Рецензия на роман «Лестница из терновника. 3. Прогрессоры»
Сразу оговорюсь, что пишу про весь цикл сразу – трилогия настолько цельная, что разделить её очень сложно и, собственно говоря, незачем.
На случай, если в рецензию забредет читатель, ещё не знакомый с Максом Далиным, пробегусь по стандартному списку параметров: мастерский язык; непохожие друга на друга, живые и развивающиеся герои; захватывающая история. Чередование глав, рассказанных от третьего лица и от лица героя-землянина, позволяет менять стиль повествования в диапазоне от иронии до трагедии. Вся эта красота происходит в мире, живущем по собственным законам и кардинально отличающемся от нашего. Словом, лучшее, что вышеупомянутый читатель может сделать – это немедленно закрыть рецензию и открыть книгу.
Я же, выполнив обязательную программу, перехожу к тому, о чём хотелось бы поговорить. Само собой, с совершенно субъективной точки зрения.
Основной темой трилогии, при всей её многослойности, мне показался поиск понимания. История начинается с полного его отсутствия. Земляне не понимают аборигенов планеты Нги-Унг-Лян, а аборигены, как выясняется по ходу действия, понимают землян ещё меньше. Жители страны Кши-На не понимают своих соседей из Лянчина, а те и вовсе не хотят кого-либо понимать, признавая только силовое решение проблем. Задача неразрешима с помощью одного только разума, и даже рецепт «полюбить и принять» недостаточен.
Роман в итоге даёт другой метод, и он, если подумать, довольно непрост. Чтобы понять, нужно стать тем, кто способен понять. Измениться, впустить в себя что-то чужое, странное и пугающее, разрушить границы своей личности. В «Лестнице из терновника» есть образ внешней трансформации, но параллельно идёт и внутренняя трансформация героев – и продолжение жизни без той и без другой невозможно.
Вообще метод «стать тем, кто способен понять» можно практиковать не только в фантастических книжках. Подозреваю, что если литература нас чему-то и учит, то именно этому пониманию.
Ещё одна интереснейшая вещь – подача очень и очень непростого мироустройства. Нги-Унг-Лян населяют существа, которые определяются с половой принадлежностью в юности, а до того благополучно сочетают в себе и мужское, и женское. Естественно, такая предпосылка полностью меняет все сферы жизни по сравнению с земным укладом. Тут всё другое – от животноводства до искусства, и этот контраст даёт возможность заново взглянуть на культуру нашего родного человечества, увидеть противостояние и взаимодействие инь-ян, лежащее в основе всего. Весьма освежающий выходит взгляд.
Но что особенно любопытно – в книге, которую половина комментаторов (не на этом интеллигентном сайте, конечно) называет безнравственной, даже нет эротических сцен в прямом смысле. В сюжете присутствуют несколько интимных моментов после брачных поединков, однако они намечены буквально несколькими штрихами. Стиль романа в этих местах напоминает японские рисунки тушью: из тумана проступает несколько деталей, остальное должно дорисовать воображение. Изящный ход.
Вообще «Лестница» насквозь графична – не случайно символика названия романа раскрывается через изображение на пергаментном «витраже». Здесь много прямых обращений к теме рисунка как символа, и много визуальных деталей – акварельные описания природы, тщательно прописанные украшения и одежда героев, надписи на веерах и фонариках.
И, если говорить про символизм, центральный образ книги – колючая ветвь акации в цвету. Шипы и цветы – иносказательное сочетание мужского и женского, и весь роман сопровождается этими двумя символами. Шипы – это и мечи, и шпили храмов, со всем соответствующим подтекстом (не зря Лянчин исповедует воинственную, принципиально жестокую религию). Однако и цветы встречаются столь же часто, и в кульминационной сцене третьей книги, наверное, не случайно с неба падает дождь из цветков миндаля.
В романе хватает и мрачных, и трагичных моментов. Но, как ни удивительно, общее впечатление, которое остаётся после прочтения, светлое. Не всё, но многое, оказывается, можно исправить. Можно изменить то, что казалось незыблемым, и измениться самому, и понять то, что выглядело совершенно чуждым. Наше воображение всё время дорисовывает в тумане вокруг скупого рисунка тушью безрадостный и унылый вид, и мы как-то привыкли считать этот печальный пейзаж реальностью. А это ведь, по сути, чистый лист.