Рецензия на роман «Четырнадцать ночей»

Продолжая свое путешествие по реалистическим произведениям АТ, остановилась на «Четырнадцати ночах» Игоря Фрейдзона. Привлекло меня сочетание слова «сага» в аннотации с небольшим объемом «Ночей»: было интересно, как же можно уложить сагу в два авторских листа. В итоге с определением жанра я затрудняюсь, потому что с одной стороны «Четырнадцать ночей», рассказывающие историю еврейской семьи, чей расцвет – и/или относительное житейское благополучие – пришлись на довоенные годы, действительно претендует на некоторую эпичность как по форме, так и по содержанию: есть здесь и некоторая степень обобщенности, и вписывание конкретной семьи в глобальный исторический контекст, есть и эдакая былинная обезличенность повествования. С другой стороны, если судить совсем строго, то в «Ночах» полностью охвачена жизнь только одного поколения (а совсем строго – только одной женщины, главной героини Фриды), а о ее родителях и детях говорится не то чтобы вскользь и не то чтобы по касательной… но не с размахом и глубиной саги, на мой взгляд. Кроме того, свойственные эпохе реалии описываются так лаконично, что их хочется назвать не описаниями и не введениями в повествование, а простыми упоминаниями понятий («преследование за политические взгляды / по национальному признаку» и так далее). По словам автора, «Четырнадцать ночей» основаны на истории его семьи, но являются не документальным произведением, а художественным, «сшитым из лоскутков воспоминаний бабушки, мамы и других родственников». Вероятно, именно поэтому за этими упоминаниями реалий для автора скрывается целая история, но для меня это выглядело как выхолощенная метафора типа крыла самолета или горлышка бутылки.

Увидев только название произведения и еще не успев прочитать аннотацию – там, где говорится про сагу, – я, кажется, предположила, что под обложкой может оказаться повесть о каких-то таких насыщенных двух неделях, что они будут стоить десятилетий. Но Игорь Фрейдзон поступил элегантнее и описал в четырнадцати ночах всю человеческую жизнь от зачатия до последней ночи в гробу, все связанные с Фридой ключевые события, действительно происходившие по ночам (или в основном по ночам), и, что мне показалось особенно остроумным решением, вписал в повествование Великую Отечественную войну как ночь, длившуюся 1418 суток. 

Сюжет «Ночей» вполне умещается в канву жизнеописаний обычных людей (обычных, что не отменяет уникальности каждого), и, может быть, из-за этой канвы даже невероятные и впечатляющие события не вызывали удивления, потому что чего только не бывает в жизни, которая, как известно, лучший сценарист: у каждого есть в загашнике несколько, казалось бы, фантастических историй, произошедших с ним лично или с его родственниками/предками. Но, не имея ничего против такой сюжетной канвы и понимая, что задача «Ночей» не состоит в том, чтобы поражать читателя внезапными перевертышами, я бы хотела отметить предсказуемость именно самого повествования, того, как история подается…  когда знаешь, что будет за следующим поворотом, и о дальнейшем догадываешься раньше героев: вот это – первая встреча тех, кто в будущем поженится, а вот это… ну да, Лейб не «чего-то не понимает», его дети намерены поступить именно так. Прием, когда читатель ориентируется в обстановке быстрее героя, создавая тем самым необходимое напряжение, хорош в триллере, однако именно здесь конкретно для меня он не сыграл.

С точки зрения структуры и формы «Четырнадцать ночей» отличаются от большинства произведений, что я читала на сайте и вне его. По структуре «Ночи» я бы назвала прямым монологическим высказыванием автора, которое включает в себя вступление с авторским заявлением о сути будущей саги, продолжается обычными повествовательными главами и заканчивается аж двумя послесловиями – собственно послесловием и финальным фрагментом «От автора», причем все это именуется главами: «Глава 1. Вступление. <…> Глава 17. Послесловие. Глава 18. От автора». В двух последних отрывках Игорь Фрейдзон от первого лица говорит о прообразе главной героини, своей бабушке Фриде, и озвучивает свою позицию по отношению к популярному лозунгу «Можем повторить», и от этого – а также от того, что послесловие и иже с ними считаются главами, не зря я так на этом зациклилась – лично у меня стерлись границы между художественным и нехудожественным авторским высказыванием. Эффект любопытный вне зависимости от того, было ли так задумано или получилось случайно (например, из-за того, что автор не совсем разобрался с настройками сайта, потому что в других его произведениях я тоже вижу странные штуки, связанные с оглавлением).

По форме же «Четырнадцать ночей» в значительной степени состоят из диалогов, иногда уходя от жанра романа и приближаясь к драматургии:

За ужином Ишие подробно расспрашивал Фриду о детях. Ему все было интересно.

Фрида:

– Я тебя очень попрошу, когда приходишь на обед и зовешь их к столу, не кричи «Мейске, Срулик…»

А эпизод, в котором дочь Фриды представляет свою версию определенных событий, выглядит так:

Рассказ Хаи:

Все ко мне пристают, как это произошло.

А я откуда знаю.

С одной стороны, такой упор на диалогичность придает повествованию живости и, что важно для «Ночей», передает колорит русской еврейской речи (последнее автору однозначно удалось – на посторонний взгляд не-носителя культуры). С другой стороны, с литературной точки зрения диалогические эпизоды мне показались удачнее повествовательных, содержащих канцелярит, стилистические несоответствия, случаи неверного словоупотребления типа «комиссовать» (в значении «освободить из тюрьмы»), «рассчитывать на ожидания» («пассажиры делились воспоминаниями, рассказывали друг другу об ожиданиях, на которые они рассчитывают на новом месте»), «а в скорости <вместо «вскорости»> и Ишие присоединится к нам». Авторский стиль изложения мыслей что с логической точки зрения, что с языковой я, признаться, совсем не оценила и назвала бы «Четырнадцать ночей» произведением наивного искусства от литературы.

Подводя итоги, хотела бы сказать, что «Четырнадцать ночей» – это, изобретем термин, эдакая полусага о любви, о верности, о тяготах жизни в тяжелый исторический период, с явно выраженной антивоенной (а если точнее, то анти-можем-повторить) позицией автора, с которой невозможно не согласиться, с уважением и любовью к поколению бабушек и дедушек. Но лично я как читатель считаю, что такая важная история заслуживает иной литературной обработки и более выверенных стиля (если своеобразный способ выражать мысли – стилизация) и формы.