Рецензия на сборник рассказов «Паргоронские байки. Том 2»

Второй том Паргоронских баек содержит меньше рассказов, чем первый, но по объему семь из девяти ближе к повестям. Сквозной темой большинства рассказов выступает дефективное бессмертие. 

Кеннис обрек себя на вечный паразитизм вампира. Обрек не тем, что связался с демоницей Совитой, а тем, что совершил  грех Каина и Иуды. Научившись контролировать себя и ограничиваясь исключительно добровольными приношениями Кеннис смог принести пользу людям, даже будучи нежитью. Но предательское убийство наставника необратимо вычеркнуло его из людского рода. Самое интересное, что читатель до конца сопереживает падшему герою. Повествование от первого лица – классический прием, но как мастерски он применен! Кеннис был неплохим парнем, а стал неплохим вампиром – непростительный грех, превративший его во врага рода человеческого был совершен как-то буднично, незаметно, почти случайно. Кеннис особенно мерзок, когда первый раз убивает ребенка, но это лишь физиологическая реакция мертвого автомата, предопределённая предательством. 

Лахджу поглотил страх за собственную жизнь. Она получила бессмертие и могущество утратив часть себя, и теперь обречена развлекать всемогущего идиота целую вечность, окруженная ордами лишенных морали чудовищ. Впрочем, история скромной финской девушки еще не закончена и возможно она еще поднимется из бездны к свету.

Плезия Чудесница в бездну греха не падала, однако стала жертвой обстоятельств и источником постоянного вреда для окружающих. В отличие от героев других рассказов она нашла в себе силы отказаться от бессмертия, лишенного смысла без других людей. Волшебство как внепричинное исполнение желаний тем и опасно, что желания исполняются не какие нужно, а любые. Так итория Плезии раскрывает некоторые аспекты авторской концепции магии. Метавселеная не только плод воображения писателя и его читателей, но сами воображаемые персонажи - духи и маги, боги и демоны – формируют воображаемый мир своим воображением, словно являясь обитателями снов друг друга. Возникает  интереснейший гносеологический парадокс коллективного солипсизма. 

Судьба Россильяни и Авруга кажется чуть менее печальной, чем история Плезии лишь в силу крайней легкомысленности её героев.  Однако эталонное невезение делает их участь наиболее страшной. Ученик обречен возрождаться лишь для того чтобы умирать снова и снова, а учитель, погубивший ученика, предпочел безумие раскаянию. 

Зато обращение в нежить ничуть не сказалось на способе существования гоблина Хлебало! Уморительная черная комедия содержит в себе массу скрытых достоинств. Автор и его любимый  персонаж лорд Бельзедор слегка лукавят, утверждая, что не знают морали повести. Кант называл дурные поступки «черным золотом морали» и на этой концепции апофатической этики во многом строится роман «Властелин». Предъявить модель субъектов, полностью лишённых морали ­ а гоблины именно таковы ­ не тривиальная, хотя и решаемая задачи. Люди, как и всякие социальные существа, усваивают нормы морали,  даже если это готтентотская мораль племенного эгоизма или уголовные понятия.  А вот большие сообщества индивидов, будучи способными к рациональному поведению, могут быть лишены морали в отношениях между собой. Сражающиеся царства не знают милосердия. Гоблин, как настоящий эготеист, это государство из одного индивида. Поэтому он всегда готов предать кого угодно и тут же заключить  новый союз, если это выгодно. Надо сказать авторам блестяще удалась эта социологическая зарисовка!

