— Михаил Сергеевич, дорогой, как же я рад тебя видеть! — несколько развязно произнёс академик Яблонский, входя в кабинет Президента СССР. — Что это за запах? Сорри за бестактный вопрос. — Хотя академик давно был с Президентом на «ты», но прежде не позволял себе подобных фамильярностей.
Горбачёв, успевший сделать радушное лицо, снова поморщился.
— Не знаю, что это за запах, — сухо ответил он. — Я даже вынужден был открыть окно. Проходи, присаживайся.
Академик Яблонский не спешил. Он остановился перед большим Зеркалом, висевшим на стене напротив двери, в которую он только что вошёл. Поставив кейс на полку, он достал из внутреннего кармана расчёску и стал приводить в порядок и без того безукоризненную причёску, любуясь своим отражением.
Что и говорить, он был хорош. Высокий, статный, с загорелым лицом и голливудской белозубой улыбкой — он чем-то походил на Роберта Кеннеди. Во всяком случае, об этом ему говорили многие, в том числе и его жена, а по совместительству персональный имиджмейкер, пресс-секретарь и переводчик, Анжелика Витальевна Яблонская. Отлично владеющая разными языками, Анжелика в нужное время закончила престижные курсы имиджмейкеров в Лондоне и тщательно, до мелочей, прорабатывала внешний облик мужа.
Отметив, что седых волос немного прибавилось, академик не расстроился. Анжела считала, что небольшая седина на висках, только добавляет импозантности образу молодого государственного деятеля.
За годы, прошедшие после расформирования ГИТИКа, Терентий Варфоломеевич Яблонский сделал головокружительную карьеру. Бывший доцент кафедры эзотерики, а потом проректор китежградского института каким-то удивительным образом в одночасье оказался в Академии Наук.
Одержимый, как тогда казалось, безумной идеей — созданием Глобального Общества Потребителей, он развил бурную деятельность в научных кругах. Прикрываясь благим намерением дёшево и быстро одеть и накормить советских граждан, академик стал плести паутину интриг, добиваясь закрытия некоторых перспективных направлений в отечественной науке, казавшихся ему бессмысленной тратой денег.
Курируя направление информационных технологий, деятельному академику удавалось создавать иллюзию развития. Проекты «электронный социализм» и «единая государственная информационно-вычислительная сеть» не без его участия были переориентированы на западные технологии.
На Западе его заметили и начали приглашать на международные форумы. Яблонскому удалось найти единомышленников среди представителей крупных западных финансовых структур и всемирно известных корпораций. Они ухватились за идею многомерной материализации, которую предлагал академик, и стали быстро приспосабливать её под свои технологии. В награду за это они оказывали Яблонским информационную поддержку, незаметно расчищая дорогу для продвижения к верхним этажам власти.
Конечная цель, на которую амбициозного академика и не менее амбициозную Анжелику сориентировали ушлые западные политтехнологи, держалась в строжайшем секрете — им прочили стать первыми лицами государства. Причём супругам Яблонским было неважно, какого именно государства — их устраивала должность Президента и Первой Леди любой из советских республик, но вполне подошла бы и роль Императора и Императрицы Московской области. Терентию Варфоломеевичу и Анжелике Витальевне даже помогли найти следы их элитного происхождения, перерыв для этого все корни их генеалогических деревьев.
В окружение Горбачёва Яблонские попали на волне перестройки, которую затеяли новые реформаторы, постепенно оттесняющие старую команду от рычагов управленческих структур. Академику и Анжелике помогли оказаться в нужное время в нужном месте, и они, конечно же, не упустили своего шанса. Познакомившись с будущим советским Президентом, который должен был сыграть роль трамплина в политической карьере её мужа, приятная в общении Анжелика стала одной из лучших подруг Раисы Максимовны и даже в некотором роде наставницей.
Благодаря своим лингвистическим талантам Анжелика Витальевна организовала частные языковые курсы, которые пользовались огромной популярностью в избранных кругах столичной элиты. Узнав об этом, Раиса Максимовна начала брать у неё уроки английского и вскоре стала одной из лучших её учениц.
Анжелике даже не требовалось лицемерить и прибегать к лести — Раиса Горбачёва умела учиться, как никто другой. Именно тогда Анжелике Витальевне удалось убедить Раису Максимовну, что та может в полной мере проявить свои выдающиеся способности только после того, как вместо скромной и незаметной жены очередного генсека станет первой советской леди. Перспектива сориентировать в правильном направлении не только мужа, но и всю страну, и оставить свой след в отечественной, а может, даже и мировой истории, очень понравилась Раисе Максимовне, и она стала всячески благоприятствовать Яблонским.
Как-то, на одном из приёмов, где было полно зарубежных гостей, академик Яблонский очень к месту выдал заранее заготовленную фразу: «Unfortunately, humans don’t create time. But if we did it, it would never end» (К сожалению, люди не создают время. Но если бы мы сделали это, то оно бы никогда не заканчивалось). На что Раиса Максимовна заметила, что люди не могут создавать время, потому что время само создаёт людей.
Западные журналисты, освещавшие приём, очень красочно расписали этот диалог в своих СМИ, и за Раисой Максимовной и Яблонским прочно закрепилась репутация представителей новой волны советских государственных деятелей, которые могут свободно общаться на самые разнообразные темы, да ещё и без переводчиков. После этого Раиса Максимовна лично позаботилась о том, чтобы академика сделали советником Президента по науке.
