Рецензия на сборник рассказов «Паргоронские байки. Том 4»

Четвёртый том «Парогоронских баек» характеризует высокая связность ­ наличие большого количества внешних и внутренних отсылок. Повести и рассказы можно разделить на два блока: «эпико-философский», куда входят первые три рассказа, девятый и заключительный одиннадцатый, и «иронично-приключенческий», куда входят остальные  шесть рассказов.

            Приключенческий блок рассказов содержит в себе две забавных главы-квеста из романа о Лахдже и еще четыре отдельных рассказа, связанных не сколько фабулой, сколько смыслом. Пожалуй, смысл, возникающий в гипертексте, можно назвать необычной находкой четвертого тома.

            Наиболее интересна в данном плане повесть о карьере рационального мраккультиста Дзимвела. Будучи человеком, он искренне верил в ложные ценности, полагая человеческие жертвоприношения благом для людей, избавляемых от страданий, что отсылает к первому и девятому рассказам тома, о которых речь пойдет ниже. В этом смысле Дзимвел не карикатурен, он служит злу не ради самого зла, как Тахтем Тьма, скармливающих демонам собственных отпрысков, а ошибочно принимая его за добро. Переродившись в демона, он пал из заблуждающегося альтруиста, до разумного эгоиста, заботившегося о всех фархерримах, ради возвышения себя. В этом он не уникален, но, заметим, успешность темного существа пропорциональна способности противостоять внутренней тьме. Здесь Дзимвел оттеняет Лахджу, сумевшую выиграть бой со своей темной стороной. Лахджа ­ альтруистичная демоница. В своих квестах она либо заботится о других (пляжный эпизод), либо выполняет задания, воспринимая их как своего рода службу – сбор нечистых душ. Более того, отсутствие собственного интереса, видения своей жизненной миссии в отношении окружающих, в определённом смысле является её слабостью. У Дзимвела такая миссия есть, но его забота о собственном роде не более чем расширенный до крайних переделов эгоизм. Он воспринимает других фархерримов как продолжение себя. Его способность к распараллеливанию, будучи интересной научно-фантастической идеей сама по себе, также несет символическую нагрузку. Если Дзимвела не приструнить, то вначале универсальные демоны фархерримы вытеснят всех остальных и Паргорон станет миром воздаятом, а потом на финальной стадии эволюции вся паргоронская чаша будет заполнена Дзимвелами как вселенная света из Лекса лапами Мантрида. Это будет настоящий апофеоз эгоизма, а пока развертывается не менее интересная коллизия конкуренции универсального вида с сообществом специализированных видов. Первый выигрывает в приспособляемости к динамической среде, вторые в эффективности использования ресурсов.

             Истории Дзимвела противостоит восьмой рассказ четвертого тома, органично соединяющий фэнтези и НФ. Лекарь Зиммизхи, будучи в целом довольно позитивным демоном-исследователем, своим рассудительным характером напоминает Яркена и мэтра Жюдафа. Это скорее история редко для темного мира эгоистических существо возвышения, чем падения.

            Наиболее комичны, разумеется «Новые приключения гоблина Хлебало и его друзей». Очередной хитрый план незаконного обогащения закономерно  приводит к заменому сокращению преступного мира Грандпайра и сама воля Творца направляет веселых гоблинов в тайную стражу. Седьмой рассказ «10 гхьетшедариев» лишь немного уступает в плане черного юмора шестому. Забавная деконструкция герметического детектива, плавно переходящая в хоррор, композиционно перекликается с приключениями в башне (т. 3), только гротескными и травестированными. За псевдодетективной оболочкой прячется скрытый смысл, который можно обнаружить сопоставлением с другими рассказами. Двое стойких джентльменов, используя найденные ими артефакты, сумели победить ужасного демолорда. 8 могущественных баронов тоже находят пузырек с ларитрином, лишающим сил даже демолородов, однако вместо того, чтобы использовать его для своего спасения ­ Лактачея ведь не случайно держала флакончик за щекой, страхуя себя от пожирания ­ только зря погубили друг друга. Бароны могли бы вскладчину оплатить выход со своих счетов и дать бой Ксаурру, ведь «апостолы» фархерримов не побоялись выступить против куда более могучего Кошленнахтума. По крайней мере, они дорого бы отдали свои жизни, истратив счета в бою, а при удаче нанесли бы ущерб и счетам, а возможно и жизням самих демолородов. Даже если бы шанс добиться признания себя достойными жизни был мал, сам факт сопротивления и финансовые потери от него уменьшали  бы для других гхьетшедариев угрозу чисток. Даже у смертной наложницы Хальтрекарока Сидзуки, готовой оказать хотя бы символическое спротивление своему господину в крайнем случае, достоинства больше, чем у десятка баронов. Гоблины и те доблестнее гхьетшедариев, поскольку гоблины предают, когда выгодно, гхьетшедарии же не могут не предавать, даже если не выгодно. Концентрация «черного золота морали» ­ образцов того как не надо поступать ­ в седьмом рассказе такова, что его можно считать своеобразным узлом всего «иронично-приключенческого» цикла.

