Рецензия на сборник поэзии «Шрамы»
И слов уставшие монархи: тектоника разрушений в цикле стихотворений "Шрамы" *
И почему бы иногда не говорить красиво, если за это право давно проплачено авансом. Сегодня найти слово, способное резонировать, а не только звучать, становится все сложнее. Нет, это не читатели оглохли, среда изменилась, она стала требовательнее. Стихи, в отличие от прозы, имеют более изощренный арсенал оружия покорения: ритмика, рифма, инструментал. Это та вспомогательная свита, которая прислуживает королю слова. Но только без него она пуста. Обладание одеждой не имеет смысла, если у нее нет тела. Лексика, смысл, это — первооснова. И только потом тяжелая артиллерия вторичных допов: аллитерации, цезуры и гекзаметры.
В тишине рефлексий
В цикле стихотворений, имеющем такое акцентное название, собраны тексты, позволяющие проследить влияние негатива на выбор темы, создание тропов, использование фонетики, как невербального актора.
Шрамы бывают случайными и не очень. И если гипотетически продлить цепочку к началу их рождения, то первые будут незамысловаты и коротки: "Шел, поскользнулся, упал, очнулся, гипс". Если, конечно, их обладатель не начинает рефлексировать о божественном наказании. И хотя их последствия остаются навсегда, и часто - необратимые, страшные, они все-таки ноют больше на погоду, реже прописываются в памяти боли. Со вторыми — сложнее. Путь их обретения почти обязательная амплитуда взлета и падения, именно на фоне утраты чувства окрыленности возникает желание перебить муки душевные непростой физикой процесса: разлукой, отягощенной выпуском боли наружу.
Цикл открывается стихотворением, название которого забирает из поля зрения лирического героя благополучие даже из прошлого. И если в известной фразе "Когда деревья были большими" равноудаленность детства и старости в центральном образе выглядит как недостижимость, уже или еще, перспективы; в эмоциональной подаче не ощущается ни трагизма, ни даже сожаления. Не так воспринимается газлайтинг между пороговым быть или казаться.
Кажущееся синим небо — свидетельство перелицовки прошлого, причем, учитывая объемность образа, переоценка касается многих сторон. Когда из-под ног уходит история или ведущий сюжет жизни, освободившееся место в памяти нужно чем-то занять, наделив кажущееся тогда, чем-то реальным в сейчас. Композиционно история разочарования и "конец сказки" переосмыслены через сезонность лета и осени. Лирический герой не позиционирует охлаждение, как результат каких-то действий, он отстраненно пишет о случившемся, акцентируя внимание состоянии, а не переживании: было и стало.
Казавшееся синим небо холодеет и отдает неуютом, ложь перебивает истину, а горечь сладость. Подбор антитез рассчитан почти на все репрезентативные каналы: зрительный (голубое небо, листва зеленая), кинестетический ("Разве я с тобою не целовался?", крылья за спиной, подула осень, мячик сердца) и отчасти звуковой (звук летящего мяча, осенние ветра). В тексте почти нет звуков. Из всех образов звукоряд можно вытащить только из мяча и ветра. Эта трагическая тишина создает ощущение остановки времени в отдельно взятой истории.
Романтические разочарования забирают с собой из прошлого не только время и память, но и на будущем рисуют, как инеем на стекле, руны замирания, остановок, очень похожие на обычные шрамы. Страх одиночества в переживаниях прошлых отношений отбирает не только крылья, но иногда даже дом, место силы, мысли и способность идти дальше. И только стихи, как волонтеры семантики, иногда подставляют свои хрупкие плечи на фондовом рынке судьбы. Переживание разрыва между прошлым и действительностью рубцуется медленно даже в детстве.
Бенгальские костры детства
Мотив добровольного рабства в стихотворении "Я раб хозяек двух" почти не касается темы деструктивного развития событий, если не брать во внимание то, что "хозяйки" — большие любительницы именно разрушений. Их образ, конечно, аллегоричен, и скорее всего, это не программное, вроде "Поэт в России больше чем..", но первая строфа позволяет глубже понять разрыв желаний и уровень притязаний лирического героя, выбравшего такой опасный рисунок подчинения.
О конфликте эго и социума в выбранном пути в тексте сказано в сослагательном наклонении. За кулисами образов, в междустрочии невербального прочитывается нелегкая участь, похожая на знаменитую игру со знаками в предложении про "казнить или миловать". Рокировка личного и общественного подана в необычном ракурсе. Если отстраниться от частностей, то обе госпожи, скорее всего, проекции какого-то сильного и неизлечимого детского гештальта, который из маленького бунта бенгальского огня раздул осенние костры болезненных расставаний.
В тексте есть ненормативное использование некоторых актантов, но учитывая современные тенденции упрощения логоса и право автора на окказионализмы, на них можно посмотреть сквозь жалюзи ритмических строф. Непредвзято. В финале остается вопрос — добровольное рабство является ли рабством, если это выбор? И если это выбор, то, разве не для того, чтобы предупредить разрушение себя? Ожидаемый человек быстро надоедает, со сложным трудно, но интересно жить. И скорее всего, выбор лирического героя вписывается именно в это полубредовое путешествие с хрупким хрусталем в руках. Неожиданный образ для позиционирования хозяек. Хотя...Как сочетание красоты и горной породы — вполне оправдано.
Не вписаться во время
Тема дискомфорта и изгнания современной линейкой ценностей продолжается в стихотворении "Я обещал тебе с небес достать луну". Топографическое унижение светила говорит, что у лирического героя своя луна, которая в заглавном "Л" не нуждается. Противопоставление небесного тела и жилищного вопроса, испортившего не одно поколение и не только москвичей, сначала выглядит иронично. Но постепенно, интонации искренней рефлексии и обобщающая подводка заставляют поверить, что автор не вкладывал в звучание иронического паттерна.
Интересно звучит пасхалка из прошлого, напоминающего кодекс несостоявшихся строителей коммунизма, убежавших за развитым капитализмом. Почему-то вспомнился Есенин, с его "задрав штаны бежать за комсомолом". Комсомола нет, как, собственно и остального...Мотив разочарованных изгнанников не только из пространства (ипотечный фрейм), но и из времени ("Мы два глупца. И переучиваться - поздно...") после прочтения оставляет легкий и горький след сопричастности современника. Такого же не вписавшегося в эти временА.
Неизвестно, кто автор фразы "Мужчину шрамы украшают" — мужчина или женщина. Кто чаще оправдывает реальность с ее подачи. Кому важнее рубцы и внешнее накопление опыта, мужественным альфам или требовательным омегам. Навскидку, для представителей клана искусства этот народный критерий ближе всего к судьбе М.Лермонтова и Э.Хемингуэя. Их, наверняка больше, со шрамами, но названные пришли первыми.
Шрамы бывают большие и маленькие, старые и свежие, постыдные и демонстративные, свои и чужие. Но это всегда разрушение целостности, выход за пределы прошлых проекций, скрытое желание получить за них отложенную выгоду или хотя бы небольшую компенсацию в виде удачи, встречи или понимания. Не все шрамы можно увидеть, у них косвенные внутренние датчики: бинты лент ЭКГ, смятые простыни бессонных ночей, бегство в царство прозака. Или в стихи...Счастливые и удачливые тоже их пишут.
Но у битых и уставших они еще получаются живыми.
-----------------------------------------------------------------
* Рецензия носит не рекомендательный, а аналитический характер и рассчитана на аудиторию, ознакомившуюся с текстом произведения.