Рецензия на повесть «Последняя из Надежд»
Города и люди в миражах цифровых преступлений *
Жить стало легче, убивать - тоже...
Почти за каждым прорывом из зоны социальных устоев стоит непережитый и захороненный гештальт. Иногда он превращается в преступление. Последовательное изучение и раскрытие этого пути лучше всего удается авторам детективного жанра. Низменное, по признанию классиков, притягивает сильнее добродетели, которая очевидна и не требует понимания.
Этот сложный узор противоречивости человеческой психики, где одновременно уживается тяга к прекрасному и маниакальная жажда смерти, как в фокусе проявляется в самом начале повествования. Образ птицы в тумане петроградской ночи прочно фиксирует внимание на двух пластах: реальном и кажущемся. Хронотоп романа отдален от современности на время средней человеческой жизни. Это не очень большой срок, чтобы ждать от событий новизны уровня фантастики, и читатель с приятным послевкусием узнает в картинах событий современные реалии, слегка оттененные, скорее естественным течением времени, чем цифровыми преобразованиями техногенного характера.
Наряду с персонажами международного полицейского трио, ведущего расследование, действующими лицами становятся образы городов-локаций. Их пейзажные зарисовки, где события стежками внутренних монологов и реплик сшивают воедино ткань преступления, наполнены психологическими параллелизмами и историческими контекстами. Питер, получивший старое революционное название Петроград, в этой доминанте сохраняет нечто от мятежного духа радикальных революционных перемен. Но касаются они не внешних проявлений, а скорее, внутреннего сопромата человека и изменившихся условий жизни. Прогресс становится тем Минотавром, который одинаково верно служит и сохранению, и уничтожению личности человека. Русская классика немало постаралась, чтобы превратить это европейское окно в симбиоз мистического страха и высокомерного холода искусства.
Симметрично ему в детективе представлен город-утопленник, годы которого сочтены. И там тема красоты и смерти по-своему отражает глубины раскрываемого преступления. Обе локации объединяет мотив воды, как некой стихии, ставшей не просто местом обитания, но и диктующей отражением своей глади непредсказуемость поступков. Это напоминает неприятное ощущение илистого дна подсознания, таящего тени страхов и опасений непережитых обид. Образ карнавальной Венеции и система ее каналов, гондольеры, работающие вахтовым методом, обреченность древней архитектуры — все эти детали становятся говорящим фоном в раскрытии преступления, где фатальность жизни одного человека не менее трагична, чем целого города.
Город любви, увидев который, по набившей оскомину фразе, можно умирать, предстает узнаваемым даже с точки зрения современности. Многозначной метафорой, отражающей суть главного конфликта, является мусор. И если подходить к этому образу по-философски, как это удалось автору, то о цене пребывания на земле можно судить, как о сумме мусора, оставленного после себя. Выхолащивание жизни цифровыми удобствами, где личность предстает всего лишь одной из тысяч одинаковых упаковок, содержащих один и тот же продукт: каналы восприятия, сумму рефлексов, рамки социальных законов, глянцевую внешность, — лишает даже самое изощренное преступление той глубины, с которой Раскольников каялся на площади.
Восточные мотивы в детективе выписаны с хронологической точностью, где-то даже дотошностью автора, внимательного к особенностям мышления, менталитета и даже манерам и интонациям речи живущих там героев. Их портретные и цитатные характеристики позволяют почувствовать тот неуловимый флер мудрости веков, таинственный и опасный, где за улыбкой прячется смерть, а на конце клинка еще остается надежда. Эти страницы в сочетании с острыми поворотами сюжета позволяют увидеть в гештальте преступления, связанного со страхами и жаждой отмщения, весь контраст противоречий, скрывающийся в мудрости: "Восток дело тонкое".
Повествование автора не нарушает личного пространства читателя, не заигрывает с ним на нотах крючков внимания детской забавы "кошки-мышки", оно ведет его по страницам сюжета безотносительно и самодостаточно, позволяя не впадать в крайности осуждения, а просто воспринимать происходящее, как еще одну боль, а может быть, выход — в принятии себя таким, какой ты есть. Цифровой мир изменил правила общения, но не решил, а скорее, усугубил пространство личного одиночества, где не спасает ни штатный психолог, ни деньги, ни власть.
