Рецензия на рассказ «Природа страсти»

«Природа страсти» — неоднозначное произведение, больше похожее на театр теней, нежели на книгу. Посмотришь на него неискушённым взором — и увидишь лишь руки, сложенные в непонятном жесте. А посмотришь дальше — и увидишь картину на стене, но картина эта размыта и причудлива, она быстро меняется — прежде чем удаётся схватить смысл за хвост.

Чтобы понять эту ассоциацию подробнее, надо взглянуть на сюжет. В комнате собрались члены группы поддержки («Я Даниэль, я хотел убить себя»). К ним, в рамках терапии, приглашён писатель Истерна, но вместо тяжёлой истории собственной жизни, будто бы начинает «моделировать ситуацию» в поисках нового сюжета. Начинается история в истории — Истерна рассказывает о страсти некоего Уго к другому человеку, и к какой внутренней, а в конце и внешней трансформации приводит эта страсть, граничащая с одержимостью. Вложенная история остаётся словно безответной... но ответ вскоре находит себя сам, в этой комнате, где собрались рассказчик и слушатель.

Итак, почему театр теней? Если рассматривать «Природу страсти» как ужастик, то несмотря на всё возрастающую само-потерю Уго и сверхъестественную развязку случившегося с ним — они не играют на нервах, не заставляют бояться происходящего. Следовательно, ужастик из книги — посредственный (как руки, сложенные в жесте — неизвестно зачем).

Но если мы начнём рассматривать «Природу страсти» как маленький философский трактат, то сразу вырисовывается новый слой — картина из теней на стене. Но что есть тень? Нечто неосязаемое, полное Символа, в толковании которого я не могу быть уверен. На обложке — пламя. Пламя тоже может отбрасывать тень, не так ли?

***

Мужчины в комнате воспринимают Истерну как женщину, женщины — как мужчину. Следовательно, в «Природе страсти» Рене Маори вновь представляет нам андрогинный образ, причём — удивительно — куда более конкретный, чем чувствуется в духе его сборника под названьем «Андрогин». Но при этом, он скорее называет его Абсолютом, а андрогином — лишь во вторую очередь, как пояснение:

— <...> Он средоточие двух целых объектов, объектов самодостаточных, со всеми своими инями, янами и другими энергиями, которые имеют возможность совершенно свободно циркулировать и взаимодействовать друг с другом.

— Что же это такое, по-вашему? Андрогин? Урод?

— Абсолют <...>. И андрогин, если так понятнее.

Абсолют — звучит даже более «совершенно», чем андрогин, который сам собой подразумевает совершенство. Объекты самодостаточные, «со всеми своими инями, янами» — не слишком уж каноническая основа для андрогина, не так ли? А получится ли сковать Абсолют, в который верит (или хочет верить) Истерна?

Так каков Истерна, задающий слушателям загадку, и одновременно являющийся для неё ключом? Он одинок, замкнут и... безмерно холоден — неудавшиеся самоубийцы выглядят на его фоне куда более живыми. Но в то же время Истерна рассказывал нам о страсти, всепоглощающей и разрушающей; в этой страсти сгорел Уго, который «стал худ, мрачен и пугался собственного горящего взгляда в зеркале»; как горящие угли просвечивала эта страсть сквозь глазницы его высушенного тела. Неужто хороша эта страсть?

Но если эта страсть плоха, что могло быть ей альтернативой? Созидание, в детях ли или даже в составлении панно из тараканьих крыльев. Это разные сорта страсти с разным результатом. Результатом взаимодействия Уго и Андрэ стал Абсолют; ведь в этой страсти не было ни сексуального влечения, ни любви как таковой, было только неумолимое притяжение.

Интересно, но не в первый раз удаётся найти параллели между творчеством Рене Маори и своим собственным. Я рассматривал ту же задачу (всепоглощающее притяжение Стефана/Данте к недосягаемому Ониксу), но с другим ответом. Мой ответ был таков: из деструктивного чувства не может родиться ничего конструктивного; так, Данте вырывается из Лимба, только распрощавшись с этим чувством.

Но, «Я хочу быть тобой», говорит Андре в «Природе страсти». И происходит нечто болезненное, вампирическое. Вам когда-нибудь говорили: «я тебя так люблю, ты такой(ая) вкусный(ая), что хочется съесть»? Андре разрывает плоть Уго зубами («Denn du bist, was du isst / Und ihr wisst, was es ist / Es ist mein Teil!»).

Казалось бы, всё позади. Они соединились, метафизически или в желудке Андре, неважно... Но вот Истерна-рассказчик срывает шарф и показывает следы от укусов, затем оборачивается к зеркалу — в котором нет его отражения, и картинно исчезает, оставив после себя лишь парящий шёлковый шарф.

Так что это было? Всего лишь история о притяжении к вампиру, которые, как считается, такие и есть, красивые, магнетические, манящие? Вампир — не абсолют, абсолют — это и лёд, и пламень; а вампир — мертвец, вот почему от Истерны у читателя остаётся такое холодное ощущение. Но почему тогда ладонь Истерны разделена ровной линией надвое, будто бы всё-таки произошло слияние двух разных существ? Ответ — это тень, размытая тень, и мне не узнать, правильно ли я разгадал скрытый в ней символ.