Рецензия на роман «Дагор. Эрте. Раэллан.»
Есть книги, из которых не хочется уходить. Не потому даже, что жаль, когда заканчивается увлекательная история, а потому, что тянет больше узнать о мире... и не расставаться с героями.
Роман «Дагор. Эртэ. Раэллан.» — как раз из таких книг.
Здесь нет ни пролога, ни «вводной» главы, которая подготовила бы читателя к основным событиям, — нет: сразу же, с первой строчки, окунаешься в действие… или, по крайней мере, в разговор двух персонажей. Результат любопытный: возникает ощущение, будто не книгу открыл, а случайно стал свидетелем происходящего в трех шагах от тебя. Самое удивительное, что Ольге Нэлт удается сохранять этот эффект на протяжении всего романа: герои совсем близко — так близко, что воспринимаются всеми пятью органами чувств. И это при том, что в тексте — минимум описаний: вы не узнаете от автора, как выглядят персонажи; не найдете подробных характеристик местности; даже ремарок, подсказывающих интонацию реплик или раскрывающих нюансы жестов, здесь гораздо меньше, чем по привычке ожидаешь от романа. Тем примечательнее, насколько выразительны, емки, исчерпывающи и по-хорошему провокационны для воображения те детали, которые автор всё-таки включает в текст: коротенький пассаж о погоде — и день наполняют краски и запахи, несколько фраз о мощеной улице — и перед тобой встает город, пара метких слов рядом с глаголом — и ты понимаешь героя куда лучше, чем секунду назад.
Можно сказать, что проблему убедительного отображения материального мира Ольга Нэлт решает просто и элегантно: позволяя или, вернее, предлагая читателю самостоятельно дорисовать «картинку». Рассыпанные по тексту ключи-описания — это крючки, вытаскивающие из нашего личного опыта (человеческого, читательского, профессионального и т.д.) подходящие образы, которые, подобно элементам конструктора, соединяются в единое целое. И все вопросы о достоверности закономерно отпадают, потому что порождения собственной фантазии, как правило, вызывают куда меньше недоверия, чем плоды чужой. Разумеется, кого-то необходимость в таком активном сотворчестве может отпугнуть или даже возмутить, но, с другой стороны, разве редко мы сталкиваемся с ситуацией, когда в процессе чтения персонаж или даже какой-нибудь дом обретают «лицо», не согласующееся с авторским описанием, о которое мы в дальнейшем с неудовольствием спотыкаемся? Здесь такая вероятность заведомо исключена, а читатель внезапно получает свободу и пространство для самовыражения. Однако это вовсе не означает, будто и характеры, и мир, и историю он тоже должен придумать себе сам. Отнюдь не означает.
Итак, мир называется Арна. (Между прочим, роману не помешала бы карта: не то чтобы герои очень много путешествуют, однако несколько значимых перемещений на их долю выпадает, а отслеживать их непросто.) Поклонникам поиска аналогий придется нелегко, потому что, если тип цивилизации еще можно, не сильно морщась, определить как «европоподобный», то провести параллель с каким-либо историческим периодом на Земле сложновато: даже туманное и почти ни к чему не обязывающее «ну… Средние века» царапает неточностью — уж слишком своеобразно развивалась местная наука-и-техника... Тем не менее, то, что в первом приближении кажется эклектикой (возможно, даже непродуманной эклектикой), довольно скоро складывается в гармоничную и достаточно стройную картину. К тому же, атрибуты реальности в этом произведении, по большей части, все-таки лишь фон: основные события происходят не снаружи, а внутри (в душе и сознании, откликающихся на происходящее)... и еще, конечно же, в отношениях.
