Рецензия на роман «Война номер четыре»
Откровенно говоря, роману «Четвертая война», который оказался в моих мозолистых руках, не повезло дважды.
Первый раз, когда я открыл его и заплакал хрустальными слезами из прекрасных глаз. Шестьсот семьдесят три тысячи знаков! Сорок глав! Такой подляны от судьбы я не ожидал, наивно рассчитывая на сорок секунд вдумчивого чтения и трехминутную рецензию. Эдакую быструю мысленную эякуляцию, в которой, несомненно, похоронил бы автора под пошлым остроумием. Этой мулетойя привык размахивать, маскируя полнейшую бездарность и беспомощную некомпетентность. Прочитав первую главу и отметив для себя тоскливые метания молодого Вертера потерявшего отца, я отложил чтение до лучших времен.
Второй эпизод невезения случился через неделю. Ровно в тот день, когда старина Рубинштейн приобрел, наконец, тачку взамен погибшего в аварии картонного Панурга. Трилобит клялся, что взял ее новую, в салоне, но в это сложно было поверить. В новой машине не может вонять подмышками прошлого владельца, не так ли? А на дверях – не может быть выгоревших надписей «Больница Святого Иакова. Коронер».Тем не менее, мы прекрасно обмыли его колымагу, со всеми этими сложными ритуалами: поливанием капота пивом, виски, шампанским, дракой, танцами и прочими мужскими радостями. Попав домой за полночь, в самом изумленном из всех состояний, я помнил одно: Шестьсот семьдесят три тысячи знаков и сорок глав, из которых первая была квинтэссенцией тоски. Все это горело в моем разуме огненными буквами: Мене, текел, фарес!
МЕНЕ! ТЕКЕЛ! ФАРЕС!
Открыв роман, я вздохнул и продолжил чтение с того момента на котором остановился. Красивый, молодой и одинокий. В хлопковых мятых брюках и голым торсом. В ночи, поливаемый теплым светом слабенькой лампы.
С середины первой главы, автор перестал расшаркиваться и взял темп. Это было прекрасно, скажу вам. Когда появилась Ада я уже был в перманентном восторге. Москиты кусали меня, летучие мыши попискивали. А текст играл всеми видами красок, переливался, опалесцировал. Поначалу, я хотел придраться к абсолютной стерильности романа. Ни тебе сисек, ни мягких женщин, ни крови, – всего того жира, что я бы туда намешал. Но с годами я становлюсь все более мягким, чтобы в старости превратиться в желе. Еще пару лет назад меня раздражал Рубинштейн, горстями закидывающий лекарства от всех болезней. Начиная с почечного чая через пептобисмол к тяжелой артиллерии, вроде радиоактивного кальция двести тридцать семь. А теперь я понимаю старика. И пусть химический состав его крови приводит экспертов в замешательство, пусть он светится в темноте как тропический кальмар. Все это ему можно простить за его ненавязчивую мудрость.
Вернемся к роману. Читая его, я отметил про себя массу моментов, которые привели меня в восторг. Маленькие мазки незаметные в общей красоте текста. Посудите сами, как автор мастерски обращается со временем, делая акцент на важности предыдущих диалогов
Время словно очнулось и снова маршировало в положенном темпе (С)
Повествование не провисает ни на абзац, давая яркую и четкую картинку, вот фраза описывающая вход в церковь.
... дохнуло пахнущее воском и яблоками тепло (С)
Среди всего этого великолепия, обитают настоящие живые персонажи, подаваемые с поистине вермееровской детализацией:
Господин Нетак: сложившись вперед и вытягивая худую жилистую шею словно гриф (С)
Дальше полицейский чин продолжал изъясняться тоже шепотом, от которого качались канделябры (С)
Я сидел в старом кресле, проглатывая абзац за абзацем. Пока не дошел созданной автором вымышленной (а мир романа соприкасается с нашей реальностью лишь некоторыми моментами) религии. В нее тоже веришь, как ни странно. Ведь она имеет много параллелей с существующей. Данная автором вскользь, в виде действий главного героя, она на самом деле продумана до мелочей.
В ней используется тоже самое Триединство : Веры, Надежды и Любви. Только все это в необычном образе. В виде жен Создателя (тут поспойрелю, так как момент очень краткий и не имеет отношения к сюжету). Причем, если Надежда и Любовь даны в своем каноническом понимании, то Вера дана, на первый взгляд искаженно – в виде Войны. Но, если копнуть глубже, дорогие мои карапузики, то открывается совершенно другая картина. Не знаю, намерено ли ее создал автор, но ход мастерский. Вера и есть война, борьба с самим собой: цинизмом, слабостью, глупостью, семи смертными грехами. Я был просто восхищен, когда до этого додумался.
Несомненно, у автора «Четвертой войны» есть дар рассказчика. То самое мощное пламя, которое в наше дилетантское время путают с псевдоинтеллектуальным кривлянием посторонних пассажиров, вроде «отверстых пастей улиц» или «глухих каньонов души». Всему этому словесному помету, так любимому сейчас жури литературных премий. В «Четвертой войне» всего этого нет, но есть яркий, живой литературный язык. Внятно рисующий картину повествования.
Даже Серена притихла и молча смотрела на невиданное чудо – в Ринзоре снег не ложился надолго. (С)
Разве это не чудесно? Пожалуй, пока лучшее, что я прочел (каюсь еще не до конца) в Прорыве.
- Оригинальность произведения: 25 баллов.
- Логичность изложения, организация/внятность текста: 10
- Сюжет - 10
- Тема, конфликт произведения: 10
- Герои: 10
- Стиль и язык: 10