«Земля эта страдает от набегов верлов. Поэтому каждое лето на берега Имии выдвигается большое войско для охраны границы. Мера эта затратна, но ущерб от набегов еще страшнее. Порой мне кажется, что вечный выбор из двух зол – главная трагедия этой земли»
Сигизмунд фон Айзенштайн, «Записи о лодомерской жизни»
В начале лета всё в Степи уже успевает отцвести, и вместо буйства красок до самого горизонта тянется сплошное, состоящее из одних лишь оттенков зеленого, море. Любой, кто первый раз окажется в этих местах, хотя бы на миг забудет о делах и заботах, глядя вдаль, туда, где закругляется земля на горизонте, где безбрежная зелень сходится с таким же безбрежным, прокаленным солнечными лучами до синевы небом. Посреди этих просторов двое конных выглядели крошечными.
В отличие от своих коней, всадники были еще весьма молоды. Оружие, одежда и доспехи выдавали в них небогатых служилых людей – тружеников войны, что каждое лето рассыпаются дозором по границе Степи и лесов. Ехали они небыстро, время от времени окидывая взглядом окрестности. Солнце начало припекать с самого утра, так что, когда к полудню оно набрало силу, жара окончательно стала невыносимой. Вокруг царила вязкая, раскаленная тишина и в дрожащем над травой мареве, сколько ни вглядывайся, не удавалось усмотреть ничего примечательного.
– …А она мажет ей губы кашей и говорит: «На, куколка, покушай, да горе мое послушай». Нет, ну ты смекаешь? Как в сказке! И куколка эта набитая, с ладошку мою размером, встает и идет. Нет, ну смекаешь?
– А дальше чего? – Гаврила утер пот со лба.
– А чего? Мачеха громче всех голосила, чтобы забрали ее. Ну, ее и спрашивают: «Кто научил?». А она говорит: «Старушка рассказала». Нет, Гаврюша, ты смекаешь?
– Смекаю, что уж тут не смекнуть.
Игорь не мог помолчать и четверти часа. Как с самого выезда начал чесать языком, так и не останавливался, вставляя свое «нет, ты смекаешь?» через каждые два-три предложения. А с другой стороны, в молчании ехать было бы и того тоскливей.
Что хуже – холод или жара? С ответом на этот вопрос Гаврила определился год назад, когда впервые выехал в Степь и ощутил на себе здешнее знойное лето. От холода можно хоть как-то спастись. От жары – нет. Только водой, но кто же станет в дозоре купаться?! Гаврила привстал на стременах и всмотрелся вдаль.
– ...это же такая штука, от которой люди до крику пугаются. Колдовство! Его и от Корпуса-то побаиваются, а тут какая-то пигалица говорит – научил непонятно кто. Нет, ну ты смекаешь, как там все всполошились? Это ж не домовой какой! Это же могут быть, – Игорь понизил голос – демоны. Ну народ и забегал.
– Прямо забегал? У нас бы посадили девчонку под замок Особого приказа дожидаться, да и дело с концом.
– Это у вас, под Владимиром, дожидались бы, – как-то даже обиженно буркнул Игорь. – А у нас глухомань. Леса густые, дороги узкие. И колдун у нас один на городок. Навидались… всякого. Потому и боятся больше.
Гаврила увидел, как Игорь скривился. Его щекастое, по-детски пухлое лицо застыло, как будто он вспомнил что-то очень досадное. Повисла неприятная, нарушаемая лишь стуком копыт тишина.
– Грустно это, – сказал Гаврила, когда пауза стала совсем уж затягиваться.
– Очень! – тут же оживился Игорь. – Хоть и охотятся у нас, хоть и стреляют по лесам нечисть, да только меньше ее не становится. Ну или люди так думают. Страх, ну ты смекаешь, просто так не выветрится.
Гаврила помолчал: он пару раз видел тварей из-за грани. Один раз – совсем близко, гораздо ближе, чем хотел бы. Сильнее всего ему запомнилась неестественность, инаковость существа – оно стремительно двигалось, оно несло смертельную опасность, и одним своим видом заставляло цепенеть от ужаса.
