Миниатюры
Автор: Анна АлмазнаяНельзя втиснуть смысл в 2500 знаков, я ж романист...
Такое я слышала в ЛС перед конкурсом, когда уговаривала потенциальных участников, не раз, и скажу так. Я тоже так думала, пока на другом ресурсе не начала играть в Салфетки. Я знаю, как это было сложно чего-то там более ли менее со смыслом впихнуть в сначала 2000 знаков, потом в 2500 знаков, с пробелами, ага. Но... как-то потом само начало получаться. Со второго, третьего раза... с четверного, но как-то вот смысл уже впихивался... и я даже местами эти миниконкурсы выигрывала. Научилась и стало неинтересно.
Тем не менее помогает в романе. Потому что умные люди говорят, что в каждой сцене должен быть... смысл. Для чего писалась? Ну и тогда умение впихнуть что-то в 2500 тоже ой как нужно))))
Ну, мож то, что я напишу ниже, вам тоже покажется не очень)))) очень даже может быть, я не волшебник, я учусь. Но не говорю больше, что 2500 это мало для текста со смыслом.
Дается картинка и текст, который под нее писался.
Тихо сыпали белые хлопья на недавно расчищенный асфальт. Мягко сминая снежное одеяло, проехал мимо автобус. Мигнул фонарь: раз, другой, и вдруг погас, погрузив арку между домами во тьму.
Михаил Васильевич сполз по пропахшей мочой стене на щербатый асфальт, запутался пальцами в космы и завыл:
– Звездочка моя-а-а-а, а-а-алая… как ты от меня далека-а-а…
Некоторое время он что-то еще бубнил под нос, потом уронил голову на грудь и заснул. Навечно.
Люблю тьму. Она успокаивает. Она дает время, много времени, на размышления. И она пугает глупых людишек. Вот и эта заблудшая душа дрожит, как осиновый лист, плывет куда-то по моей тьме, бежит от вечного одиночества. Что ж, дружок, радуйся. Добежал. Ты больше не будешь одинок. Сегодня ты станешь моей игрушкой. Но будешь ли счастлив? Вряд ли.
– Отдай мне, – послышалось за спиной.
Я поморщился: ну вот, опять приперся со своим спасением. Все удовольствие портит.
– Ну и нафига он тебе? Посмотри, пьянь-буянь! У меня, знаешь ли, чертики скучают, помучить некого, а тут свежатинка подоспела…
– Отдай его мне. Он потерял жену в аварии, потому и опустился. А был врачом, жизни спасал…
– Взятки брал, – продолжил я. – И мило зажигал с медсестрой после дежурства, никак, потому что жену очень любил. Фантазия у него прям отменная, во-от у наших дьяволиц и пригодится.
– Никто из них не безгрешен. Тебе не понять.
Мне действительно не понять. Небольшая словесная схватка выжала, как лимон. Он слишком хороший. Он настырный. Он не уходит, пока не добьется своего.
Он победил, вернее, я дал ему победить. Потому что мне душ не жалко, это он за всех заступается. А мне некогда возиться, да и зачем? Люди не стоят моих усилий. Они сами ко мне приходят. Не этот, так другой. К примеру, вон тот.
Но вновь за спиной упрямое:
– Отдай его мне.
Почему ты никогда не успокоишься?
Здесь мог бы быть любой жанр.
Осенний денек выдался на диво красивым. Мягкое солнце золотило нити паутины, листья кленов казались в его свете янтарно-прозрачными, сбегающий по дубу виноград сыпал на асфальт красные листья.
Трясясь от предвкушения, я надорвала пилочкой целлофан с только что купленной новинки от короля ужасов, уселась на скамейку и хотела было погрузиться в чтение, как заметила за обложкой небольшой конверт с изящной красной розой в левом нижнем уголке. На конверте аккуратным, ровным почерком было выведено всего одно слово: «Тебе».
Слегка удивившись, я открыла незапечатанный конверт и уставилась на исписанный тем же аккуратным почерком лист бумаги. Боже… ну кто сейчас письма от руки пишет?
