Рецензия на роман «Ястребиная бухта, или Приключения Вероники»

Есть ли жизнь после хеппиэнда...

о романе Елены Черкиа «Ястребиная бухта, или Приключения Вероники»

Сама я отношусь к давним и прилежным читателям прозы Елены Черкиа, потому мне бывает нелегко посмотреть на её романы как бы со стороны. Сама писательница где-то написала слова «аванс доверия», я не помню, о чём шла речь, но это идеально подходит для моего отношения к её творениям. Я выдала свой аванс доверия ей очень давно и поэтому любую ситуацию в рассказанных Еленой историях воспринимаю сначала как данность. К чем я это? К тому, что недавно один из читателей удивился, вот скажи-ка, написано казалось бы о скучном, о жизни после свадьбы, о супружеской жизни, а оказалось, и тут есть о чём написать. Уточню, читатель имел в виду — о счастливой совместной жизни, а не о том, как она разваливается, претерпевает, и дальше — как повезёт...

А я в ответ удивилась его удивлению. Можно ли ждать скуки там, где двое любящих собираются начать новую жизнь не просто вдвоём, а затевая новое дело, строя для себя и для туристов новое место для жизни и отдыха — на самом берегу южного моря. А вокруг — смута и неразбериха, законы, которые не работают; вечные ценности, которые стремится отменить сиюминутная выгода; новая мораль, которая местами жутка и абсолютно, торжествующе аморальна. Так что главный вопрос не в том, можно ли жить интересно после той самой «счастливо-концовой» свадебки, а в том, можно ли в таких условиях (лихие 90-е, да) — вообще нормально жить. Радоваться, влюбляться, строить прекрасный дом с парусом на крыше, любить своих детей — как совсем маленького Женечку, так и бесшабашного взрослого сына Фотия — Пашку великолепного, который вместе с суровой тоненькой Марьяной наломал таких дров — не сложишь в поленницу...

Что пишут обычно о тех временах? Для нынешних читателей «лихие» подобны романтическим историям о сицилийской мафии — всё очень опасно, очень жестоко и именно поэтому мелодраматично и по-киношному привлекательно. Сплошной нуар. Но вот Елена Черкиа говорит — да нет же. Не так! Во все времена бывает свет посреди темноты и бывает время для радости. И ценность романа «Ястребиная бухта» для меня в первую очередь в том, что автор не отворачивается от тягостных примет эпохи, притворяясь, что их нет вообще. Нет, её герои как раз существуют в самой гуще, им приходится сталкиваться и с бандитскими разборками, но не как в драматичном приключенческом кино, а — как в жизни. И с любовной неразберихой сталкиваются они, причём не исключительно в семейном кругу, тут замешан и жестокий шантаж, и вполне реальные опасности не только для любви, но и для жизней героев. Но одновременно Елена так вкусно пишет всякие бытовые картинки, хоть сцены в ресторанах, хоть в сельском магазинчике, что их всех видишь живыми и воспринимаешь, как реально существующих людей, так и хочется узнать, а что стало сейчас, по прошествии стольких лет, с деловитой барменшей Иванной, с бестолково влюблённым в главного монстра книги — роскошную блондинку Ласочку — школьником, которым та вертела, как хотела... С непутёвой очаровательной Василиной-Васькой и её немногословным возлюбленным атлетом Митей, таким тоже очаровательно почти мальчишкой.

За Ласочку автору отдельное спасибо. Нечасто встретишь в современной прозе столь тщательно прописанную психологию становления истинного монстра, тут даже слово «злодейка» не подходит, такое описание скорее рассчитываешь увидеть в триллере о развитии психопатии.

Но писать больше, значит, нагромоздить в рецензии спойлеров, а этот роман ценен ещё и тем, что он — чистой воды приключение, настоящее. Когда читаешь не только получая удовольствие от авторского слога, но и с трепетом ожидая, чем же кончится эта ситуация, и как разрешится следующая.

И, завершая свои слегка сумбурные впечатления, скажу, для меня очень символично, что роман сезонно поделен на две практически равные части — зимнюю и летнюю. Да, это берег южного моря, который мы привыкли воспринимать как край постоянного лета, ну ладно, плюс ещё бархатный сезон. Но так же, как в человеческой жизни существует счастье и боль, радость и печали, там тоже есть и ледяные зимние ветры, шторма, внезапные мартовские морозы со снегопадами. Но и — прекрасное в своей летней радости тёплое море, горячий песок, бескрайнее небо над зеленеющей степью с птицами. Всё, как в жизни.

«Приехали дайверы, мешая английскую речь с русскими словами, быстро и деловито собрались и, не успев опомниться, Ника расцеловала маму и Женьку, помахала рукой важному Пашке и уселась рядом с мужем на переднее сиденье «Нивы».

 За ними пылили еще две машины, в одной ехал переносной компрессор и прочее снаряжение, а все заднее сиденье Нивы было завалено палатками, надувными матрасами и коробками с тушенкой.

 Фотий улыбался, поглядывая то на дорогу, то на молчащую Нику, которая рукой придерживала пряди выгоревших волос.

 — Умаялась? Ничего, неделю будет нам тихо. Ну, почти.

 Она тоже улыбнулась ему. Так хорошо было ехать и молчать, смотреть, как плывет мерная степь, с набросанными по ней серыми валунами, редкими одинокими деревьями и за ней тянется бесконечная вода. В намеченных местах останавливались, разбивая лагерь. Компрессор гудел, черные фигуры у воды бродили, исчезали в сверкании, появлялись снова, таща черепки, чиркая по истертой на сгибах карте новые значки. К вечеру солнце садилось то в воду, присасываясь к глади красным подолом, то в дальнюю степь, заволакивая дымкой пологие курганы. И в бескрайней темноте было все так, как увиделось Нике еще до поездки: костер и негромкие усталые разговоры, смех, запах еды, чай в обжигающей кружке, а после — сон и любовь, отграниченные тонкими стенками палатки от чужих глаз, но не от звучания степной ночи. В ней — непрерывное поскрипывание сверчков, крики ночных птиц, чьи-то мирные шорохи совсем рядом с ухом, шум древней воды.

 Перед сном Фотий колдовал над рацией, выслушивал Пашку и Мишаню, а Ника болтала с Женькой, понимая, как тому важно — поговорить в черный микрофон, солидно нажимая кнопку.

 Через пять дней Нике стало казаться — они тут почти всю жизнь и можно обходиться без слов, просто живя в этом подсоленном морем жарком воздухе. Она загорела так сильно, как сумела ее кожа — не до черноты, а до темно-золотистого цвета. Волосы выгорели из светло-каштановых в соломенную белизну. И посветлели карие глаза, будто впустив в радужку морскую зелень, просвеченную солнцем.

 — Летняя Ника, — шептал Фотий ночами, проводя по шелковистой от соли коже теплой ладонью, — ты мое лето.

 А днем она ловила его взгляд, выходя из воды. Отжимала мокрые волосы, улыбаясь, и когда переодевалась в сухое, то становилась на коленки, заглядывая в зеркальце на переднем стекле, увидеть то, на что смотрят его глаза.

 Ей казалось, никого нет вокруг, хотя, уже понимая чужой язык, слушала и кивала, смеялась и что-то рассказывала сама, подбирая слова. И вместе что-то делали и купались вместе, готовили еду и после заливали костер, уезжая. Но все это было лишь частью бесконечного моря и неба — через которые плавно шли двое, касаясь загорелыми плечами"