Рецензия на роман «Экспонат»

                Не люблю, да и не умею я анализировать тексты с точки зрения их стилистики, характера выразительных средств, использованных автором, чтобы донести до читателя главную мысль своего произведения, удачных или неудачных оборотов речи. 

Пусть этим занимаются те, кому действительно есть, что сказать помимо навязшего у всех в зубах «мне понравилось» или «мне не понравилось». 

Расскажу о другом: о смысловом наполнении книги, ее главной мысли. 

Тем более, что в романе Рионы Рей «Экспонат» говорится о вещах, над которыми стоит задуматься. 

                Эдвард Монтегю,вампир, погруженный в летаргический сон проклятием древней ведьмы, спустя несколько веков неожиданно приходит в себя. 

«Покуда солнце ясное восходит над землёй, и дни и ночи сменяют друг друга, не будет тебе, тварь, ни жизни, ни смерти, ни покоя, ни в этом дому, ни на всей земле. И не лечь тебе в неё, и не ходить по ней!..», - закляла старуха, потерявшая по вине Эдварда единственную внучку, свою надежду и опору. 

Она учла все, не оставив ненавистному убийце ни единого шанса. Вот только представить, что люди когда-нибудь выйдут за пределы родной планеты и освоят межзвездные перелеты, не могла. 

Проклятие потеряло силу почти через пятьсот лет, когда звездолет с расположенным на нем музеем человеческой культуры и командой ученых-исследователей, направляясь к мирам, населенным дружественной разумной расой, покинул пределы солнечной системы. 

До места назначения экспедиция так и не добралась, и Эдвард, очнувшись, оказался заперт в ограниченном пространстве потерпевшего аварию звездолета вместе с шестью выжившими людьми. 

Вокруг – совершенно незнакомый, измененный до неузнаваемости техническим прогрессом мир, новое время, в котором, кажется, нет места пришельцу из прошлого. И люди – полноправные хозяева этого мира. 

                Эдвард дизориентирован, почти напуган собственной беспомощностью, неприспособленностью к жизни в незнакомой реальности. 

Он вынужден, вопреки всем своим веками складывавшимся принципам и убеждениям, довериться людям, во многом позволив им контролировать себя: «…Я - вампир, а они - всего лишь люди, но мы находились в их мире, где я ничего не мог понять, а они были дома…». 

Чтобы выжить, нужно приспособиться, а это невозможно без помощи извне, и Эдвард, снова и снова пересиливая себя, пытается если не стать для людей своим, то по крайней мере, не казаться им представляющим реальную угрозу. 

И даже по мере своих, намного превосходящих человеческие, физических возможностей, помогает экипажу в устранении аварийной ситуации, попутно заново привычно проникаясь чувством собственного превосходства: «Забавная ситуация: чтобы выжить, придётся помогать людям, которые самостоятельно не справляются. Ничего удивительного: человеческие тела слабы, хрупки и несовершенны. Придётся побыть спасителем, по крайней мере, пока…». 

А члены экипажа? Они почти сразу раскрывают сущность Эдварда. 

И происходит то, чего он ожидал меньше всего: убедившись, что незнакомец разумен, способен на диалог и готов подчиняться общепринятым правилам, люди начинают относиться к нему почти как к своему, к равному. 

Не занятые в ремонте вышедшей из строя техники ученые с готовностью берутся помочь «попаданцу во времени» освоиться с нововведениями, по мере своих возможностей объяснить непонятное и влиться в коллектив. В их отношении к вампиру нет ни страха, ни излишней подозрительности, ни ненависти или отвращения, только доброжелательный интерес, да еще, пожалуй, сострадание. И искреннее желание помочь заново найти место в жизни. 

Сначала это кажется Эдварду проявлением беспечности – бесстрашием, граничащим с глупостью - маскировка сработала, и никто из них даже не подозревает, насколько велика угроза. 

Но чем дальше, тем больше он убеждается: люди осознанно согласились рискнуть, просто для того, чтобы он смог доказать свою способность существовать в человеческом обществе. 

И эта попытка принятия становится, пожалуй, большим открытием, чем все новшества технического прогресса вместе взятые. 

