"Федя, тебе мат!" (Бумага, карандаш)
Иллюстрация к эпизоду "Царской чаши", в котором государь Иоанн развлекается игрой в любимые шахматы с кравчим Федей Басмановым, на раздевание последнего (ибо выиграть у царя ему нереально).
"Расположившись в кабинетной комнате в кресле перед шахматным столом, …он выглядел умиротворённо, собираясь, как видно, разыграть партию сам с собою, как делал часто.
Федька вошёл, поклонившись, и мягко приблизившись к шахматному столу, встал с другой стороны, ожидая, когда Иоанн к нему обратится.
- Давай жребий, Федя, какими тебе играть. Только без шельмовства, как давеча.
- Так мне, государь, всё едино, какими - шаху моему завсегда от тебя мат!
- Давай-давай, - Иоанн снял с мизинца кольцо и протянул ему. Федька подержал руки за спиною, перекладывая жребий из одного кулака в другой, и выставил затем перед Иоанном. Угадает кольцо - играть белыми. Не угадал. Стало быть, начинать партию Федьке.
Нельзя было придумать лучшего мига для объяснения своей просьбы.
- Государь, пока не начали мы... Дозволь кое-что молвить тебе. Об том, что думал нынче за столом.
- Вижу, просить чего хочешь. Ну, говори, не ломайся! Жеребца, поди, серебряного? А я, вишь, думал его на свадьбу тебе подарить.
Федька помолчал, заведя за ухо с жемчужной серьгой длинную волнистую прядь и глядя в пол.
- Эх, была не была, государь... Дозволь тебе подарок сделать!
- Ты? Мне?! Что за новость!
- Повеселить тебя хочу, так, как никто ещё не веселил. Показать тебе действо некое, которое трудами небольшого числа исполнителей совершается, и картину открывает, всеми нами почитаемую... но, доселе, умозрительно только.
- Постой-ка. Ты про забавы наши шутейные, что ли? Так на что тебе моё дозволение для такого! Вон, Ивана Петровича бери, и творите, что хотите. Ты ходить будешь?!
- Не совсем тут шутейное, государь. То есть, не шутейное вовсе, а напротив. Из Библейского...
- Хм. Библейского во храме достаточно наблюдаем. Темнишь что-то.
- В том и суть, государь, что не тако, как во храме... Не можно такое во храме...
Бровь Иоанна озадаченно поползла вверх, и Федька поспешил объясниться, и, показывая важность своей необычной просьбы, оставался при этом стоять смиреннейше перед ним, с прижатой к груди ладонью.
- Нет, не подумай, государь, что непристойное я умыслил!!! Как бы посмел я святого великомученика памяти нечистыми помыслами коснуться иль извратить как?!
- Что-то, Федя, запутал ты меня совсем, - Иоанн прищурился, наблюдая его невероятные страдания явной нерешительности. - Ты прямо молвить в силах? А давай так: сейчас мы играть станем, и за каждый тебе мат будешь по одёжке сымать. И ежели хоть раз ничья выйдет, иль твоя победа, пока не вовсе обнажишься - проси, что хочешь, обещаю согласие моё! Ну, по рукам?
Федька поник, проклиная свою робость внезапную и косноязычие, но спорить далее было никак нельзя без страха испортить Иоанну задор и настрой на шалость... А такое его состояние бывало теперь почти что редкостью, бесценным отдохновением.
- А ежели проиграюсь?
- Ну-у, тогда до другого раза прошение твоё останется, - Иоанн развёл руками. - И вот ещё что: побрякушки не в счёт. Ну, что стоишь? Ходи.
Воскликнув отчаянно "Я щас, мигом!", Федька убежал к себе, и вернулся в шапке и шубе.
Иоанн рассмеялся невинной его уловке продлить игру. Но по расстроенному Федькиному лицу не похоже было, что он целью имел поддержать забаву, а будто бы и в самом деле из последних пытался выторговать у него своё.
Не прошло и часа, как на ковре оказались и шуба с шапкой, и оба мягких сапога на высоких точёных каблуках, порты шёлковые, и исподние, и терлик парчовый с поясом, и кинжал в ножнах. Федька переминался на стройных голых ногах под насмешливым взором государя.
- Федя, тебе мат. Скидай рубаху.
- Серёжки, может, сперва?
- Не считается.
- Колечко!..
- Не считается. Мы ж уговорились.
- Когда?!
- Федя, ты эти ливонские штуки брось! Не гневи меня.
Со вздохом требование было исполнено. Тонкая белая рубашка беззвучно опала поверх остального.
Федька так стоял, слегка потупившись, а Иоанн не торопился разрешить ему облачиться. Мгновения бежали, копились, загустевали вместе с пряным теплом покоев, и дышать стало тяжеловато. А государь всё молчал".