Рецензия на повесть «Сила притяжения»
И снова здравствуйте, друзья! Опять с вами я — книгоман Ироним Васильев.
Недавно закрыл последнюю страницу повести «Сила притяжения», написанной Зоряной Зареницей, и, не откладывая в долгий ящик, пока эмоции от прочтения и её сюжет витают в моей голове, открыл меню «Написать рецензию»… и — ничего. Вообще. Пустота.
Не та драматическая пустота космоса, который там описывают, а какая‑то бытовая, читательская. Типа «И что теперь с этим делать?». Я сижу и пытаюсь поймать главное впечатление, а оно ускользает. Оно не хочет собираться в красивую фразу типа «История о силе притяжения между мирами и душами». Потому что это будет враньё.
Аннотация обещает одно: космос, путешествие во времени и теле, загадку, мальчика из Японии. Крутая начинка для подросткового фантастического романа. А внутри… Внутри получается что‑то другое. Нет, все компоненты на месте: Луна, станция, девочка Кейси, её перенос в тело японского мальчика Такеши в прошлом, бумажные журавлики, загадочный Хироми. Но фокус‑то смещается куда‑то не туда. Или туда?
Я забегаю вперёд. Мне нужно вернуться к самому началу, к тому ощущению, которое было в прологе. Потому что пролог — это, наверное, самое сильное, что есть в этой повести. Этот момент, когда четырнадцатилетняя девочка, живущая на Луне, вдруг обнаруживает себя в теле пятнадцатилетнего японского парня где‑то в прошлом, и он… гм, справляет малую нужду. И она в ужасе не от путешествия во времени, а от этого физиологического акта, от белых рук, от зелёной травы. И от своей полной беспомощности — она не может управлять телом, она лишь пассивный наблюдатель в чужой голове.
Вот с этой сцены всё и пошло. И она задала такой странный, неудобный, очень человечный тон всей этой фантастической истории. Тон замешательства. Стыда. Неловкости. Это не героическое попаданчество, это случайная, дурацкая, почти интимная катастрофа. И когда она возвращается в своё тело на Луне и вдруг, не глядя, складывает бумажного журавлика — это не магия, это шок. Шок от того, что твоё тело знает что‑то, чего не знаешь ты. Как мышечная память, только память чужая.
И вот тут, пожалуй, и начинается моё читательское «зависание». Потому что дальше история развивается ровно и… предсказуемо? Ну, в хорошем смысле. Появляется японский мальчик Хироми. Девочки‑подружки (шикарный тандем практичной Аси и романтичной Маллики!) сразу строят теории о реинкарнации и кармической любви. Начинается милый, немного неуклюжий подростковый квест по «разговору с молчуном» и выяснению правды. Есть и быт лунной станции — скудный рацион, тренировки, оранжерея, скука, давление учёбы. Есть конфликт «космос против Земли». Всё прописано добротно, тепло, с деталями. Но иногда ловишь себя на мысли, что это как будто очень качественный сценарий для молодёжного сериала. Где каждый персонаж чуть ярче, чуть типичнее, чтобы его сразу «прочитали»: Маллика с её индийскими корнями и проблемами каст, Ася — дочь учёных, скептик и прагматик, Хироми — закрытый, тоскующий по дому японец.
И я сижу и думаю: а что не так? Почему где‑то к середине я начал не столько переживать за героев, сколько наблюдать за этой литературной конструкцией? Может, потому что сам конфликт — «реинкарнация или научное объяснение?» — подан чуть уж слишком прямолинейно, через споры подруг? Может, потому что диалоги иногда звучат как озвучка их внутренних ролей: Маллика вещает о душе, Ася — о физике? Это не плохо, это просто… заметно.
Самое живое, самое цепляющее для меня — это не тайна, а ощущение тоски. И не одной, а целых двух, сливающихся в одну вселенскую тоску. Тоски Кейси по… чему? По чему‑то настоящему. По лесу, которого она никогда не видела, по запаху сырой земли, который она почувствовала только в чужих воспоминаниях. Она живёт в величайшем технологическом достижении человечества — на Луне! — а её тянет к примитивному, земному: к бумаге и складыванию фигурок. Ирония в том, что её собственная жизнь на станции — это и есть своего рода высокотехнологичная «пещера», а воспоминания Такеши становятся для неё тем самым лучом настоящего, живого мира.
