– Трошкин! – волнуется Скачков. – Ты там живой?
– Да чего ему будет? – удивляюсь я. – Я ж его головой в пол не двинул. Просто показал, как можно. Ну, и чтоб он языком не молол. Язык самбиста не помело ведь. Или я не прав?
Трошкин поднимается и выглядит уже не таким самоуверенным, как минуту назад. На меня не смотрит.
– Так, а ну-ка иди сюда, – хватает меня тренер под локоть. – Работайте, хлопцы, работайте, не стойте, как истуканы.
Он оттаскивает меня в сторонку.
– Брагин, – говорит он тихо, – Ты охренел? Так нельзя! Какого хрена, вообще! Если знаешь боевые приёмы, не смей применять их к тем, кто не знает. Это оружие. Это не хохма тебе!
– Виталий Тимурович, можно сказать?
Он замолкает и смотрит на меня в упор.
– Я знаю, что это оружие. И я его к вашему Трошкину не применял. Просто сделал бросок. Риска для его здоровья не было никакого. Но за языком он теперь, возможно, будет лучше следить, и научится тому, что недооценивать противника нельзя. Но я прошу прощения, что не сдержался. Тренер здесь вы, а не я, и поступать так было глупо. Извините. Могу и перед Трошкиным извиниться.
– Всё сказал? – спрашивает Скачков.
– Нет. Я отца просил поговорить, чтобы вы разрешили мне тренироваться с курсантами. Потому что я спортивное самбо вообще не знаю, да мне и не надо. Я боевым занимался и хотел бы продолжать.
– Серьёзно? – кривится он. – Занимался ты? И где, можно уточнить?
– Знакомый был. Морпех. Но он уехал, и занятия накрылись.
– А ты знаешь, что твоего морпеха посадить могут за такие дела?
– Виталий Тимурович, – говорю я смиренно, – мне заниматься надо. Возьмите меня к курсантам.
– Даже если бы хотел, не взял бы. Кто мне разрешит? Это же дело серьёзное, а я и не хочу. Кажется мне, что ты больше выпендриваешься, чем действительно что-то умеешь. Ну-ка, пошли на ковёр, вон туда, чтобы никому не мешать. Посмотрим, что ты можешь.
В течение минут двадцати он меня метелит, как сопляка, рвёт, как говорится, как Тузик грелку. Нет, я конечно не Трошкин и в меру своих данных делаю, что могу, но физика у меня не та, чтобы противостоять такому спецу, как Скачков.
Все пацаны, разумеется, бросают свои упражнения и толпятся вокруг нас. Такое зрелище, они не часто видят, это уж точно. В общем, через двадцать минут я становлюсь похожим на выжатый лимон. Тимурыч, тоже, кстати, не так, чтобы вообще ни в одном глазу. Тоже устал. Я не фунт изюма, всё-таки.
– А ну-ка, – прикрикивает он на своих питомцев, как на цыплят. – Чего встали? Это что, кино? Быстро работаем. Ну!
Вот тебе и ну.
– И что мне с тобой делать, Брагин? – пристально смотрит он на меня.
И я вижу, что теперь это уже другой взгляд, не тот что был полчаса назад. Теперь в нём нет и капли презрения к папенькому сыночку, который ничего сам не может и хочет всё нахаляву.
– Жалко прогонять тебя, – как бы размышляя вслух, говорит он. – Парень-то ты с талантами, как оказалось. Конечно, над физической формой ещё работать и работать, но задатки хорошие. Не знаю, что там за морпех был, но научил он тебя отменно. Мда…
Он долго чешет в затылке.
– Ладно. Подумаю. Может, с начальством поговорю. А может и нет.
– У меня ещё один желающий есть. Но он нулёвый. Желание имеется, но заниматься не занимался. Никогда.
– Ну, про этого забудь. Сюда могу взять и то, если пахать будет, а не хреном груши околачивать.
– Будет. Он в училище решил поступать. Сам детдомовский, практически. Из интерната нашего.
