Рецензия на рассказ «Ночь - король фонарей»

Минутка субъективности: для меня из всего «вампирского» цикла эта вещь – самая любимая.

Попытка вернуться к объективному взгляду: в таких случаях всегда бывает познавательно задать себе вопрос «почему?» Художественный уровень всего цикла одинаков (то есть предсказуемо высок), любимые герои есть в каждой повести, сюжет в остальных частях закручен куда более лихо. Тогда что её отличает?

Плотность: в крошечный объём вошло столетие. И ритм. Рассказ ритмичен насквозь – от звучания фраз до общей структуры, в которой маятник качается из тени на свет, из реальности в воспоминания.

Напомню известную вещь: ритм – инструмент шаманский, он завораживает и вводит в транс. Может быть, его воздействие в печатном тексте слабее, чем на рок-концерте, но он всё равно влияет на читателя. Особенно если тот в принципе восприимчив к ритму и к слову – а таких немало.

И здесь я собираюсь выдвинуть спорную теорию: о том, что ритмизованные тексты захватывают в принципе сильнее, чем не ритмизованные. 

Я имею в виду не тот неуловимый ритм, который всегда присутствует в хороших книгах и отсутствие которого бросается в глаза в плохих. А ритм, который в тексте подчёркнут и выведен на более явный слой. У Макса Далина так написаны «Ночь – король фонарей», «Рукопись, найденная под прилавком», «Краденые души», «Из джунглей», «Искра» и, конечно, «Убить некроманта». При этом «Из джунглей» и «Искра» стоят особняком – в них совершенно другая, сказочная атмосфера. А вот оставшиеся вещи…

Мрачные, холодные, тяжёлые – и берегущие в глубине искорки тепла, как величайшую в мире драгоценность. Вещи с очень похожим настроем, хоть и относятся к разным авторским мирам – и вещи с очень похожим ритмом.

Спорная моя теория, приложенная к практике, предполагает вот что: когда стопятисотый читатель уверенно заявляет, что «Некромант» - лучшая книга Макса Далина, он имеет в виду, что его захватил и намертво заворожил этот колдовской ритм в сочетании с атмосферой. И оттого книга запала в сердце так, как не запали болезненная и честная «Зелёная кровь», изысканная «Лестница из терновника», многослойный и поражающий богатством смыслов, образов, характеров «Запах разума». Очень может быть, что оный читатель не считает, что «Убить некроманта» лучше технически, что мир здесь более проработан или герои сложнее. Не обязан читатель копаться в себе и в тексте, разбирая все эти нюансы. Достаточно того, что от книги было невозможно оторваться, что она как музыка звучала внутри и грела тем самым драгоценным теплом, чтобы уверенно говорить: «она - лучшая».

В конце-то концов, я тоже из этих, заворожённых. Просто немного понимаю, как работает моя голова. Хотя в данном случае, конечно, не голова, а сердце.

А «Ночь» действует ещё более явно – за счёт высокой концентрации. На пространстве рассказа умещаются сто лет истории Города, причём увиденной отстранённо, нечеловеческими глазами, с той стороны бытия, а значит, истории ещё более страшной. И чувства героя – столетие холода, несколько месяцев тепла и света – переживаются так же концентрированно. Мне кажется, это самая драматичная вещь из всего цикла.

«Вампирская» серия и сама по себе совершенно необычна – это единственные известные мне вампиры, чьё существование имеет смысл. У прочих авторов вампиры более или менее откровенно паразитируют на людях, отбирая чужие жизни, чтобы продлить свою. Собственно говоря, вампир – это страх смерти, доведённый до последнего предела: до готовности убить сколько угодно человек, лишь бы сохранить своё неполноценное существование.

У Макса Далина вампиры убивают, приходя на Зов – и дарят лёгкую смерть, очищают и отпускают душу. У них есть своё место в мире, и если это место пустеет, то и мир становится темнее и страшнее. Эти вампиры – часть целого, причём важная и рабочая часть, и это выглядит необыкновенно убедительно, хотя и непривычно. Осмысленность вообще очень убедительна.