Люди, чья осведомленность о его нечеловеческой сущности в прошлом несла смертельную опасность, теперь не кажутся ни непримиримыми врагами, ни «тупой однородной массой»: «…Никогда не приходилось бывать среди доброжелательных людей, осведомлённых о моей сущности. Словно стоял в предрассветный миг среди поля, когда некогда и некуда бежать, чтобы скрыться от смертельных лучей, а потом солнце поднялось, и оказалось, что лучи не жгут, а ласкают теплом. Меня захлёстывала благодарность и в то же время бесила эта великодушная снисходительность». 

Оказалось, что находиться рядом с людьми, от которых не нужно таиться, очень приятно, а разговаривать с ними – интересно. Эти, новые люди, не боятся его. Не благоговеют перед силой и сверхвозможностями. 

Они – самодостаточны и увлечены жизнью. И их общество, по мере того, как сходит на нет подозрительность и опаска, начинает неожиданно сильно привлекать Эдварда, но признаться в этом даже самому себе не позволяет гордость. 

                Стоит, впрочем, упомянуть, что Эдвард – личность довольно неприятная. 

За долгие годы, прошедшие с момента его «обращения», неудачливый наследник графского рода Сэндвичей (реально существовавшая аристократическая фамилия) почти потерял себяпрежнего. 

Новая ипостась изменила его. Не в лучшую сторону. 

Присущее большинству молодых бездельников, наследников аристократических родов, высокомерное отношение к простолюдинам, ко всем, кто не занимает на иерархической лестнице достаточно высокой ступени, превратилось в презрение ко всем людям в принципе – ведь вампир, как он был убежден, стоит выше любого человека  по праву сильного. 

Еще одна, возможно даже более характерная для Эдварда, черта – эгоистичное стремление к абсолютной власти над ситуацией, своей и чужими судьбами: «…Сладко само сознание, что можешь распоряжаться чужой жизнью и смертью», - принцип, преобладающий в его помыслах, решениях и поступках. 

Выглядит подобное в высшей степени забавно, как-будто для поддержания уверенности в себе Эдварду необходимо время от времени почувствовать себя хозяином положения, проникнувшись ощущением собственной значимости. Впрочем, комизм собственных суждений и действий иногда до него доходит. 

                «…Я привык рассматривать людей, как тупую однородную массу. Они жрали и плодились, их развлечения были тупы и примитивны. От стада их отличало лишь то, что они много и тяжело работали, чтобы было, что есть… Некоторые из людей поднимались над толпой: те, кто создавал произведения искусства, те, кто двигал вперёд науку. Их роднила удивительная увлечённость своим делом, желание постигнуть его во всех мелочах, а часто и какая-то особенная отстранённость от бытовых проблем. Они для меня всегда были особенными. Странно, но те люди, с которыми меня сейчас столкнула судьба, показались мне чем-то похожими на них…», - размышляет Эдвард. Ему все сложнее удерживать от распада веками формировавшуюся картину мира: человечество – единая блеклая толпа, в общей своей массе безынтересная, приземленная, и он – властитель их судеб, бессмертный, неуязвимый, свободный… 

Он снова и снова ловит себя на том, что больше не чувствует этого превосходства, не может презирать этих новых, разительно изменившихся, «выросших» людей. 

Осознание этого тревожит, раздражает, ощущается чем-то неправильным и одновременно закономерным. 

Человеческое доверие больше не кажется забавным и глупым, вызывая непонятную неловкость. Свойское, как между равными, обращение вместо тихого, старательно подавляемого бешенства отзывается глубоко внутри (в душе?) странным теплом, хотя и кажется по-прежнему оскорбительным. 

«Сможет ли вообще человек смириться со мной реальным, а не тем образом, который я рисую для всех?», - ответ на этот вопрос внезапно становится для вампира очень важным. 

Откуда берутся странные так не свойственные ему в прошлом эмоции: сочувствие, нежелание навредить, привязанность, стремление оберегать и даже защищать более слабое, искренне доверившееся существо? Почему жизнь конкретного человека вдруг стала значить так много? 

И возможно ли вообще после веков отрицания признать людей, с их несовершенством и недолговечностью, равными себе, а их жизни – не менее ценными, чем собственное существование?..

Сам того не сознавая, Эдвард Монтегю, когда-то ради возможности выжить простившийся с человеческим взглядом на жизнь, вступает на путь обратно – к себе.