечью и как-то мало что чувствовал. Эх, были времена… J