Рецензия на повесть «Процесс»
В капкане судебного заговора
Чего не хватает на АТ — реалистических криминальных триллеров. Они, конечно, есть, но обычно как составляющая фантастического произведения, а вот жёсткого, дистиллированного реализма в таком жанре маловато. По крайней мере, мне лично подобных вещей попадаюсь не слишком много, могу вспомнить разве что «Право на молчание» Ирины Соляной, «Записки старого опера» Артура Болена, ну и ещё пару-тройку.
«Процесс», несмотря на своё отсылающее к Кафке название — реализм стопроцентный. И стопроцентный криминальный, точнее, судебный триллер. И на материале приснопамятных 90-х. Такая литература до сих пор занимает значительную жанровую нишу и имеет не так много, как раньше, но достаточно заинтересованных читателей.
Надо полагать, найдёт их и «Процесс», при некотором количестве разного рода недостатков, производящий на читателя весьма сильное впечатление. Прежде всего, своим острым драматизмом. С первых строчек автор отправляет нас в мрачные пучины судебного заговора против некоего криминального авторитета. В заговор втянуты следователь, прокурор, судья, даже адвокат — все работают на то, чтобы посадить подсудимого минимум на четверть века, а желательно на пожизненное, потому что таково распоряжение генпрокурора.
Для 90-х ничего удивительного в такой ситуации нет, хотя, справедливости ради, тогда такие дела, наоборот, часто разваливались до суда, или же присяжные оправдывали очевидных злодеев. В данном случае, однако, подсудимый — Юрий Столяров — обречён, поскольку лишён всего своего состояния и не может оплатить даже частного адвоката. Опять же возникает вопрос, как можно отобрать у неосуждённого ещё богатого человека все его активы, но таково сюжетообразующее авторское допущение.
Страдания Столярова, которого в заключении пытают голодом и бессонницей, описаны весьма убедительно. Так же, как и его коллизия с психологом Генриеттой Нестеровой — как бы независимым специалистом, которая должна оценить психологическое состояние подсудимого, дав заключение, которое, предположительно, должно помочь ему на суде. Однако психолога «втёмную» использует её любовник прокурор Рыков — в целях, разумеется, противоположных…
Как сказано, такой острый драматизм — основное достоинство повести. Не хуже смотрится психологизм и неоднозначность отношений персонажей:
«Генриетта… начала нащупывать контакт с задержанным, стала видеть в нем человека, а не конченного монстра, коим он ей показался в первый день».
Вообще, все персонажи сложны и неоднозначно. И, что важно — среди них практически нет положительных. Ну разве что Генриетта, которую затянули в это дело обманом. Все остальные — прокурор, судья, адвокат, да и сам подсудимый, попросту преступники. Никому из них сочувствовать не хочется, особенно Столярову, который отнюдь не невинный сиделец, а самый настоящий уголовник, убийца и насильник. И неважно, что его злодейство обосновано его детской травмой (которой прокурор воспользовался для его осуждения):
«Потому что его все бросали. Все-все, вплоть до родителей. Вернее, начиная с родителей».
Равно не заставляет сочувствовать позднее раскаяние и Рыкову. Удивительно, однако, что при негативном отношении к персонажам, повесть читается с неподдельным интересом, буквально на одном дыхании.
Однако она была бы гораздо лучше, если бы автор избег нескольких серьёзных ошибок. Хотя самая главная из них — даже не ошибка, а проблема исходного текста. Дело в том, что, судя по авторским комментариям, повесть представляет собой отрывок из большого романа, из-за чего события во многом кажутся недостаточно выписанными, как бы вырванными из контекста общего сюжета. По этой же причине не всегда достаточно ясна и мотивация героев. Особенно это касается финала повести, где появляется важный женский персонаж, надо думать, читателям романа знакомый, но для повести совершенно «свежий», с непонятным бэкграундом и функциями.
Вероятно, из-за этого же действие довольно часто не показано напрямую, а наскоро пересказано, словно в синопсисе:
«Так продолжалось уже шесть месяцев, и у всех участников процесса начали сдавать нервы, даже у судьи Баринова, которому каждый день стал названивать Грачев, и настаивать на том, чтобы процесс завершился не позже конца февраля-начала марта».
Можно же было поступить иначе: например, дать эпизод со звонком генпрокурора и его нервным диалогом с судьёй, упомянув при этом, что миновало полгода…
И из-за того же, думается, экспозиция в начале повести кажется порядком затянутой и монотонной.
Фокал очень часто и без всякой отбивки — смысловой или технической — переходит с персонажа на персонаж, так, что даже однозначный главгер в повести не просматривается. Это, конечно, тоже следствие переделки отрывка романа, оснащённого многими персонажами и сюжетными линиями.
Остальные претензии более или менее частные. Скажем, не слишком достоверное, как мне показалось, описание судебной процедуры, например, зачитывания приговора. Я, конечно, не юрист, но не уверен, что даже в 90-х в судебном заседании была возможна такая вот базарная перебранка между прокурором и подсудимым:
«— Да, сколько хороших людей из-за тебя, подонка, умерло! А могли бы жить, коли твоя мать приняла бы верное решение, узнав, что тобой брюхата!
— Заткнись!
— Ну-ну, повезло тебе, что у нас мораторий на смертную казнь, не то лично бы потребовал тебе вышку! Мудак безмозглый!»
Стиль произведения в основном жёсткий, ясный и без ненужных украшательств — как раз то, что подобает суровому триллеру. Однако чувствуется и некоторая авторская стеснённость, недостаточная гибкость при построении фраз. Имеется и традиционная ошибка со слишком «художественными» диалогами.
«Да что ты! Серьезно? Деньги решают не все? Ну-ну, только я на свете живу четвертый десяток лет, немногим тебя моложе, начальник, и мой опыт подсказывает, что купить можно любого, и неподкупных не бывает, только цена у всех разная, вот и все».
Такую речь произносит человек, которого только что неожиданно задержали и грозят пожизненным сроком. Он в стрессовой ситуации, его мир рушится, а он вещает правильными фразами, тщательно подбирая выразительные слова… Причём автор, похоже, сам это понимает, поскольку в других местах речь героя вполне соответствует ситуации:
«Вот она была любима, а сама… сама не любила. Она все больше по холопам была, шлюха! И остра на язык! Да, вот все время то кусала, то жалила, унижала, грязью поливала… не меня любила… всем давала, а я на все ради нее, не считая, всем с ней делился, думал, ну а как, полюбит, а она… Вот говорят же, что молодая хочет детей… А эта не хотела… Ну, от меня не хотела, совсем…»
Здесь верю: это и правда речь взволнованного человека, который пытается сказать многое, но не может из-за наплыва эмоций.
Слишком обильно употребляется слова «будет» и «было», особенно в начале повести. Есть и просто классическая стилистическая ошибка:
«Он внезапно увидел свою любимую женщину… уже вполне глубоко беременную».
Но всё это устраняется правкой при глубокой литредактуре, которая может сделать это, несомненно, и так сильное произведение просто отличным.
Имею возможность, способности и желание написать за разумную плату рецензию на Ваше произведение. И напоминаю, что до 00.00 часов ещё действует моя Рождественская скидка.