Рецензия на сборник поэзии «Венок Сонетов»

Из всех стихотворных форм, когда либо рождённых человеком, меня более остальных восхищает венок сонетов. Да что там, не восхищает, а видится идеально огранённым драгоценным камнем, вершиной всего облечённого в слово творения.

Как следствие, я особо придирчив к венкам. Не к форме - потому что венок сам по себе предполагает точно выверенную форму, а к его духу. Поэтому мне, кстати, мало импонирует венок Брюсова (несмотря на то, что тот когда-то был моим любимым поэтом).

Для тех, кто не в теме, я отмечу, что венок - это пятнадцать сонетов, в которых строка каждого последующего сонета повторяет последнюю строку предыдущего; а пятнадцатый (магистральный, ключевой) составлен из этих повторяющихся строк.

...Спираль, цепочка, Уроборос - вот что он такое.

Венок за авторством Tota Moll - это поток мыслей, эмоций, чувств; и эпитеты для его выражения подобраны столь уместно, что вот уже и я - не я, а лирический герой, который чувствует то же самое, потерявший веру в Слово скиталец на ветреном распутье, перед которым раз за разом закрывают двери райского чертога. Он - сродни герою другого венка сонетов: 

Мой голос тих. Я отыскал слова, 

Равновеликие холодному молчанью. 

Слова мертвы. Моя душа мертва. 

Я не ищу пред небом оправданья. 

(Сергей Кулагин)

От одиночества героя поначалу веет максимализмом ("мы не нужны, по сути, никому", "я был один. я никому не нужен"), но вскоре ряд образов поднимается всё выше и выше (под конец уже начиная настойчиво стучать в небесные врата, как сам герой), и автор начинает штрихами-действиями намечать его портрет. Мы видим, как герой пытается ковать слова, словно Левша блоху, ловит их "как рыбу на блесну", как он зажигает свечи перед сном, шепча желание, чтобы слово воплотилось

потоком бурным, глубиной небес,

алмазной крошкой от звезды упавшей,

истоком, жизнь долине чудной давшим,

стрелою...

Tota Moll противопоставляет мирскую жизнь с её "хороводом глупых мыслей" состоянию творца в момент творения ("я видел отражения в глаза иных миров"). Реальный мир связывает героя рутиной, и с каждым возвращением в бренное бытие ниточка, связывающая героя с небесами, становится всё тоньше и тоньше. Герой становится оборванным скитальцем, опьяневшим от кислого вина; Судьба подаёт ему знаки, но он, застрявший в состоянии Дурака (нет, это не я опять притащил таро то ли к месту, то ли нет, это один из образов венка) не видит его. Герой больше не может петь о Сути, ему остаётся только стоять на обочине и завидовать тем, кто выиграл у жизни джекпот.

я видел недолюбленных детей,

я ощущал в груди надрывность плача, 

я понимал, что ничего не значу

в пространстве этих гипер-скоростей.

Стих героя становится "угрюм и неотточен", и, что забавно, не только метафорически. Десятый сонет, описывающий спасительницу поэта, выглядит слабым на фоне девятого и одиннадцатого, эмоциональных и наполненных мощными образами. А что в десятом? Клишированные бездонные глаза, потеря себя в объятьях. Те же "каблуки острейшие" - почему? Потому что искололи сердце героя, или потому, что лучше слова не нашлось? (Слово "далёкий" при характеристике леса несколькими сонетами выше, впрочем, я бы тоже заменил, а может, и всю строку).

Итак, герой, отрёкшийся даже "от Отца и Сына", спасён любовью.

я уходил полями и лесами

и там скитался до скончанья века,

чтоб самыми простыми чудесами

открыть в себе, остывшем, человека,

уверовать, что рай и в шалаше.

Но, поскольку в этом мире всё циклично, как и сам венок, герои расстаются, и... Пустота. Мгла. Полночь. Поэт пытается воскрешать в памяти лик любимой, но её (памяти) дверь остаётся запертой, а замок не по зубам. Так, в бесконечной борьбе и безрезультативном поиске, герой встречает старость и оглядывается на жизнь тем самым пятнадцатым сонетом, что призван суммировать весь его путь... и, быть может, это додумывание, но "сборный сонет" немного иной по духу и по подтексту, нежели весь вышеизложенный ряд стихов, он менее безысходный, несмотря на слово "погибаю" в конце.

Эта смерть поэта ассоциируется у меня и со смертью русскоязычной поэзии. Она прошла свой путь от "зажигания свечей" (плачей и слов) к солнцу золотого века, затем к декадансу серебряного, неотточенной суете середины-конца двадцатого века и, наконец, смерти. 

Но, что дальше? Поскольку мы в цикле-сансаре, поэзию ждёт новое рождение. Быть может, оно произошло уже сегодня; ведь уже вчера мы (сначала - словно вещуны из могилы, потом - будто младенцы в утробах) пели об одиночестве и невозможности быть услышанными.