Эта мысль, которая подспудно возникает при чтении, обезоруживает и примиряет одновременно, как образ красавицы яхты "Nadin", ставшей цифровой купелью смертей и рождений новых возможностей человека, приблизившегося к уровню бога: одухотворять пространство созданием нового мира. Умение автора видеть события и героев объективно, как сочетание обычного, низкого и высокого, рассыпано в деталях. Это и небольшие сюжетные ответвления, знакомящие с историей героев, описание бытовых реалей, пейзажные зарисовки из окон летящего поезда и даже фамилии.
Главный герой подан суммой реалистических мазков, уже после пары страниц он становится молчаливым собеседником, располагает к себе высоким уровнем правдивости в сочетании с обыденностью. В его мыслях, движениях и образе действий угадывается личность, способная вписаться в любой внутренний мир. Это не типичный образ опера, который поражает методом чужой дедукции, не формат альфа-самца, способного переплюнуть Холмса и Бонда одновременно.
Это человек, который может жить с тобой на одной площадке, с которым ежедневно здороваешься и принимаешь его и таким, каким знаешь, и тем, кто в нем еще незнаком. И только фамилия Калашников, которой автор наделил своего главного героя, где-то на отдалении мысли о прогрессе, ставит у распутья, болезненного и необходимого. Жизнь на земле — продолжение смерти или наоборот. Жертва и преступник об этом, наверное, думают по-разному. А вот детективу приходится эту разность соединять, собирая в одно полотно, в один контекст — грех убийцы и провокацию жертвы. Так в пустыне эфиры желаний создают миражи воды. И каждый читатель, следуя за мыслью автора, на одной из страниц, наверное, найдет ответ и для себя.
Сегодня жанровые границы произведений ассимилируют и уже не представляют собой критерии четкого рубрикатора, где раньше бы в нишу детектива, считавшегося плебейским чтивом, не смогли занести "Преступление и наказание". Гендерный сдвиг сделал жанр более психологичным и метафоричным. Стилистика романа наполнена символами, позволяющими увидеть за поверхностной рябью сюжета более глубокие и трагичные проблемы, чем изощренное апгрейдами убийство и международный синдикат клонирования. Если говорить о художественности языка, способного расширять проблемы до уровня философии, то аллегории имеют несколько уровней. Символика мертвого лебедя оттеняет мотив гибельности красоты. Метафоричное изображение городов, олицетворяющих системные окна общества: искусство (Петроград), карнавал смерти (Венеция), любовь (Париж) и власть (Мекка и Медина), — позволяет рассматривать маленький сюжет через лупу мировой истории.
В тексте невербальными доминантами конфликта работает целая россыпь контаминаций и переосмыслений ("Все дороги ведут в Мекку"), значимых деталей, за которыми кроется кровавый путь цивилизации. Образы главных героев не случайно повторяют фамилии российских создателей оружия. Здесь краеугольная тема ответственности за слова и дела поднимается до уровня обобщения вековых доктрин. Финальная часть, которая, казалось бы, должна расставить акценты, апеллирует символикой чисел к теме апостолов христианства. Но в романе мотив предательства и верности неожиданным образом смещается из зоны безликого социума в сторону частной трагедии, ставшей триггером будущего падения не одной империи.
Система цифровых коммуникаций создала проекции виртуального мира, воздействие из которого сегодня едва ли не опаснее, чем кровавые дорожки за АКМ и револьверами Макарова. О том, случайно или обоснованно автор проводит эту аналогию, каждый прочитавший, если не сможет понять, то хотя бы задумается. И в эти тихие минуты сознания собственного бессилия и безоружности, может быть станет немного тише за окном, в новостных лентах, как в читальном зале человечества, так и не преодолевшем пороги животных инстинктов. Высшее звено эволюции приняло эстафету самоуничтожения во всем нелицеприятном облике убитой надежды из ящика Пандоры, после которой остаются мертвые лебеди траурных новостей.
---------------------------------------------------------------
* Рецензия носит не рекомендательный, а аналитический характер и рассчитана на аудиторию, ознакомившуюся с текстом произведения.