Четыре другие повести уже не связаны общим лейтмотивом. «Демон и дева» это образцовая сказка с канонической моралью триумфа добра и посрамления зла. Классические фентези, оттеняющее неклассические построения других рассказов. Повесть «Император» органично сочетает позитивную мораль с комедийной фабулой. Искусно применен гротеск ­ погруженный в праздность Чеболдай до такой степени лишен способности к движению не только членами своего тела, но даже самой мыслью, что порою кажется ребенком. Однако в бесформенной горе плоти оказался спрятан осмотрительный ум и в концепт повести мы видим не двадцатилетнего юношу, но мудрого политика. Нельзя не отметить актуальность  содержания повести ­ в современном обществе нерационального потребления, лень нередко оказывается главным препятствием на пути человека. Наконец вторая повесть о Лахдже, сочетая комические элементы с приключенческой фабулой, в чем то зеркально отражает историю юного Чеболдая. Хальтрекарок полная его противоположность – за идеальной внешностью скрывается ленивый и избалованный ребенок, неспособный даже осознать сколь недостойно его поведения. Впрочем, жизнеописание Лахджи сложится в целостною картину лишь с выходом последующих томов, чего читатели ждут с большим нетерпением!

Совершенно особого разговора заслуживает заключительная повесть второго тома. Фабула повести «Обрубок» причинно почти не связана с предыдущими рассказами сборника, и по содержанию входит в цикл «Криабал», заполняя  намеренно созданную лакуну в романе «Апофеоз». Это весьма эффектный ход в игре автора с читателями. Читатели могут догадаться, кто положил последний камешек в мозаику расследования Танзена и Массено - ­ предшественники двадцать седьмого это единственное «ружье Чехова», которое не стреляет. Но не могут догадаться как ­  - провидческие способности  лидера секты не следуют из текста «Апофеоза» и являются основой совершенно независимого сюжета. И этот сюжет заслуживает того, чтобы считаться самым глубоким во втором томе точно, а возможно и в двух первых томах. Повествование о судьбе великого прорицателя насыщено  не типичной для фэнтези гносеологической проблематикой, более присущей научной фантастике. Машина времени, иллюстрирующая парадоксы причинности, является одной из классических проблем научной фантастики. Передача информации из будущего в прошлое это та же самая машина времени со всеми хронологическими парадоксами. Однако в авторской метавселенной машина времени находится под строгим запретом. Как в таком в таком случае возможны предсказания? Подсказка содержится в тексте – пророчества Обрубка опираются на причинно-следственные связи. Но причинность может иметь различную природу. Интегрируемая детерминированность эквивалента обратимости времени, что не только попадает под запрет, но и не слишком интересно – мир, состоящий только из маятников и осцилляторов не радует разнообразием. Детерминированный хаос оборачивается непредсказуемостью через время Ляпунова. Приемлемой моделью авторского мира может служить игра с полной информацией. Экспоненциально расширяющееся дерево игры сочетает предсказуемость с необратимостью времени. Шахматные партии начинаются с одной позиции, но заканчиваются по-разному, но  могут быть просчитаны на определенное число ходов в зависимость от мощности вычислительного устройства. Видимо Обрубок обладал феноменальными вычислительными возможностями, не исключено, что даже посттьюринговскими. Либо владел эффективными эвристиками подобно альфа-го – не просчитывал все дерево, но выбирал оптимальную для своих целей стратегию. И тогда предсказания превращаются в созидание будущего. Обрубок не предвидел рождение Бога, он сам создал все условия для его появления и мог бы занять место двадцать седьмого, но не стал. Удивительное повествование скрывает в себе несколько потаенных смыслов и, в отличие от классического фэнтези, модернизирующего сказку, строится по канонам жития. Даже в прозвище Обрубок можно усмотреть отсылку к Иоанну Предтече, которому отрубили голову. Пророк не всегда ведет праведную жизнь, но он ведет мир в будущее. Обрубок грешен не тем, что вырос в канаве, а тем, что жертвоприношения разумных существ не были добровольными, хотя среди сектантов наверняка нашлись бы фанатики согласные возложить жизнь на алтарь нерожденного бога. Заключительная повесть словно зеркально отражает самую первую. Иудин грех Кенниса открыл бездну новых грехов. Обрубок же принеся в жертву богоподобную титаниду, обрел веру и просветление  - раскаявшись во грехах, из политика стал  святым, спасшими мир от катастрофы, не требуя за это почестей и славы. И это поистине великолепный финал!