Но именно в этом рассказе рядом с линией того смысла, о котором знает и постоянно помнит вампир, тянется вторая линия – смысла человеческой жизни. 

Когда речь идёт о творцах, их работа избавляет нас от необходимости долго искать ответ – всегда можно без особых раздумий заявить, что уж у этих-то людей смысл жизни состоит в их творчестве. Но с творчеством ведь тоже не всё так просто.

Второй герой, брат вампира, снова и снова приходящий в мир, чтобы прожить короткую жизнь и успеть что-то создать, отыскивающий для себя угол, ещё не заляпанный всеобщей ложью – иконописец, художник, танцор, музыкант… Потенциально – гениальный, «черновик великого художника», как говорит Платон. И всё же таланту нужно время, чтобы созреть и раскрыться, а этого времени ни разу не было достаточно. 

Конечно, сам он живёт ради своего искусства, но каждый раз это искусство никому не нужно. «Вы – первый, кто польстился на мою мазню», - говорит Борис вампиру, и сто лет спустя вампир, с издёвкой воспроизводя жаргон сетевых комментаторов, констатирует, что ничего не изменилось: «Да ну, все это – отстой. Не торкает. Ты снова всех раздражал». 

Тебя ведь интересовало только солнце. Ты рисовал небо, которое в одночасье стало людям глубоко безразлично. 

И здесь прячется совершено безжалостный вопрос: чего стоит талант, не нужный никому? Может ли он быть самоценным, или его ценность должна определяться через других людей?

Я не понимаю, зачем миру вообще эта абсолютная, бесполезная, бесплотная красота, которую ты создаешь. Я знаю только, что лично для меня она стала смыслом. У меня больше ничего нет. 

Но это – понимание вампира, существа, стоящего вне мира живых и по определению тоскующего по свету. Если бы и его (жестокое предположение) не было в условиях этой задачи, что тогда? «Те, кто вообще обращал на тебя внимание, смотрели с брезгливым презрением» - и так каждый раз, каждую жизнь, словно бы это ощущение солнечного тепла, июльского полуденного неба никому здесь не нужно. Жизнь, уходящая в песок.

И всё же рассказ опровергает этот напрашивающийся, вроде бы закономерный вывод. Акт творчества сам по себе становится осмысленным, когда в задачу вводится категория души – в очень нерелигиозном смысле.

Душа, творящая красоту без морали и желания что-то менять, из той же внутренней потребности, которая побуждает птицу петь, а бутон – раскрываться в цветок. Душа, прорастающая через страх гибели и боль цветения... Кажется, в этом есть нечто нехристианское. 

Здесь душа одновременно и творец, и творение, а это переводит и короткую жизнь, и тяжёлую смерть в совершенно другую категорию. Этой алхимии зритель не нужен, она – часть куда более грандиозного спектакля. Возможно, кому-то, как герою-вампиру, и удастся чудом заметить, что рядом с ним художник создаёт «совершенно эфемерную и абсолютно бесполезную для всего, кроме неуловимой души, красоту». И тогда большой удачей для него будет понять, что этот художник не нуждается в зрителе. И удачей будет не перепутать, кто здесь играет главную роль, а кто – статист, случайный свидетель, которому выпал шанс увидеть, как солнце светит сквозь человека – и освещает кусочек мира вокруг него.

Ну так вот мы с тобой все эти годы и собирали капельки света: ты – Темным даром, я... уж не знаю, как это назвать...

Смысл не в самом творчестве? В капельках света? Звучит почти кощунственно, особенно когда это произносит творец. Но опять же – это понимание уже из совершенно другой категории. 

Этот маленький рассказ заводит читателя очень и очень далеко,  а о самом важном только так и можно рассказать – вскользь, на грани ночи и света, оставляя достаточно пространства и недоговоренностей, чтобы подумать самому.