В романе действуют три расы: аэльтай, люди и нэрны — и упоминаются еще две, по умолчанию враждебные первым трем: вораки и аундай (насчет последних по тексту не совсем понятно, раса это или вообще принципиально иная категория сущностей). В центре повествования — аэльтай, которых несведущие или просто не слишком внимательные люди называют эльфами (угадывающаяся мутация-упрощение слова, в результате которой «аэльтэ» превратилось в «эльф» — одна из многих ненавязчивых лингвистических изюминок этого текста). Аэльтай — раса долгоживущая, но не бессмертная, и это сближает их с людьми (не только с обитателями Арны, но и с нами); более того, предоставленная возможность разделить мысли и переживания героев также не оставляет сомнений: эмоции и формы мышления, желания и нежелания, страхи и надежды у нас одни и те же, а реакции — узнаваемы до слияния, до со-вибрации, порой — до полного резонанса. Недаром эпиграфы — фрагменты стихотворений/песен Булата Окуджавы, выросших из нашей реальности, — так естественно попадают не только в идею и настроение каждой из четырех частей, но и в известной мере отвечают содержанию. К слову, раз уж речь вообще зашла о стихах, нельзя не упомянуть, что один из героев – менестрель, и его песни – одновременно и неотъемлемая часть текста, и самодостаточное явление, которое заслуживает отдельной рецензии.
В романе много диалогов (причем у каждого персонажа своя манера речи) и интроспективных сцен, далеко не каждая из которых является внутренним монологом (но, конечно же, есть и они). При этом может показаться, что для косвенно заявленного уровня цивилизации и культуры, при всей их специфичности, словарный запас и речевые конструкции слишком современны и узнаваемы: автор, похоже, умышленно избегает «высокого штиля», архаизмов и избыточной экзотики. Для кого-то это, вероятно, станет минусом, подтачивающим «иномирность» и «иновременность»; а для кого-то, наоборот, плюсом, поскольку позволит лучше понимать героев — понимать в самом буквальном смысле. Тем более, что в тексте всё же присутствуют немногочисленные, но яркие, мелодичные и, что немаловажно, уместные вкрапления слов и выражений на языках аэльтай (да, название – тоже одно из таких «вкраплений»), и это добавляет повествованию реалистичности и глубины. Кроме того, мы можем «вживую» наблюдать некоторые особенности культуры нэрнов (в том числе – речевой), и даже одного этого короткого эпизода, в принципе, хватает, чтобы убедиться: Ольга Нэлт знает об Арне куда больше, чем уже рассказала. А это усиливает читательское доверие к миру, который больше текста, и к героям, которые — точно-точно! — жили до начала романа и будут жить после его окончания… В свою очередь, имена, названия и топонимы не только легко запоминаются, но и, насколько можно судить по опубликованному, непротиворечиво вплетаются в ткань соответствующих языков, органично укладываясь в проступающие фонетические особенности и логику словотворчества. Отдельная радость — пословицы и поговорки, мгновенно придающие тексту четвертое измерение, — исторические и культурные корни надежно и убедительно скрепляют, питают и поддерживают «здесь-и-сейчас», которое мы видим.
Роман начинается если и не беспрецедентно, то, по крайней мере, с редкого для фэнтези момента: когда глобальная катастрофа уже произошла. Стоит, впрочем, оговориться: это не постапокалиптика, столь популярная в научной фантастике. Тем не менее, нетипичность вводных и нетривиальность завязки сразу обращают на себя внимание: тут и речи нет о спасении мира, предотвращении исполнения (или, напротив, своевременном осуществлении) пророчества, каких-то ратных подвигах или чудесных артефактах, с которыми необходимо что-то сделать. Нет, задачи, которые ставят перед героями обстоятельства, куда прозаичнее и, на первый взгляд, приземленнее: выжить, сберечь близких и найти свое место в кардинально изменившемся мире. Дважды изменившемся, если быть точным, потому что за нерукотворной катастрофой следует еще одна, уже не имеющая никакого отношения к стихиям. И не будет ни роялей в кустах, ни богов из машины. И парочка пророчеств, возможно, пришлась бы кстати, но — опираться приходится только на себя, на собственные суждения — и на тех, кого любишь и кому веришь (правда, герои этого романа, судя по всему, в любом случае больше доверяли бы друг другу, чем каким бы то ни было предсказаниям).