– Ладно. Пусть приходит. Тоже в трениках придёт?
– Форму я ему найду, – заверяю я.
– Себе не забудь найти.
– А в училище вы разве в самбовках занимаетесь?
– А в училище тебя ещё никто и не взял, вроде бы. В общем всё. Сейчас иди, я тебе через батю твоего дам знать что и как. Лады?
– Так точно.
– Давай.
Когда я заканчиваю переодеваться, в раздевалку заваливают пацаны. Ко мне подходит Трошкин с почерневшей губой.
– Слышь, Брагин, или как там тебя, – говорит он, немного смущаясь.
– Чего хотел? – спрашиваю я.
– Ты это, короче, извини, неправ я был.
– Не парься, Трошкин, забудь. Всё норм.
Я трясу его руку.
– Ты в какой школе учишься? – спрашивает он.
– В шестьдесят второй. А ты?
– В первой.
– А-а, – тяну я , – у вас там все центровые. Мог бы и сам догадаться.
– Не, ну… – начинает он что-то объяснять.
– Да ладно, говорю тебе, не парься. Шучу.
После тренировки бегу в горком. Это рядом, пять минут буквально. Блин, кто бы сказал, никогда бы не поверил, что стану функционером. В фойе сталкиваюсь со спешащим на выход товарищем Ефимом.
– Здравствуйте, Ефим Прохорович, – окликаю его я.
Он бросает на меня высокомерный и неприступный взгляд, но, узнав, расцветает:
– Ба! Егор Брагин! Герой нашего времени. Со школы?
– С тренировки.
– Ещё и спортсмен! Ты как кавказская пленница.
– Надеюсь, товарищ Саахов окажется дамой, – улыбаюсь я.
Ефим хохочет издавая протяжные частые всхлипы, как Авдотья Никитична из телевизора. Ему бы ещё платочек повязать.
– И какими ты здесь судьбами? – спрашивает он отсмеявшись и вытирая пальцами глаза.
– Вашей милостью, – отвечаю я, – большим человеком стал. Иду на бюро горкома.
– Ты и без моей милости многого добился, – скромничает Ефим, но я вижу, что он оценил признание его роли. – Ну что же, в таком случае, не буду тебя задерживать. Ирина Викторовна руководитель принципиальный и строгий, хотя и обладает магией женского обаяния.
Ефим подмигивает и по-отечески кладёт мне на плечо руку. Поэт-лирик.
– Ну что же, ступай товарищ. И вечный, как говорится, бой, да? Покой будет на пенсии. Как-нибудь увидимся, посидим, поговорим о жизни.
– С превеликим удовольствием, Ефим Прохорович.
Брюки от школьной формы к середине года начинают лосниться на ляжках и коленях от ежедневной носки и частой глажки. Но, поскольку я представляю школьный комсомол города, приходится соответствовать и внешне. Хотя, думаю, обычный элегантный костюм был бы куда уместнее. И надо, наверное, поговорить с Платонычем о том, чтобы его завести. Костюм мне пригодится.
На заседание я прихожу вовремя. Народ на меня посматривает с интересом. Я на них, впрочем, тоже. Молодые аппаратчики. Не те, правда, которые в цеху горбатятся. Это аппаратчики совершенно иного типа. Будущая элита, хозяева жизни, поработители народа, пришедшие под лозунгами со сладким словом «свобода».
Вопросы, обсуждаемые сегодня нагоняют скуку, и я демонстрирую одну из своих суперспособностей, выработанную за долгие годы. Это умение спать с открытыми глазами. В паре с этим умением идёт и умение быстро реагировать.
– Ну, а об этом, я думаю, мы можем поговорить с Егором Брагиным, – доносится до меня голос Новицкой, и я моментально активизируюсь.
Знаю по опыту, в подобных случаях важно не столько чётко ответить на вопрос, сколько уверенно и напористо говорить в примерных границах обозначенной темы.