Горбачёв недолюбливал своего советника, но Раиса Максимовна смогла убедить мужа, что с помощью академика, имеющего такие обширные связи на Западе, можно добиться быстрых результатов, и тому ничего не оставалось делать, как с этим смириться.
— Почему бы не перенести это зеркало в приёмную, посетителям было бы намного удобнее, — заметил Яблонский.
Горбачёв промолчал.
Взяв свой кейс, Яблонский неспешно подошёл к окну и приветственно помахал рукой Раисе Максимовне.
— Раиса Максимовна, моё почтение. Привет вам от Маргарет. — С супругой Президента академик всегда общался на «вы».
— Здравствуй, Терентий. Спасибо. Как ты загорел! Такое впечатление, что вернулся не из Лондона, а с Лазурного побережья. Как там поживает госпожа премьер-министр? — спросила она.
— Вашими молитвами, Раиса Максимовна, — тонко улыбнулся Яблонский. — Скрипит потихоньку, она ведь у нас «железная»…
— Садись, Терентий, рассказывай, — перебил его Горбачёв.
Академик удивлённо оглянулся. Президент был явно не в настроении. Подойдя к длинному столу, Яблонский уселся в кожаное кресло, поставив кейс рядом. Вопросительно посмотрев на Горбачёва, он озабоченно спросил:
— Что случилось, Михаил Сергеевич?
Горбачёв хмуро взглянул на своего советника по науке.
— Вот, полюбуйся. — Президент кивнул на толстую синюю папку, лежащую на краю стола.
Яблонский раскрыл папку и принялся листать рукопись.
— Ты можешь мне сказать, что это за «мистика, выходящая за пределы юриспруденции»? — раздражённо спросил Горбачёв.
— Какая мистика? — ещё больше насторожился академик,.
— Там написано, на титульной странице. Что это за достояние культуры? Где, в таком случае, рекомендации Министерства? Где подписи научных руководителей?
— А как эта папка вообще сюда попала? — продолжая листать рукопись, спросил Яблонский.
— Вот и я хотел бы знать, откуда это взялось в моём кабинете, и что за «внутренний предиктор» это написал? — Горбачёв пристально посмотрел на академика.
Яблонский вздрогнул и побледнел. Он внимательно прочитал титульную страницу и заглянул на последнюю, где было написано «Ленинград — Китеж 1982—1990».
— Ну, и что ты скажешь на всё это? — спросил Горбачёв. — Это, кажется, по твоей части?
Стараясь выглядеть спокойным, советник быстро закрыл папку и положил её на стол. Откинувшись на спинку кресла, он попытался улыбнуться, но правый глаз у него вдруг задёргался, и Президенту показалось, что советник снова фамильярничает, подмигивая ему.
— Мне сейчас совсем не до шуток, Терентий, — сухо сказал Горбачёв. — Будь так любезен, избавь меня от всего этого.
Самоуверенность Яблонского как рукой сняло — он выглядел растерянным, даже испуганным. Достав из кармана носовой платок, он быстро вытер вспотевшие ладони.
— Конечно, Михаил Сергеевич… Я разберусь, обещаю, можешь даже не сомневаться. Кажется, я знаю, чьих это рук дело… — Яблонский открыл кейс и сунул в него синюю папку с многостраничной Концепцией общественной безопасности с эпическим названием «Мёртвая вода». Быстро справившись со своими эмоциями, он заговорил уверенней: — Я привёз много хороших новостей из Лондона, нужно обсудить.
— Хорошо, — немного смягчившись, ответил Горбачёв и потянулся к селектору. — Сейчас нам принесут чай.
— Михаил Сергеевич, я привёз настоящий Йоркширский чай. Золотой, его любит Раиса Максимовна, — сказал Яблонский, извлекая из кейса красивую жестяную коробочку. — Если ты не возражаешь, мы бы могли обсудить новости вместе с ней.
Горбачёв внимательно посмотрел на своего советника, но ничего не ответил. Нажав на кнопку селектора, он произнёс:
— Илья, принеси нам чай на террасу. Академику, как обычно, «Брук Бонд». Раиса Максимовна, — громко окликнул жену Горбачёв, — я распорядился, чтобы нам накрыли на террасе, мы с Терентием идём к тебе.
Михалыч разжал посиневшие пальцы, секунду назад судорожно сжимавшие подлокотники. Резко откинувшись на спинку старого кресла, маг тяжело задышал, как будто несколько минут провел под водой без воздуха.
— Ну, что там? — с тревогой спросил Программист, заглядывая в глаза Михалычу, словно пытаясь прочесть в них ответ. — Что там, Михалыч?
Немного отдышавшись, Михалыч щёлкнул пальцами, переключив режим магического Зеркала, и с нескрываемой неприязнью сквозь зубы произнёс:
— Йоркширский терьер!
— Не может быть! Неужели Яблонский? — воскликнул Программист. — И что же теперь будет?
— Не знаю, — глухо ответил Михалыч. — Но время, видимо, ещё не пришло…
Через несколько месяцев случился путч, а ещё чуть позже Советского Союза не стало.