Рецензия на повесть «Самозванец»
Существуют разные способы создать характер героя. Прямой – рассказать и показать, что он из себя представляет, через действия, мысли, разговоры, воспоминания. Этим способом более или менее грамотно пользуется любой писатель, и в тексте он неизбежно присутствует.
Второй способ – передать характер через то, как именно показывается герой. Здесь задействуются чисто стилистические приёмы. Тонкая работа, но, как показывает практика, благодаря ей образ выстраивается лучше, чем через прямое описание. Этот метод применяют либо гениальные интуиты, либо мастера, чётко понимающие, что они делают и какого эффекта добиваются.
В «Самозванце» благодаря двум контрастным сюжетным линиям можно детально рассмотреть, как возможности стиля используются для проявления характера героев. Сопоставлять их очень удобно: оба персонажа, и Роман, и Милка, начинают свои линии как люди, а по ходу развития сюжета становятся упырями. Оба – из самых низов общества, разве что семья Романа ещё пытается держать фасон, а семья Милки окончательно опустилась на дно. Однако перспективы у обоих героев – нулевые, доходы – мизерные, окружение – довольно-таки отвратительное.
Что отличается?
Одержимы оба, но по-разному. Роман хочет стать вампиром и получить Вечность. Милка хочет получить своего Принца. Если это переформулировать, то Роман желает странного: превратиться во что-то, отличное от человека. Милка желает очень простых вещей: любви, власти, мести. Получить – и наслаждаться.
Роман находится в поиске, он ищет путь и проводника, так что внимательно смотрит по сторонам. Милка уже нашла «свою самую ценную вещь» и вцепилась в неё мёртвой хваткой.
Различается вектор движения: Роман направлен вовне, Милка – внутрь.
На этом строится и стилистика их линий. Направление взгляда героев следует за их вектором движения.
Роман живо интересуется людьми, рассматривает попутчиков в метро и прохожих. Он хороший психолог и манипулятор, легко идёт на контакт и добивается своего.
Соответственно, в главах Романа появляются яркие, живые описания тётки с кошёлками, продавщицы из ночного ларька, вампиров, компании сатанистов. Герой смотрит на них с интересом, понимает ход их мыслей, и текст наполнен достоверными деталями.
В главах Милки нет ничего подобного. В её представлении люди слипаются в однородную, отвратительную и ненавистную ей массу: «Люди – твари. Всюду пачкают, гадят. Милка моет лестницы, а они ходят грязными сапогами, бросают окурки, пустые бутылки». Она даже не пытается присматриваться к ним. И в этой линии нет ни живых описаний, ни психологизма. Милку окружают условные, усреднённые образы: злая начальница, отец-алкоголик, вороватый беспризорник, безразличная ко всему бомжиха… Даже при встрече с непостижимым она не способна сфокусировать на нём взгляд. Поэтому вампир ей представляется сказочным Принцем, а для вампирши Ядвиги моментально находится другой подходящий штамп – мёртвая панночка из фильма.
Тот же принцип распространяется и на окружающий мир. Роман с интересом и восхищением смотрит по сторонам, чувствует мир всеми нервами, и потому его главы полны чудесных пейзажных зарисовок:
А в мире тем временем наступала весна.
Серо-голубыми вечерами в город из лесов и полей приходил дождь. Мир тек и мерцал, как ртуть, каждое дерево тихонько светилось собственным нежным свечением, светились стекла и стены, светился мокрый асфальт – и во всем этом мокром теплом сиянии была нежная сила, крепкая, как старое вино. Воздух благоухал бисквитным, ромовым духом новых рождений. От земли пахло халвой и еще не выросшими травами. Тот, кто бродил этими вечерами по улицам, ощущал себя плывущим в теплом, темном, мягком и влажном пространстве, просто-таки – в орошенном дождем чреве мира, вынашивающего будущее лето…
Ничего подобного и представить себе невозможно в линии Милки. Кажется, она вообще не отрывает глаз от асфальта и не смотрит по сторонам. Мысли Милки настолько сконцентрированы на ней самой, что она больше ничего не видит. Если в этих главах и появляются какие-то описания, то они мелькают только в авторской речи, предельно скупо и сдержанно. Никакой поэзии, лишь то, что необходимо.
Зато Милка очень внимательно рассматривает вещи. Роман скользнёт по вещи взглядом, самое большее – отметит её как деталь, раскрывающую образ владельца и позволяющую лучше его понять. Милке вещи важны сами по себе, без какого-то дополнительного смысла:
Потом кровь перестала течь. Милка вытерла руки об теткино пальто. Как можно тщательнее. Потом обшарила ее карманы и подняла со ступенек упавшую сумку. В карманах были кошелек и зеркальце. В сумке – косметичка, пачка бумажных платков, пакетик с леденцами, дезодорант и какие-то бумажки. Милка взяла сумку себе. Сумка не очень ей нравилась, но была совсем новая.