– Полагаю, – говорю я вставая, – что идея общегородского комсомольского собрания находит горячий отклик в школьных комсомольских организациях. Возможно, делать вывод по одной нашей школе и не вполне верно, тем не менее, совершенно очевидно, что необходимость представить свои успехи на суд всех комсомольцев города уже является серьёзным вызовом и активным стимулом для реального комсомольского творчества. Я надеюсь, мы услышим яркие речи и торжественные рапорты, за которыми стоят подлинные, действительные и настоящие дела, а не просто слова. По крайней мере, за нашу школу я могу поручиться. Надеюсь, моё выступление будет достаточно мотивирующим, чтобы зажечь и тех, кто пока стоит в стороне от активного комсомольского делания.
Знаю, надо было сказать «комсомольской деятельности», но не смог отказать себе в удовольствии и ввёл алхимический термин. Как известно, большое делание – это процесс получения философского камня. Ну а чем мы тут занимаемся? Чистой алхимией. Из ничего золото добываем.
– Мотивирующим? – переспрашивает Ирина. – Хм… Вот действительно, очень точное и меткое слово, которое мы должны взять на вооружение. Мотивировать. Зажигать и мотивировать на новые свершения, побуждая к реальному комсомольскому творчеству. Хорошо сказал, Брагин. Звучит свежо, неизбито. Надо подумать, как лучше сформулировать для доклада. Артём, запиши себе. Спасибо, Егор, я поняла.
Новицкая обводит взглядом собравшихся и, отыскав нужного ей человека кивает:
– Лена Иванова. Давай, последний вопрос на сегодня. Организационный.
По залу пробегает лёгкий гомон, сигнализирующий, что официальная часть закончена. Поднимается названная Лена Иванова и говорит тонким, немного гнусавым голосом:
– Скоро у нас будет двадцать третье февраля. В этом году праздник выпадает на субботу. Поэтому поступило предложение провести в честь праздника выездное заседание и заодно поздравить наших мужчин. Для этого нужно выбрать инициативную группу, ответственную за подготовку. Для проведения мероприятия мы договорились с транспортниками и нас пригласили на базу отдыха «Автомобилист», где можно будет остаться.
Начинаются выборы инициативной группы.
– Лена, Брагина включи, пусть юность нам ещё свежести поддаст, – заявляет Ирина Викторовна.
Ну что же, поддать можно. Поддать я могу, конечно.
После заседания вновь избранная инициативная группа переходит в соседний кабинет.
– Я думал, – говорю я, – здесь одни девочки должны быть. Праздник-то мужской. Я не сексист, конечно, но всё-таки так было бы логичнее.
– Кто-кто? – хихикает Лена, – глядите-ка, какие нынче школьники! Свободные нравы у вас там царят?
– Сексизм – это утверждение неравных прав полов, – усмехаюсь я.
– О, ещё и грамотные! – не унимается она.
В кабинете нас оказывается пять человек – три девочки и два мальчика, один из которых я, а другой, Ярослав, очень серьёзный и излишне упитанный. Он заявляет, что скоро вернётся, но мы можем начинать без него. Он быстро уходит, и я остаюсь с тремя молодыми грациями.
– Не вернётся, – пожимает плечами стройная девушка с каре соломенного цвета, в водолазке и серо-голубом шерстяном сарафане.
– Я Люба, – представляется она, а это Екатерина.
Как моя бывшая жена, чуть не говорю я вслух, но вовремя спохватываюсь. Екатерина рыхлая и не вызывающая интерес, смотрит апатично сквозь толстые линзы очков, всем видом демонстрируя, что и сама ни в чём не заинтересована.
– Ну что, товарищи женщины и дети свободных нравов, – говорит она. – Какие будут предложения по празднованию?
– Думаю, – замечаю я, – мы должны наполнить праздник новыми смыслами, поскольку Ирина Викторовна обозначила тренд на свежесть.
Говорю так, предполагая, какой это может произвести эффект.
– О-о-о! – впадают в экстаз девушки. – Повтори! Повтори ещё раз!