И вторая тоска — Хироми. Его тоска по Земле, по морю, по настоящей воде, по простому небу. Его отчуждение к этой металлической коробке, где даже вода — это рециркулированные отходы. Его фраза «Вы тут живёте как монахи‑отшельники, которые отказались от всех благ и удовольствий» — это же удар ниже пояса для всей этой космической романтики. И он прав. По‑своему прав.
И вот эти две тоски — девочки, которая хочет в космос, но не знает Земли, и мальчика, который знает Землю и не понимает космоса — они и есть главная «сила притяжения». Не мистическая, а очень человеческая. Они притягиваются как противоположности, которые могут дать друг другу кусочек недостающего мира.
А вся эта история с Такеши и Юмико… Мне сейчас кажется, что она не столько про «был/не был», сколько про сам феномен памяти. Про то, что наше «я» — это вообще что? Набор воспоминаний? А если в тебе живут чужие? Или это не чужие? Гипотеза Аси про «закон сохранения информации» и антенну — она гениальна именно своей научно‑поэтической неуклюжестью. Это не объяснение, это метафора. И метафора куда более красивая, чем любая мистика. Что если Вселенная полна эхом прошлого, и иногда, при стечении обстоятельств, эти эхо резонируют с нами? Мы становимся приёмниками.
И тогда история Кейси — не о прошлой жизни, а о внезапном, болезненном подключении к чужому сигналу. К сигналу первой любви, неловкости, бумажных журавликов. И этот сигнал оказался настолько сильным, что изменил её. Научил её… чувствовать иначе. Видеть красоту в простом. Тосковать по тому, чего не имел.
А Хироми… Мне кажется, он догадывается. Не о реинкарнации, а о чём‑то другом. О странной связи. Когда он говорит о дедушке, о ручье, о листьях: «Не цепляйся, Хироми. Учись отпускать…» — это ведь и есть ответ. Не буддийская догма, а житейская мудрость: плыви. Не цепляйся за прошлое, даже если это твоё прошлое. Принимай поток.
Их разговор в главе 7, когда они режут тыкву, — это лучший диалог в повести. Потому что он тихий, неловкий и по‑настоящему глубокий. Они не признаются в чувствах, они признаются в своём непонимании мира. И в этот момент они становятся настоящими.
Что в итоге? В итоге у меня нет единой оценки. Есть обломки впечатлений: восторг от отдельных сцен (тот же пролог, разговор в оранжерее), лёгкое раздражение от некоторой предсказуемости сюжетных ходов (вечеринка на Хэллоуин как повод свести вместе — классика), глубокое уважение к выбранным темам: тоска по дому в масштабе космоса, природа памяти, взросление не как обретение ответов, а как мужество жить с неразрешёнными вопросами.
И ещё есть это тихое, ноющее чувство, которое осталось после финальных строк. Чувство, которое, кажется, и было целью автора. Ощущение хрупкости. Хрупкости нашей идентичности, нашей памяти, наших связей. Мы все, как те бумажные журавлики, подвешенные в пустоте отсека. Нас держит тонкая нить условностей, технологий, воспоминаний — своих или чужих. А за стеной — бескрайний, безразличный вакуум.
Книга не даёт ответа, «что это было». Она оставляет тебя в состоянии вопроса. И, что важнее, в состоянии тихой тоски по чему‑то простому и настоящему. По земной траве под ногами. Чтобы увидеть которую, иногда достаточно просто посмотреть вниз.
Вот как‑то так, друзья… Получилась не рецензия, а какая‑то попытка настроить фокус, который всё время сбивается. Может, потому что и книга такая — она не даёт себя легко понять, схватить за суть. Она ускользает, как журавлик в руках. Остаётся лишь память о том, как бумага шуршала, складываясь в нечто прекрасное.
Сумбурно. Наверное, надо будет перечитать это всё через месяц. А сейчас я просто встану и пойду на кухню налить себе ещё одну чашечку кофе. И посмотрю не на экран, а в окно — на скучный вечерний двор, на асфальт, на чахлые деревца с уже пожелтевшими листьями. И почему‑то кажется, что я теперь минут пять буду смотреть на эту самую обычную, земную, не космическую зелень как‑то иначе. Не как на фон, а как на чудо. И… Спасибо автору за это.