От судьбы не уйти

(осторожно, спойлер) 

Польга проснулась посреди ночи от ноющей боли в спине. А она то уж думала, что эти симптомы больше не вернутся. С тех самых пор, когда болело в последний раз минуло немало лун, да и было тогда не так невыносимо. А тут прям хоть вой. Боль давила изнутри и уходила кончиками иголок в каждый миллиметр её кожи. Польга встала - не было сил терпеть.

Томаш спал. По крайней мере он лежал, повернувшись к стене, широкая спина вздымалась ровно. Польга знала, как спят настоящие мужчины. Они спят, как вулканы после бурного извержения, когда последний пепел осел на бурлящей воде и успокоенная гора дышит мерно, словно живая, чуть поднимаясь к небу и тут же опускаясь на протянутые руки моря. Медленно, вздох за вздохом.

Польга налила себе из кувшина в пустую пивную кружку. Осушила залпом. Но боль, конечно, никуда не ушла, напротив затянуло сильнее, мучительнее, и зачесалось так, что невмочь.

И тогда она решилась.

Сняла свитер. Под свитером была чужая рубашка, расшитая голубыми листьями, приятная на ощупь, должно быть дорогая. Рубашка пахла травами, как и все в том большом, богатом доме, где с ней обошлись по-людски. Польга стащила рубашку через голову, и осталась в одном корсете. Ремни из мягкой кожи, чтобы не натирало подмышками, шли по плечам и под грудью, на спине они обхватывали короб, сплетенный из тонкой лозы влегкую, с дырочками. В такую воды не нальешь, но кожа преть не будет, да и весу поменьше.

Боясь разбудить Томаша, а потому сжимая от боли зубы, Польга расстегнула ремни и сняла со спины свой самодельный доспех.

Стало легче. Чуть, слегка легче. Боль не отпустила, но ей дали больше воздуха и пространства, чтобы излиться в темноту небольшой душной комнаты.

В этот миг словно птичьи когти царапнули, клацнули по стеклу. Польга резко оглянулась на окно. Силуэт большой черной птицы метнулся прочь то ли с дерева, стоящего прямо перед окном, то ли прямо с подоконника. Какая-то глупая, ночная птица, но Польга испугалась и неловко стукнула корсетом по прикроватной тумбочке.

А когда повернулась снова, Томаш уже сидел на кровати, широко расставив босые ноги, глупо уронив на колени руки, будто не знал, куда их деть. Он смотрел. Глаза его были круглые и ошарашенные. Сна в них не осталось. Только потрясение.

Перед ним стояла полуголая девушка, с красивой, нежной грудью, торчащие крупные соски в полумраке казались почти черными. Плавные линии ключиц западали тенями, а красные следы от ремней под грудью и по плечам только подчеркивали красоту. Впрочем, Томаш любовался не долго. Польга сразу ахнула, стыд окатил ее волной. Она прикрыла грудь руками, сгорбила плечи, словно хотела спрятать не только свое женское естество, но и всю себя, навсегда. Исчезнуть, стать невидимой, умереть. Она в ужасе отвернулась.

И тогда Птицелов увидел крылья.

Крылья были маленькие, от лопаток и чуть ниже пояса. Они безучастно висели, словно примятые и прибитые дождём, но каждое перо светилось в ночи зеленым перламутром, радугой его многолетних снов.

Польга схватила рубаху и бросилась к двери. Но Томаш оказался быстрей. Он преградил ей путь, не рискнул прикоснуться к девушке.

- Успокойся, - проговорил он голосом человека, который находясь в глубоком потрясений, все-таки понимает, как надо действовать. По наитию, по инерции, по силе привычке. - Я тебе не враг. А там врагов хватает. Все хорошо. Слышишь? Все хорошо.

Польга сдалась, опустила плечи. Прижимая рубаху к груди, она вернулась на кровать, села, поджала колени и разрыдалась.

Она рыдала тихо и долго.

Томаш не знал, что сделать. Налил ей из кувшина воды. Но девушка не взяла, только мотнула головой. Он так и не добился от неё ни слова. Она рыдала долго, пока не иссякла и не уснула прямо так, нагишом без корсета.

Остаток ночи Томаш не спал. Он смотрел на девушку с крыльями и сердце его, одинокое, закрытое, но в общем-то чуткое, разрывалось от всяческих противоречивых чувств.

У него никогда не было женщин. Так уж сложилась жизнь. Он посвятил её поиску птицы счастья, и теперь, когда вдруг нашёл, оказалось, что все его знания и опыт больше не нужны, не нужны совершенно. А в том, что ему внезапно стало нужно, он не разбирался вовсе. Не знал, как успокоить ее, и как теперь смириться с тем обстоятельством, что бедная горбунья, которая и без крыльев понравилась ему, оказалась его мечтой, неизвестным созданием. Полуптицей. Недоптицей. Чудом.

Томаш понял, почему, увидев второе перо, Эмиль пошёл на риск, решил обмануть главного врага королевства, понял, что Эмиль уже давно обо всем догадался. Понял он и то, как жалок и ничтожен в этой истории он - отшельник, странный, слишком нелюдимый и не готовый к таким поворотам судьбы.

Томаш смотрел и смотрел. Утро забралось в окно, побелели просветы между деревьями, подоконник и простынь. Свет сначала упал на ноги Польги, спрятанные в тёплых носках, потом на ее штаны, потом перебрался на голый плоский живот. Польга и во сне крепко прижимала рубашку к груди. Между стыдом женским и великой тайной, победил стыд женский, а крылья вывернутые наизнанку чуть вздрагивали от её тяжелого, изнуренного рыданиями дыхания. Перышки трепетали. В них запуталось солнце. Точнее белый, как молоко утренний свет…

(эпизод из последней главы первой части романа)