– Так, – заявляет Лена, – когда они успокаиваются. – Всё, девчата, давайте по-быстрому сверстаем программу и побежим дальше, потому что ещё работы невпроворот. Егор, предлагай новые смыслы, смотри только, без этих твоих сексизмов, праздник-то серьёзный.
– Хм, – размышляю я вслух, – поскольку подразумевается не только торжество духа, но и триумф грубой силы, способной перемолоть любого врага, уместны были бы гладиаторские бои, позволяющие продемонстрировать способность этого самого духа управлять этой самой силой. Это подчеркнуло бы маскулинность и чувственную энергию мужского начала.
– Так-так-так-так-так, – часто кивает Лена, пытаясь осознать сказанное.
– И поскольку, – продолжаю стебаться я, – традиционное празднование делает акцент на ублажении мужчин, бывших, действительных и будущих защитников отечества и слабого женского начала, было бы уместно провести гладиаторские бои среди женщин.
– Однако, – раздаётся строгий голос от двери.
Увлечённые дискуссией, мы и не замечаем, как в кабинет входит Новицкая.
– Ну и идеи тут у вас витают, – говорит она. – Что за неуместный эротизм в таком серьёзном деле, как выездное празднование дня советской армии?
Все становятся серьёзными и только у непривлекательной Кати в глазах за очками пляшут озорные огоньки.
– Так, боевые подруги, Егора я у вас заберу. Будем считать, что новыми идеями он вас уже оплодотворил. Давайте сами додумывайте, как лучше поздравить мужчин, а то он вам и не такое ещё предложит, я чувствую.
Я встаю и, попрощавшись с членами комиссии, выхожу вслед за Ириной.
– А ты, я вижу, не из робких, да? – спрашивает она и пристально смотрит в глаза.
– Стараюсь, Ирина, – отвечаю я.
– Викторовна.
– Да, Викторовна, – я согласно киваю.
– Увидим, – говорит она, – насколько это соответствует действительности на празднике.
– Запугиваете.
– Пойдём, расскажешь Артёму, как ваша школа готовится к собранию.
После беседы с Артёмом, ответив на все его скучные и нудные вопросы, я выхожу из горкома и планирую отправиться в бар. Удивительная у меня широта интересов. Думаю, Новицкая была бы удивлена, узнай сколько всего разного приходится мне делать. И учёбы в этом списке практически нет.
Прежде чем идти в место греха, я захожу домой, чтобы переодеться. Отец оказывается уже вернулся с работы.
– Ну что, – интересуется он, – ходил к Скачкову?
– Да, ходил, – качаю я головой. – Ну он тот ещё перец, скажу тебе.
Отец смеётся.
– Ага, перец, точно. Отлаял небось?
– Ну, попытался, – усмехаюсь я.
– Попытался. Ты, брат, мне-то не заливай. Я его неплохо знаю. Он пока в грязь тебя не вмажет, пальцем не пошевелит.
– Ну, это я понял.
– Так что он сказал-то?
– Сказал, что через тебя ответ передаст. Подумает, можно ли меня всё-таки как-то в училище протащить, посоветуется с руководством и потом тебе сообщит.
– Серьёзно? – удивляется отец. – Что прям так и сказал? Или разыгрываешь? Просто на него это не похоже.
– Ну, я его впечатлил. Так что он хочет меня тренировать.
– А ты, я смотрю, от скромности не помрёшь, – усмехается отец.
Я немного вожусь с Раджой, а потом переодеваюсь и иду в бар. На выходе из подъезда сталкиваюсь с Рыбкиной.
– Ты куда? – спрашивает она. – У нас же занятие по расписанию.
– Наташ, давай перенесём. Я, всё равно, домашку не сделал. Раджу вчера весь вечер ловил по городу. Сама знаешь.
Пришлось возвести на него поклёп и сказать, что он убежал, увлёкшись собачьей барышней. Не мог же я сказать что я его у бандитов отбивал. Про руку тоже пришлось наврать с три короба.
– Лентяй и прогульщик, – прищуривается она. – А куда это ты намылился?