Парадокс: действие развивается неторопливо, да и событийный ряд вроде бы не изобилует крутыми поворотами, однако текст не назовешь ни монотонным, ни затянутым, ни бессодержательным. Скорее наоборот: от плотности материала и значимости каждого эпизода временами возникает потребность «вынырнуть» и перевести дух. Обратная сторона такой насыщенности — затруднение, которое испытываешь при попытке определить кульминационную точку: получается, что для каждого героя она своя, — и это само по себе интересно.
Да, о героях. В фокусе, пожалуй, шестеро (хотя можно досчитать и до девяти, и до двенадцати-пятнадцати), но даже тех, кто возникает всего раз и чуть ли не на полях, язык не повернется назвать проходными или случайными: они не только трехмерны — за каждым интуитивно просматривается и ощущается собственная история. Что касается шести основных, они проживают часть своей истории при нас — с поразительной, с первой же встречи подкупающей искренностью (не переходящей, однако, ни в сентиментальность, ни в чрезмерную откровенность).
«Дагор. Эртэ. Раэллан.» — роман отношений, и автор, по-моему, ни разу не смещает акценты и не меняет приоритеты. При этом — редкий случай! — здесь нет выделенной любовной линии. Но отсутствие романтики нисколько не обедняет палитру эмоций и не понижает градус психологической драмы, разворачивающейся у нас на глазах.
Это роман о дружбе: перед нами три пары друзей, очень по-разному реализующих свое «вместе», но совершенно одинаково настоящих. Впрочем, дружеская привязанность соединяет не только их (и проверку на прочность связи также проходят не только главные герои).
Это роман о выборе: ежедневном, ежечасном, ежеминутном. Часто — без «правильного» варианта и почти всегда, увы, затрагивающем не только того, кто выбирает. Причем автор не подыгрывает героям даже в мелочах.
Это роман об ответственности: за себя и перед собой; друг за друга и друг перед другом; правителя — за народ и перед народом и народа — за правителя и перед правителем; в еще более глобальном смысле — о той ответственности, которая идет даже не рука об руку с властью, а впереди нее.
По мере чтения складывается отчетливое впечатление, что Ольга Нэлт — автор, предпочитающий полутона и светотень: ни деклараций, ни максим, ни безапелляционных суждений, ни универсальных ответов, ни аксиом, ни непреложных истин в романе нет. Или — почти нет. Или — всё-таки вообще нет? ...Наверное, это один из тех вопросов, который остается с читателем, когда дочитано последнее многоточие (если, конечно, многоточие в принципе можно дочитать).
«Дагор. Эртэ. Раэллан.» — бесспорно, фэнтези. В этом мире, пусть неявно, но разлита магия, — и у нее есть своя роль; основные персонажи — не люди, и от некоторых их расовых особенностей нельзя отмахнуться, не разрушив причинно-следственные связи и не исказив восприятие. Однако во всем, что касается этических норм и практических соображений, мотивов и уязвимостей, возможностей и ограничений, автор беспощадно правдив и реалистичен: в любой момент времени можно без труда поставить себя на место любого из героев. Само собой, если не испугаешься такой перспективы.
«Дагор. Эртэ. Раэллан.» — один из самых недидактичных текстов, которые мне когда-либо случалось видеть: роман целиком и полностью лишен поучительности. И при этом несет мощнейший нравственный заряд. Смысл названия откроется в точности и с абсолютной ясностью только на последних страницах, однако к пониманию сути этих трех слов нас ведут с самых первых строчек: не автор ведет — герои.
...Этому роману очень пойдет плотная белая бумага с горьковато-пряным, чуть осенним запахом. И твердая обложка, матово-теплая на ощупь. И я не только поставила бы эту книгу на полку, чтобы перечитывать (и просто время от времени касаться переплета пальцами), но и обязательно дарила бы, потому что, в моем представлении, таких произведений — особенно сейчас — в самом деле отчаянно не хватает.