"Chefsache" (2 версия), Маммон и я, момент из жизни
Иллюстрация для моей серии книг "Тлеющий Ад", для седьмой летописи (Тлеющий Ад 7: 99 Имён Всевышнего)
https://author.today/u/rahatlukumchik_vkusniy/works
Подробный разбор иллюстрации и рассуждение об особенностях настоящей демонической иерархии вы можете прочитать на моём Дзене, статья под названием" Иллюстрация: «Chefsache». Воспоминание из жизни в моём истинном воплощении. Маммон и я. О жаждущем главенства мужском начале": https://dzen.ru/a/Z_erYa-H73xixgKh
Отрывок из седьмой книги (Тлеющий Ад 7: 99 Имён Всевышнего).
(В шестой и седьмой книгах я писал о себе в третьем лице).
(Предупреждение: жесть):
<... > Лицом во подушки павший, спохватился Азазель немедленно, перепугался лишь пуще, когда навис над ним пургатор громадою немыслимой, тяжкой, руками сильными во кровать упёршись, по сторонам от несчастного; сжался Калифа бедный от толчка сего во кровать прогнувшуюся, загрёб когтями по простыни мятой, закрылся руками судорожно, зажмурив глаза отчаянно, — но обернул его разом Маммон на спину, за плечо крутанув аки пушинку какую и вовсе. И вновь закрылся Азазель руками во панике, на спине очутившись лежащим, но да тотчас размахнулся Маммон кулаком, приподнявшись малость, да и одарил парой ударов крепких по лицу архидемону, от коих бросило прочь главу пленника на подушки, во крови измазанные, туман мутный породило в очах полуприкрытых, скорбных. Да не остановился на том Маммон, за горло он Азазеля стиснул, сжал крепко, вдавил во кровать, пожирая несчастного взором звериным, жадным; захрипел Калифа измученный, окровавленный ликом стройным, раскрыл рот, ловя воздух отчаянно, во длань массивную вцепился руками слабыми, едва противясь, извивая стан, да колена сдвинув скорбно под чревом пургатора страшного.
— Ты столь хрупок да слаб, Калифа... — произнёс Маммон с ухмылкою мирной, в очи жалобные внимательно вглядываясь, покамест смотрели на зрелище жуткое бароны окрест, попивая вино из бокалов. — Такая прелесть... — усмехнулся пургатор, оглаживая своевольно стан стройный да наблюдая с усладою, как скребёт Азазель по руке его мощной когтями, оттолкнуть от себя пытаясь да разжать захват пальцев грубых, то очи зажмуривает, то бросает на барона взор горестный, слёз отныне исполненный искренно, что потекли из очей тех в итоге, пропадая во власах растрёпанных.
— О, что же плачешь ты, знойный? — вопросил Маммон снисходительно, огромный над Калифой хрупким, аки скала, землетрясеньем обрушенная, дабы путника под собою погресть. — Тебе же по нраву сила, — склонил барон голову на бок, ощущая с усладой под пальцами трепет да хрипы горла дрожащего, стройного. — И размер вдобавок силе той. Не противься, женою ряженый... Тебе по нраву во руках чужих... О тебе, кобра, всё я ведаю... и вижу чётко вожделенье телесное... Сердечное, впрочем, не слабже... Так не чудно ли? Зверь да жертва. Вот союз наиглавный самый. Умереть во клыках чудовища... Ты сего воплощённая жажда.
Ничего не ответил Калифа, да и вряд ли смог бы, — воздух ртом он ловил отчаянно, задыхаясь под дланью грубою, да таращился в очи пронзительные, что не сводили с него взгляду жуткого.
— Ну!.. — да подался Маммон к нему ближе, прекратив сжимать горло, обвил рукою обширной вкруг стана, запустив под спину; задохнулся Азазель лишь пуще, запрокинув голову, изогнулся жалобно, пихая барона во плечи руками ослабшими да когтями ткань рубашки стискивая, покамест целовал его шею пургатор в упоении жарком, едва ль не пожирая и вовсе. Дрожал под ним Калифа в изнеможении скорбном, дыша судорожно да поминутно всхлипывая, ощутил, как скользнула рука вторая под подол его платья изорванного, по бедру нагому огладив; попытался отстранить Азазель от себя длань сию грубую, жаркую, пихая рукою слабо, но даже сдвинуть да покачнуть не мог, как и всего Маммона чудовищного, собою во кровать вдавившего до удушья да жара болезненного.
Извернулся кое-как Калифа, изогнулся змеёю в объятиях пургатора жуткого, спиною к нему очутившись да схватившись за спинку кровати руками дрожащими; подтянуться Азазель попытался горестно, из-под зверя кое-как да выползти, — но да тщетно, впрочем; крепче стиснула рука обширная, обвивающая вкруг стана стройного, да отстранил Маммон Азазеля обратно, потянув без усилия, плавно, под собой погребая пуще.
— О, этот дивный аромат Востока... — вдохнул барон с вожделением, огладив лик архидемона грубо да устами приникнув плотно ко щеке, от слёз мокрой; зажмурился Калифа бедный, не оставляя попыток противиться, ощутил, что рубашку себе Маммон расстёгивает, поводя клыками да носом по шее пленника с вожделением зверским, вдыхающий аромат сандала с немыслимой жадностью, будто вонзит в плоть клыки вот-вот, мурашки сим рождая лютые по коже цвету песка пустынного. <...>