Рецензия на повесть «Аленький цветочек»
Цветок страха
Леденящий кровь мистический триллер, напомнивший мне повесть «Страх» Рона Хаббарда, написанную, когда он был ещё блестящим фантастом, а не гуру тоталитарной секты. Сходство и в общей атмосфере потустороннего кошмара, и в его умелом нагнетании: от начальной сцены, вроде бы мирной, но уже намёками сулящей дальнейшие ужасы, до тотального инфернального хоррора финала. Да и неопределённость посыла тоже схожа: мы так до конца и не поймём, действительно ли сопровождали главгера в его путешествии на тёмную сторону мира, или просто оказались внутри его психотического срыва. В этом ключе можно вспомнить также и «Сияние» Стивена Кинга.
Да и не Хаббардом единым… Небольшая повесть содержит ещё множество аллюзий и оммажей — фольклорных и литературных: от «Вийя», «Вечера накануне Ивана Купала» и «Заколдованного места» Гоголя, до «Одиссеи» Гомера. Цветок папоротника, преследующая героя жуткая чёрная зверюга, легенды о мандрагоре, вещий ворон, избушка Бабы Яги, и не в сказочной ипостаси, а изначальной, хтонической — домовина, последнее пристанище мёртвых…
Но ещё более ценно то, что все эти отсылка не хаотически наброшены, «чтобы были» — нет, они совершенно уместны и работают на развитие сюжета, придавая повествованию мрачную глубину. Сам-то сюжет довольно прост — как и в упомянутом «Страхе», а основное впечатление повесть производит своим антуражем, нуарными описаниями, мрачными метафорами. Эта давящая тёмная аура возникает уже в первых абзацах:
«Сон сползал, как душное покрывало, наброшенное на лицо, но тоска, такая ощутимо саднящая — тоска осталась. Он словно не доделал что-то очень важное: то ли не вспомнил, то ли не сумел позабыть».
Хотя пока всё, вроде бы, вполне мирно и уютно: главгер Аладьев в своём доме общается с семьёй, помогает жене на кухне. Но привычные вещи в его восприятии искажаются, становятся странными и пугающими:
«На кухне жена с хрустом рубила череп, позеленевший от плесени, он отшатнулся и только мгновение спустя сообразил, что она придерживает рукой кочан капусты. Рядом грудкой вверх лежала бледная сырая курица, из ее отверстой клоаки сочилась слизь».
Даже маленькая дочка, похоже, скрывает какую-то нечистую тайну: «В глазах ее была недетская хитринка и словно проглянула чернота». И её умилительная просьба, чтобы папа привёз «цвитощек а-аленький» звучит глумливо, предвещая нечто зловеще.
Предчувствие не обманывает: постепенно повествование скатывается в безумный мистический треш.
По дороге на работу Аладьев останавливает машину, привлечённый странными алыми цветами на опушке и, вспомнив просьбу дочки, углубляется за ними в лес — хотя цветы всё время словно бы ускользают от него. Опытный в мистике читатель уже понимает, что ГГ соблазнился дьявольским цветком папоротника, и что идти в лес — самая плохая идея. Да и описание это подтверждает:
«Узенькие, на одного, стёжки, многолетний бурелом, сухостой, паучьи тенёта, пузырьки боярышника в кустах, оплетенные мелколиственной падалью, — лесок был заброшен и дик, и кишел насекомыми».
Чем дальше в лес, тем тягостнее саспенс. Мы понимаем, в какой опасности герой, и помощи ему ждать неоткуда: «В лесу раздавались только его шаги и мертвое шуршание отжившей материи». А убегающий от него цветок приводит на ум красный мак из рассказа Всеволода Гаршина, который для его героя-безумца олицетворяет всё зло мира. Или «красные пронзительные огоньки» в ночи, сводившие с ума Виктора Конецкого. Да ещё возникает некая чёрная зверюга — вроде бы, пёс, но это неточно.