– Я тебе скажу так, Гаврюша: тут даже хорошо. Рядом Камень-на-Имии, вокруг поля, да и леса не больно густые. Разве что пуща, но даже если там что и живет, то сюда не высовывается. Людей я не боюсь, а вот нечисть… ну ты смекаешь, хорошо б ее не видеть никогда. С людьми хоть ясно все. Как сейчас помню: стою я, значит, – за спиной девчонка эта, от которой поди знай, чего ждать, впереди – толпа...
– А ты чего?
– Ничего. Пообещал, что первого, кто подойдет, зарублю. А через четверть часа и колдун пришел.
– И что потом стало с девочкой? – спросил Гаврила.
– Да что с ней станет? Наш, городской, сказал только, что колдовство не опасное. Потом Особый приказ ее увез. Ну ты смекаешь, им колдуны всегда нужны. Выучат, думаю. Ей сейчас лет двенадцать должно быть уже.
– А тогда было?
– Девять.
Гаврила представил себя лет в пятнадцать в дверях купеческого дома. Впереди – толпа людей, озлобленных от въевшегося за годы страха. Еще неизвестно, кто хуже – мужики с дрекольем или визгливые бабы, которым больше всего хочется крови, но обязательно так, чтобы проливал ее и за нее отвечал кто-то другой. Где-то там, далеко, в минутах ходьбы – единственный на весь город маг, который может разобраться. Рядом – никого. А позади девочка-колдунья, про которую никак не понять: то ли защищать ребенка от навета, то ли она сама – такое, что лучше б сразу зарубить. Прав Игорь, прав: лучше верлы, чем такой выбор и такие сомнения. С нечистью пусть Особый приказ разбирается.
Игорь ненадолго замолчал, и снова повисла неприятная тишина. Гаврила все не мог отделаться от какого-то странного, противного предчувствия: слишком тихо вокруг, слишком мало живности попалось на пути. Да и Игорь сегодня болтает даже больше обычного. Все это по отдельности – ерунда, но вместе, сдобренное жарой и близостью верлов, угнетало и давило на нервы.
– Игорь, – наконец, попросил Гаврила, – расскажи еще что-нибудь.
– Да что там рассказывать… тот еще у нас край, и дело не в глухомани, а в том, что многое помнится. У нас даже ребенок знает, что если тебя зовут куда, непременно надо спросить: «Куда мы идем?». Тогда морок растает. Если на человека смотреть краем глаза, увидишь настоящий облик. Ну ты смекаешь – привычка, ничем ее не вывести. Вон у меня дед видел, как в речке плещутся не русалки какие, а самое настоящее змеево отродье. Я тебе говорю, за два года в степи я такого не видел и слава богам… Глянь-ка, что это там?
Гаврила понял по куче воронья, что в дальней траве что-то есть. Большая – в несколько дюжин птиц – стая кружилась над одним местом, отчего-то не рискуя садиться.
– Значит, говоришь, не бывает такого в Степи, да? – спросил он.
– Нет. Не бывало. До сих пор не бывало, – Игорь шумно втянул ртом воздух. Лицо его побледнело.
В небольшой ложбинке лежали два изуродованных тела. С неестественной отстраненностью Гаврила отметил множество деталей: кровь уже давно свернулась, многие кости сломаны и местами обглоданы – на большой бедренной четко видны следы от двух рядов зубов. У одного трупа на груди три глубокие раны, как от больших когтей. Голова второго лежит отдельно в паре саженей.
– Не бывает такого в Степи, да? – еще раз повторил Гаврила, не отводя взгляд от этого месива.
Стая ворон могла не опускаться к еще живому. И даже когда занервничали привычные ко всему лошади, оставались зыбкие сомнения в том, что они с Игорем увидят в ложбинке. Но хищных зверей, трехпалых, с массивными когтями и зубами в два ряда, просто нет. Такими бывают только твари.
Гаврила осмотрелся: залитая солнечным светом степь теперь казалась мрачной и зловещей. Он вздрогнул – и будто холодная рука сдавила сердце. Вокруг – ни шевеления. Только вороны продолжали виться над телами. Сквозь хриплое карканье стаи Гавриле почудились тяжелые шаги где-то сбоку. Он резко развернулся в седле, но увидел все то же поле и чистое небо.
– Уходить надо, и очень быстро, – Игорь по-птичьи вертел головой. – Сейчас его рядом нет, иначе бы птицы не прилетели, но может прийти на убоину. Ну ты смекаешь! Ходу, ходу!