Рецензия на роман «Красная Книга»
Писать исключительно хвалебные рецензии скучно: с этим прекрасно справляются менеджеры издательств, впаривающие читателям очередной хит продаж. Строчить сплошь ругательные неинтересно: придраться можно к чему угодно, идеальных книжек не существует, а читать и тем более рецензировать заведомо скверные — занятие глуповатое. Потому я люблю отзываться на вещи неоднозначные... и «Красная Книга» Ингвара Нинсона — тому отличный пример.
О, эта книга прекрасна и ужасна одновременно! Она сходу вываливает на читателя свои баснословные сокровища. Горы красочных образов! Моря замысловатых деталей! Мир, взрывающийся ворохом ловких находок, мудрых решений, смачных неологизмов. Красота несусветная! И в ней кроется главная трудность произведения.
Ингвар Нинсон ведёт историю вдохновенно и упоительно, как взаправдашний хмельной сказочник. И так же путано, постоянно ломая ритм и теряя фокусировку, перескакивая с пятого на десятое и рассказывая о чём угодно, кроме смысла происходящего!
Это тоже по-своему круто. Великий колдун, который так ни разу и не колдует. Разговоры с богами, которые ничего не дают. Фамильяр, который не фамильяр. Воображаемый друг из чужого воображения. Роман, в котором описаниям лежащих в шкафу финтифлюшек уделяется больше внимания, чем смертям характерных персонажей. Философское странствие, которое так и не может начаться все 90+ глав, пока многоликий герой задумчиво блуждает в трёх соснах.
За иные абзацы хочется пожать Нинсону его мощную руку. Ясно, стильно и мудро изложены небанальные мысли. Другие фрагменты сумбурны, невнятны, а порой выглядят искренним издевательством! Протагонист (а вернее, сам автор) бесконечно проигрывает в голове всевозможные варианты дальнейших событий и действий, рассуждает, прикидывает, и, конечно же, дальше всё идёт не по плану.
Я не удержался и мстительно спародировал особо раздражавшие меня моменты в небольшой зарисовке:
Великан расправил плечи. Хотелось присесть на табуретку и перевести дух.
Он задумался, как это сделать.
Обошёл табурет кругом, прислушиваясь к ощущениям. Посмотрел и с одной, и с другой стороны. Примерился так и эдак. На всякий случай пересчитал ножки. Три. Простое число. Символическое. Третье по счёту, если считать с единицы. Число третьего Лоа, известного как Лоа № 3.
3а долгую и богатую событиями жизнь Ингвару много раз доводилось садиться на табуреты. Можно было лихо шлёпнуться задом, хохоча и расплёскивая из кружки пиво Бол’тикка. Степенно присесть, хмуря бровь и почёсывая кустистую бороду. Устало обрушиться, горбясь и тяжко вздыхая. Или робко, застенчиво сесть на краешек, потупив глаза.
Он разглядывал табуретку.
Небольшая, плотно сколоченная, с плоским круглым сидением. Рыжеватая лакированная древесина — наверное, ясень. Квадратные в сечении ножки соединялись между собой перекладинами.
Треугольник в круге, квадраты в углах треугольника. Что бы это могло означать?
Табуреты везде были разные, и бывалый человек легко мог определить, кому принадлежит встреченный им предмет мебели. Знать предпочитала резные, массивные, из орна, с кожаными подушками. Городские ремесленники выбирали простую деревянную мебель, зажиточные крестьяне — плетёную. Беднота сидела на чурбаках. Рутгеры обожали складные табуретки с ткаными сидушками, крашеными в цвета команд. Воины — что-то крепко сколоченное и непритязательное. Колдуны ценили драконью кость и стальбон, но могли предпочесть им деактивированный обсидиан или даже вулканизированную гевею. Находились и те, у кого из сиденья вверх торчало что-нибудь неожиданное.
Ингвар Нинсон вдруг понял, что так и не сел.
«Ну я, клять, и роден!» — мысленно выругался он. Роденами в Лалангамене называли философов-тугодумов. Великан решительно тряхнул головой и уселся на табурет. Тот лишь сдавленно скрипнул.
«Табуретка — очередной компромисс, — прозвучал слышный только ему язвительный голос Таро Тайрэна. — Некогда я сидел и на тронах из рирдана! Посмотри, сбоку кресло какое-то, на нём будет удобнее...»
Ингвар Нинсон перевёл взгляд на кресло. Задумался.
Сюжет запутан и перегружен мистикой, символизмом и увлекательными бытовыми детальками. Уйма неожиданных сценарных ходов — и большая часть ниток этого роскошного гобелена ведёт в никуда, обрывается на полуслове и умело обманывает читательские ожидания.
Автор задорно играет со штампами фэнтези, переворачивает их с ног на голову и уводит в отчаянный сюрреализм. Всего много, и всё здесь не то, чем кажется! Грозные охранники вдруг становятся никчёмными остолопами, безжалостные наёмники — неудачливыми спортсменами, а одинокие странники — фриками и сумасбродами всех мастей. Всемогущая магия не работает, купленное на последние гроши лекарство оказывается подделкой, случайные встречи неслучайны, а лесные дороги никуда не приводят.
Всё меняется, переливается, ощущается зыбким, как сновидение. Сон об умирающем сказочнике, которому грезится, что в его разуме спит легендарный чародей. Но кто сновидец? Автор? Читатель?
Ночной кошмар Чехова, когда на стене висят двадцать ружей, все причудливо разные, и ни одно не используется по назначению: пару выменяют на еду, три без толку сломают, пять потеряют, ещё несколько сами собой растворятся в мерцающем воздухе, а последние окажутся и не ружьями вовсе! Всё как в жизни, и даже ещё интереснее.
Мета-фэнтези. Винегрет. Оголтелый постмодернизм, каким я его люблю. Тут тебе и скандинавские мифы, и исламский Мактуб, и старинные русские выражения, и туманная мистика Кастанеды, и понятия магии вуду, и потешные англицизмы с отсылками к современным реалиям...
Очень чуднО.
И, конечно, всё это лишь присказка. Сказка ждёт впереди, в многочисленных — а как же иначе? — продолжениях этой истории. Раскроется ли в них суть игры Таро Тайрэна? Найдёт ли свою сказку сказочник? Обретут ли терзания смысл, а прекрасная тульпа – горячую плоть? Дахунайт, как сказали бы жители Лалангамены. Но интересно!