И наконец перед ГГ предстаёт лесной дом. Читатель опять же всё понимает, да и Аладьеву стоило бы вспомнить сказки про Бабу Ягу. Но он же современный рациональный человек и всё ещё мыслит категориями нашего мира, не понимая, что уже перешёл на иную сторону бытия. Потому видит не замогильную избушку на курьих ножках, а обычный дом, ну, разве что вокруг разбитые фонари на кольях. Но это морок — к концу повести домовина предстанет в настоящем виде, и фонари, как им и положено, превратятся в отрубленные головы.
Под стать и хозяйка дома по имени Киркея — отсылка к гомеровской Цирцее, превращавшей мужчин в свиней. Она поддерживает в ГГ иллюзию обыденности происходящего: просто молодая женщина-травница живёт в глухой чаще в компании чёрного кота (в него обратился давешний пёс). А красный цветок вполне обычное растение:
«Да это же тюльпан! сорт Ballerina… У них есть одно свойство — при приближении опасности они прячут лепестки в почву, и-и… тогда их сложно отыскать».
Аладьеву же женщина всё больше кажется привлекательной, она поит его странными, но приятно действующими отварами и вкусно кормит. И явно соблазняет гостя, но в какой-то момент этот процесс становится уже какой-то гофманиадой:
«…Она раздвоилась, и увидел двух Киркей — пленительных, — обе целовали его: одна в губы, другая трудилась у его ног, — одна была рыжая, другая — чернее ночи, и та, вторая была обнаженная. Неимоверную сладость ощутил Аладьев, и тут Киркея оторвалась от его губ и в той же неистовой пляске взвихрилась под потолок. Рывком она сбросила с себя рубашку, белая, голая, коснулась пола ступнями, и он увидел, что между ног у нее алеет цветок — нестерпимо-кровавого цвета».
Одурманенный колдовскими снадобьями Аладьев полностью отдаётся действу, но вдруг морок спадает с его глаз, и он видит вместо уютного дома и прекрасной женщины бесовскую мерзость запустения:
«Фарфоровых тарелок на столе не было, вместо чашек стояли коровьи копыта и крысиные черепа. Догорала оплывшая свеча, на черепках лежали жабьи тушки, воняли вываренные человеческие мозги, остро пахло дурманом и аконитом».
Кот в очередной раз оборачиваются — на сей раз огромным мохнатым пауком. А хозяйка, как гоголевская панночка — в отвратительную старуху, кормящую адского паука грудью. ГГ в ужасе вырывается из избушки в лес, который чудесным образом стал из летнего зимним, бежит по нему в панике. И встречает деревенских парней во главе с местным священником, которые идут убивать злобную колдунью. К своему ужасу, Аладьев узнаёт от них, что провёл в колдовской избушке целых полгода (кельтский мотив не совпадающего с реальным миром таймлайна в иномирье «под холмами»). И вместе с ними возвращается к избушке.
Да вот только ведьму убить непросто: здесь возникает христианский мотив побеждающих людей страстей, к которому не раз обращался тот же Гоголь. Грехи и тёмные порывы в бою с нечистью материализуются и убивают персонажей одного за другим. ГГ вновь остаётся один, чудом, под защитой наперсного креста павшего священника, выходит из зачарованного леса, добирается до семьи и видит… что его дом сгорел. И дочка по-прежнему ведёт себя странно и непонятно, и летает вокруг подозрительная ворона… обращающаяся в куницу, а потом и в знакомого страшного котопаука.
И вот главгер вновь в ведьмином жилище, но теперь он вооружён кухонным ножом и ведьме сейчас не поздоровится! Но читатель понимает, что финальная сцена рифмуется с начальной, что это, наверное, и есть дом Аладьева, и сейчас он в безумии убьёт свою семью. Или же он замерзает в лесу это его предсмертные галлюцинации. Или уже умер и странствует по аду. Финал полностью открыт.
Написана вещь отменно, к стилю, метафорам, диалогам и персонажам претензий практически нет. Понравилась структура, когда каждая новая глава начинается с фразы, которой заканчивается предыдущая — это придаёт повествованию дополнительную цельность. Попенял бы автору, разве что, за недостаточно прописанный образ дочери — её роль в происходящем, если рассматривать его, как мистическое событие, так и осталась малопонятной. Но если речь идёт о безумии героя, этот момент не столь важен.
Имею возможность, способности и желание написать за разумную плату рецензию на Ваше произведение.