Отец-келарь и Федя Басманов. Акварелька к "Царской чаше"
Акварелька (Федя здесь в опричном прикиде), чисто спокойная, мирная и всё такое, по вот этому мотиву из 20-ой главы ЦЧ:
"Нет, и не пытался он даже укрыть от всевидящих очей Всевышнего и Архистратигов Его своих помыслов, но... не избавления от них просил себе, а лишь сил с ними совладать достойно.
Как раз за этим занятием застал его старенький отец-келарь. Прошаркал войлочными чунями до притвора, где Федька ниц к Архангелу Михаилу припадал, покуда государь с игуменом Иосифом беседовал где-то в монастырских садах. На шарканье за спиной Федька обернулся.
- Мир тебе, вьюнош милый.
Федька поднялся, почтительно поклонился старцу.
- Идём-ка, в стороночку, идём-ка, - поманил его мягкой морщинистой лапкой, и Федька отошёл с ним в янтарную тень, озадаченный.
- Ты уж мне, старому, прости, прости, не серчай уж, токмо жаль мне дурости иных окаянной, вот и приходится их наказывать, воздержанию уча...
- Ты, почтенный отче, уж не путаешь ли меня с кем? Не уразумею что-то речи твоей.
- Тебя разве спутаешь – государя нашего ты кравчий, Фёдор Алексеич... Я коротенько! Агеюшко наш – добрый малый, сроду слова нехорошего не молвит, послушанием отличен, к работе прилежен, а ныне сидит в погребе на водице и осьмьсот раз "Отче наш" читает. Сокрушается очень. А Дениску и вовсе на месяц от причастия отлучить велено. И то сказать, по младости оных не суров к ним отец наш игумен, известное дело – похотения плотские претерпевать да искусы свои забарывать, по монастырскому уставу ежели быть собрался...
Федька неловко себя почуял, точно его уличают в чём.
- А и надо-то всего мало-мальски! – добродушно известил «проситель», и понятно было, как ему не хочется ничем царёва ближнего обидеть. – Ты как власы свои дивные начал по ступеням алтарным рассыпать за молитвами, так нечестивцы сии скудоумные за тобою хвостом вязаться зачали. Ну, что тут будешь делать! Стыдоба! У нас-то строго, монасей в возрасте с отроками по кельям селить воспрещено, да и отрокам кудрей носить не можно, дабы ликом нежным безбородым да женовидностью волос долгих не вводили братьев своих в невольное искушение... Ты уж не подумай чего, Бога ради и всех ангелов, ну чаво с этими слабосилиями человечьими делать, токмо – беречься и ограждаться всячески... Ты волоса бы подобрал, милый, под скуфейку-то.
- А-ах, вон оно что! – Федька едва не рассмеялся. - Всего делов! А я уж испугался было.
Он тут же снял чёрную шапку, и, навернув кудри в подобие узла, запихнул под неё, и подоткнул выбившиеся пряди.
- Так годится?
- Годится, голубь мой, годится! Вот и ладно... Ишь, окаянные, глаз да глаз за ними нужон, а то неровен час – оскоромятся блудодейством каким, охальники. Опосля-то пожалеют, опамятуют, вестимо... "