            Центральная проблема «эпико-философского» цикла рассказов это проблема теодицеи. Наличие страданий в тварном мире несовместимо с моральным совершенством творящего бытия. Проблема теодицеи снимается эволюционной парадигмой. Мир не совершенен, но постоянно совершенствуется, переходя от одного локального оптимума приспособленности к другому. При этом сам эволюционно-исторический процесс неограничен. Эволюция не имеет конечного предназначения, но оптимизируются сами процессы оптимизации, что приводит к возникновению нового качества эволюции. Так появление хищничества ускорило эволюционный отбор, а появление разума и социальности изменило сам принцип эволюционного процесса. Разумным существам нет необходимости пожирать друг друга, когда можно отбрасывать неэффективные варианты на этапе мышления и повышать приспособленность, изменяя способы социальной организации. Зло в эволюционной парадигме всего лишь активная форма небытия, препятствия на пути совершенствования мира. 

Страдание ­ не субстанция, а лишь неполнота бытия. Отказ от бытия, таким образом, ведет не к прекращению страданий, а, наоборот, к их абсолютизации. Самая философская во всем цикле байка, отрывающая том, именно об этом. Первая благородная истина деконструируется  в беседе тантрического буддиста с манихеем. И единственно логичным выходом для впавшего в манихейскую ересь титана, желающего уничтожить бытие, является лишь прекращение своего собственного существования, ставшего источником страданий для других.

            Продолжает тему теодицеи и вытекающего из её неудачи богоборчества самая впечатляющая во всем томе история самосбывающихся пророчеств Экольгена Горевестника, расписавшего, выражая тем самым волю Творца, ключевые события драмы истории Парифата на 11 тысячелетий вперед. За описанием эпической битвы спрятан философский смысл. Абсолютная свобода, как и любой абсолют содержит внутреннее противоречие. Свобода размахивать руками не далее носа другого индивида - пустая абстракция. Нельзя жить в обществе и быть свободным от общества. Даже в сообществе самодостаточных титанов действуют определенные правила: титан не убивает титана, титаны уважают жребии друг друга, накладывают санкции в виде изгнания на озверевших. Почему то против тирании таких правил Катимбер бунтовать не стал. Деспотизм ведь заключается не в наличии правил как таковых, а в их несоответствии тем или иным представлениям об общем благе. Катимбер Могучий как политический философ продемонстрировал полнейшую несостоятельность, в сравнении с которой Остраго - мудрец из мудрецов. Вместо того, чтобы задуматься о функции богов в мироздании и предложить конкретную программу изменениям их прав и обязанностей, если его чем-то не устраивает наличная форма правления, Катимбер устроил бунт ради бунта с закономерным результатами. В анархо-коммунизме титанов анархия погубила коммунизм. 

            Рассказы «Зима и Лето» и «Повелитель зверей и чудовищ» являются приквелом и сиквелом «Первого катрена Экольгена Горевестника», демонстрируя чисто на фабульном уровне  позитивные (обретение божественности)  и негативные (падение) последствия неоднозначных поступков богов в авторской метавселенной. Последний рассказ также закрывает несколько сюжетных арок. А вот второй рассказ это не только добротная вариация легенд о Сунь Укуне (Ханумане), в первую очередь классического китайского мультфильма "Сунь Укун. Переполох в небесных чертогах", органично вписанная в метавселенную, но и раскрытие личности наставника Машибухера – единственного персонажа, осознавшего, что живет в воображаемом мире и во всю этим пользующегося. Наличие такого персонажа ломает четвертую стену и заставляет проблему теодицеи заиграть новыми красками. Автор по отношению к своим персонажам трансцендентен и всемогущ, но как он может быть еще и всеблаг, сочиняя истории для развлечения читателей? Только одним способом ­ персонажи должны решать объективно существующие проблемы, актуальность которых не зависит от того, модельной или реальной является ситуация. Надуманные страсти и бессмысленные поступки, вызванные авторским произволом, а не внутренней логикой событий – зло, трагедия героев лишь тогда обретает смысл, когда опыт неслучившегося духовно обогащает читателей. Так пусть заключительные тома «Паргоронских баек» не оскудеют не только юмором, но и смыслом!

Приложение

Поскольку один из  рассказов изрядно обновил кадры титулованной аристократии, то в ожидании следующего тома уместно провести небольшую ревизию гхьетов Паргорона.

Всего в книгах так или иначе фигурировали 24 баронства:

Из первоначального списка использовано от 22 до 24 имен, появилось от 1 до 3 новых персонажей, пока не использованы от 23 до 25. 7 наследников известных погибших баронов неизвестны вообще, один не проименован.