– У меня поручение от горкома ВЛКСМ, – импровизирую я. – Нужно ветерана посетить.
– Врун, – не принимает она эту версию. – Я тогда с тобой пойду.
– Нельзя, туда только членам бюро можно, он секретной информацией делиться будет, – смеюсь я. – Пиво только членам профсоюза.
– К Бондаренке небось побежал? – для проформы спрашивает она, зная, что это не так.
Надеюсь, что зная…
– Наташ, слушай, ну правда. Мне с пацанами нужно поговорить. Я недолго. Как вернусь, сразу тебе позвоню, ладно? Через часик. Самое позднее, через пару.
– Эх ты, математик, – расстроенно вздыхает она.
– Натусь, ну не переживай. Жили же люди без алгебры тысячи лет.
– Знаешь что! – вскидывается она.
– Ладно, я поскакал. Я этот прогул отработаю. На «Синьора Робинзона» тебя свожу и на «Укрощение строптивого», когда его показывать будут.
– Так легко не отделаешься, – отвечает она, чуть смягчаясь, и я убегаю.
Пока бегу, думаю, что надо бы ей что-нибудь хорошее на восьмое марта подарить. Что только? И маме. И Таньке, давно её не видел уже. И Любе, и Зине, и Ире, и даже Лидке. Не дофига ли баб вокруг меня?
В баре нынче народу немного. Наверное, ещё рано, попозже придут. Альберт с равнодушным видом мне кивает и углубляется в свои записи. Рядом с ним на стойке я вижу самодельную грифельную доску. Молодцы, делают, что умные люди советуют. Я заглядываю за ширму. Букмекеры на месте.
– Здорово, ребята, – приветствую я их, усаживаясь за стол. – Ну, как вы тут?
Они не отвечают.
– Смотрите, что я вам принёс.
Я вынимаю из кармана десять красненьких десяток и кладу перед ними.
– Доставайте свою амбарную книгу и пишите. Принято от Егора Брагина сто рублей на товарищеский матч сборных СССР и США, Нью-Йорк, девятое февраля тысяча девятьсот восьмидесятого года. Ставка на счёт. Десять три в пользу СССР. Давайте расписку. Ещё ставки есть на игру?
– Мы пока не принимали, – отвечает обалдевший Каха. – Ты точно шизу не поймал такие бабки ставить?
– Это я делаю для раскрутки вашего бизнеса. Чтобы люди видели, что банк непустой и несли свои денежки. Понимаете?
– Но если проиграешь, деньги не возвращаются, – уточняет Рыжий.
– Естественно. Я нахожусь в трезвом уме и при памяти. Не забудьте пул на доске указать, чтобы сумма выигрыша людей манила и им хотелось наложить на неё руки.
– Точно стольник? – уточняет Каха. – Обратно дороги нет.
– Чё ты его отговариваешь? – говорит Рыжий. – Пиши расписку и привет.
– А ты алчный, – с усмешкой заявляю ему я. – А алчность до добра не доводит. Это я так, на всякий случай уточняю.
Через пару минут я получаю бумажку с подтверждением.
– Вот и хорошо, вот и ладненько. Всё, я пошёл.
– А чего с рукой-то? – интересуется Каховский.
– Бандитская пуля, – отвечаю я. – Да, кстати, Рыжий, подробности сообщить не могу, но лучше не говори Киргизу, что это ты дал мне его адрес.
– Почему? – настораживается он.
– Ни к чему. Тебе же лучше. Правда, не советую.
Сказав это, я встаю и двигаю на выход. Но, начав спускаться с крылечка, останавливаюсь, потому что замечаю, как напротив, сразу за остановкой паркуются знакомы белые «Жигули». Открывается водительская дверь и из неё выходит незнакомый чернявый парень. Он обходит машину и открывает пассажирскую дверь. Наклоняется и помогает пассажиру выбраться.
Пассажир ступает на одну ногу, обхватывая шею чернявого водителя. Как раненый боец. Вторая нога у него забинтована. Он поднимает голову и мы встречаемся взглядами. Это Киргиз.