Авторская речь в обеих линиях – очень интересная тема, которая не ограничивается только описаниями, стилизованными под восприятие персонажа. Любопытно наблюдать, как она сочетается с внутренним диалогом героев.
Стиль их речи отличается кардинально. У Романа – большой словарный запас, он умеет вовремя ввернуть удачную цитату и мыслит сложными, грамотно и изящно выстроенными фразами. Он вполне способен поиграть со стилем, высокопарно выражаясь, чтобы произвести впечатление на окружающих – и заодно развлечься самому.
– Итак, милая леди, – сказал он с насмешливой торжественностью, – можете считать меня своим отцом и благодетелем. Ибо я и никто другой даровал вам бессмертие – потому что в настоящий момент вы находитесь за порогом земного бытия.
– Какого бытия?!
– Ты, Ириша, стала потрясающей демонической сущностью. Вечной, вечно юной и могущественной. Адской девой. Ты рада?
Лексика Милки предельно бедна. Невозможно представить, чтобы она употребила слово «подтрунивать» - не факт, что она вообще его знает. Милка думает короткими, простыми предложениями.
Отходы выкинула на помойку в старой хозяйственной сумке. Отнесла подальше от дома, на всякий случай. Сумку было не жалко, потому что она уже порвалась в нескольких местах. Черт с ней.
А ужинала она теперь как полагается. Мясо жевалось легко и зубы перестали болеть. И даже, как можно было нащупать языком, удлинились клыки. Милка стала, как вампир. Смешно.
В главах Романа авторская речь чувствует себя свободно. Здесь не возникает чёткой границы между речью автора и речью персонажа, так что они плавно перетекают друг в друга:
Снова ощутив ночь, одиночество и свободу, Роман вздохнул с облегчением. Но теперь у него были дела поважнее, чем бесцельно бродить по улице и нюхать свежий воздух. Теперь, избавившись от докучного Ириного общества, он занялся поисками всерьез.
Все просто и ясно. Перейти – и искать следы по запаху.
Впрочем, он уже окончательно за переходом. Тем лучше.
Пару раз ночной ветер донес тонкий аромат ладана и свежести. Вечные Князья на охоте. Ну уж нет. Чревато. Связываться с вампирами Роман не стал, обошел их дорогу стороной. Мелкий хищник уступает тропу крупному, все правильно. «А мы пойдем на се-евер!»
В линии Милки барьер между её речью и авторской ощутим явственно. Хоть авторская речь здесь и подсушена, а поэтичность и образность сведены к минимуму, мысли Милки всё равно слишком отличаются. Злобные, примитивные, однообразные, они кажутся тяжелее остального текста. Ритм книги – лёгкий, быстрый, летящий, но речь Милки словно бы ходит по кругу, с трудом делая шаги и спотыкаясь.
Ещё один важный штрих – юмор. Роман способен и на иронию, и на самоиронию, и в его главах юмор присутствует как в речи автора, так и в речи персонажа. Милка убийственно серьёзно относится к себе, на иронию она не способна, тем более немыслимо, чтобы она сумела посмеяться над собой. Поэтому её линия полностью лишена юмора. Здесь может быть страшно, отвратительно, невыносимо, но никогда не будет смешно.
Как мы видим, для каждого героя тщательно подбираются стилистические приёмы, и те, которые не соответствуют его характеру, отбрасываются. Безусловно, в линии Милки можно при желании найти, над чем посмеяться, и даже здесь есть место красоте. Однако красота и юмор диссонировали бы с образом опустившейся и озлобившейся женщины, поэтому в главах Милки они не допускаются даже в авторскую речь. Форма приводится в соответствие с содержанием.
В итоге на образ героя начинает работать вся глава, от первого слова до последнего. В ней не остаётся нейтральных описаний, существующих в тексте «просто так». Любая картинка, любая мысль соотносится с характером персонажа и проявляет его. Получается интересный эффект. Мы видим не столько героя в центре мира, сколько мир, на который смотрим глазами героя. Описание обращается к рассудку, оно действует на читателя извне. Непосредственное восприятие автоматически формирует эмоции и погружает в текст.
Уверена, что я обратила внимание не на все стилистические приёмы, использованные в «Самозванце», поэтому если у кого-то появится желание, буду рада обсудить технику повести.