Рецензия на роман «Путешествие гулама»

Книга великолепна - она прекрасно написана, перенасыщена яркими и фантастичными деталями, обильно приправлена цитатами и аллюзиями. И вся эта пышно цветущая роскошь растёт на почве эзотерики, уходя корнями на такую глубину, что читатель не  ошибётся, рассматривая эту историю как притчу.

Особенность романа - множество описаний природы, коротких, ёмких и атмосферных:

Солнце клонилось к закату, из-за облаков окрашивая мир в чёрный и рыжий. В свете заката мир сделался фальшивым, он догорал как лучина в тёмной избе, и небо в его лазурном зените расчертили трассы падающих звёзд. Впереди, на распутье, показался дуб – уже издалека было видно висельников, что большим числом покачивались на кряжистых узловатых ветвях.

В боевых сценах, которых здесь тоже немало, автор даёт волю своей буйной фантазии, внося в описания изрядную долю поэзии:

В тот день брали бастион святого Мартина, что у юго-западных ворот. Под грохот канонады карабкались вверх по склону люди в чёрных беретах и серых плащах, с насыпи по ним били из винтарей ополченцы, скрипачи из церковного хора. Наёмники жмутся к земле, щерятся как хищные крысы, и кажется великаном рыцарь в серых гидравлических латах, земля осыпается у него под ногами, он опирается на алебарду как на посох, а в левой руке держит знамя – клац, клац! – искрят пули по серой броне. Ниже по склону второй, в латах чёрно-белой шахматной расцветки, и третий, блестящий серебром, с плюмажем в цветах Савойского дома: вскидывает пулемёт, стучит оглушительно очередь

Удивительно, но при такой подаче даже пляшущее время глаголов совершенно не раздражает - возникает ощущение, что так и надо.

Цитат в книге явно использовано куда больше, чем я способна опознать, но даже то немногое, что я уловила, порадовало. Каюсь, бессовестно поржала, когда герой спросил у шамана Виктора Олеговича: "Вы не можете выражаться проще?"

Кроме того, роман дал возможность кое-что понять о двух интересных вещах, занимавших меня в последнее время - о магическом реализме и личности героя.

Споры о сути магического реализма волновали АТ всего пару дней назад, и я не стану делать вид, что имею устоявшееся мнение об этом термине. Никаких определений магического реализма у меня нет. Зато, как выяснилось в процессе чтения, есть ощущения. Очень странное чувство - читать книгу, заявленную как "Научная фантастика, Постапокалипсис, Боевая фантастика", и быть не в состоянии отделаться от чувства, что это и есть настоящий магический реализм. При том, что реализма здесь не может быть в принципе - это совершенно безумный мир после Рагнарёка, в котором смешалось всё, что пришло в голову автору. Выглядит он примерно так:

В болотах лютовали водяные, фавны и макоши кормили хлебом мавок, нейромонахи верхом на железных конях выслеживали прошлогодних мертвецов-мизгирей, лешие резвились в зарослях папоротника, что расцветёт на Ивана Купалу.

Но при совершенно фантастичном антураже на ум по ассоциации первым делом приходят Милорад Павич и "Арабский кошмар". Тот же привкус мира, чуть-чуть смещённого и оттого открывшегося с неожиданной, непривычной и пугающей стороны. Логика этой книги - логика сновидения, вывернутая, но не позволяющая в себе усомниться, пока ты, сновидец и читатель, находишься в глубине сна. Вот это смещение и кажется мне обязательным компонентом магического реализма. 

Ещё одна интересная тема - личность главного героя. Я, признаться, с некоторой оторопью наблюдаю за тенденцией делать ГГ никаким, чтобы читатель мог придумывать его душевные качества самостоятельно (подразумевается - заливать в пустую форму самого себя). Так вот, большую часть романа главный герой - никакой. У него нет личности, он плывёт по течению и почти не рефлексирует, на двадцать описаний того, что Сирхан сделал, приходится одно описание того, что он подумал или почувствовал. 

И при этом ни малейшей возможности возмутиться не оставлено. Это - авторская задумка, сюжетообразующий ход и вообще основа романа, имеющая железное обоснование. Герой был похищен в раннем детстве и прошёл процедуру смерти и воскрешения, в его теле - две души, и обе почти себя не сознают: "твоё умерщвлённое, а затем насильно воскрешённое тело обзаведётся примитивным эмулятором души".

При этом Сирхан понимает, что он из себя представляет:

Он ведь не человек, а заводной солдатик. Лейб-гвардеец достославного халифата. Блестящий, стальной, во всём их превосходящий – и абсолютно пустой…

В какой-то момент он противопоставляет свою волю привычке и желанию убивать. Понимает, что такое любовь. Делает осознанный выбор. Личность пытается сложиться из осколков...

Сирхан вдруг понял, что в нём вопреки всему живо что-то, тянущееся к любви и дружбе, и даже жалких обрывков памяти хватило, чтобы дань начало нравственному чувству. Оно – как трава, способная прорасти сквозь камень. Сейчас слабо в своей малости, и вырвать его легче лёгкого, и любое слово, испуг, лёгкое дуновение ветра… 

А вот чем заканчивается эта история, я не знаю. Мне показалось, что финал можно прочитать двояко. Можно поверить халифу-безумцу - или же связать разбросанные по тексту отсылки к истории Праведного Имама, чтобы выстроить из них более оптимистичную версию.

Я бы рискнула выбрать второй вариант.