«Здравствуй!
Ты держишь в руках бессмысленную ерунду. Ну скажи, зачем? Не мне объясни, себе. Я и так знаю. Бежишь от реальности, думая, что она к себе слишком жестока. Упиваешься кровью и мясом, ждешь больше, больше, еще больше острых впечатлений. Потому что в жизни тебе их не хватает.
Я тебе подарю, сполна. Я знаю, что ты не разочаруешься. Я знаю, что моя книга станет бестселлером. Я не вкладывал в это душу, я ее писал почти на автомате, ты и так схаваешь. Я знаю тебя слишком хорошо и знаю, какие струны тронуть, чтобы сделать тебе хорошо. Знаешь, почему я это делаю? Потому что я тебе завидую.
Я вижу тебя и я вижу себя. И сравнение не идет мне на пользу. Я прошлое. Я твое настоящее. Ты — будущее, которого у меня быть не может.
Боль становится сильнее. Чаще. И когда я отупеваю от сильных лекарств — я пишу. От отчаяния. От бьющегося в такт сердцу слова — никогда.
Я никогда не полюблю. Не узнаю, каково это, когда меня любят. Никогда не почувствую, что это — идти по жизни в паре. Никогда не буду держать на руках собственного ребенка. Никогда не встречу новый год с горделивой улыбкой на устах. Ведь я его прожил на максимуме.
Мои книги? Одиночество, боль и отчаяние, которые я пытался в себе убивать…
Мое время ушло. Я упустил свой шанс. Я — неудачник. И я более не могу этого изменить. Поздно.
Может, и для тебя — поздно? Тогда открой эту книгу и погрузись в человеческую мясорубку. Да от души, детка, с головой. Вымажись кровью, напейся ее до отвращения, сделай шаг навстречу личному аду. Вперед!»
Книга выпала из трясущихся рук вместе с письмом. Подруга говорила, что после этого романа не спала три ночи, что это самое то, чтобы пощекотать нервы… ну и я пощекотала…
А на обложке, под именем автора, приковывала взгляд короткая строчка: 1981-2012.
Здравствуй.
Не знаю, кто ты. Не знаю, какой ты. Кто я? Какая разница, я всего лишь тот незнакомец, что жил до тебя в этой квартире. Недолго жил… я не умею жить где-то долго, я перекати-поле, сегодня здесь, завтра там.
Я видел многое. Людей, места, культуры. Я лазил по пирамидам, я смеялся с Эйфелевой башни, я любовался на северное сияние, я целовал самую красивую женщину, восхищаясь покоем застывших за окном Татр. Я слушал дыхание моря, ныряя в самые его глубины. И играл с проплывающими мимо акулами. Я летел навстречу пропасти с парашютом и плыл, плыл потом по воздуху над бесконечными причесанными полями.
Завидуешь… Ты это все видел только в книжках и по телевизору, правда? Или на красочных фотографиях в сети.
А я себе не завидую. Я похож на человека, который стоит на краю обрыва, любуется разлитой по облакам кровью и кричит от восторга:
— Смотри же, смотри!
Оглядывается… а за спиной никого. И делиться не с кем. И кровь стекает по облакам грустью, и хочется променять все это, всю красоту, все очарование… на теплый дом, на любимых детей, на сидящую у камина жену.
Я не хочу, чтобы она была самой красивой женщиной, я хочу, чтобы она ласковой, понимающей, любимой. Домашней. И моей. Те красивые женщины никогда не были моими.
А еще я хочу собаку. Большую, пушистую, похожую на северного медвежонка. И сына, который будет обнимать этого медвежонка, зарываться носом в его шерсть и заливисто смеяться. И дочку с искренней улыбкой матери, выбегающую мне навстречу.
Я хочу играть в снежки в зимний вечер и гонять на коньках, любуясь на утонувший в сугробах свет фонарей. Я хочу сидеть на скамейке в удушливый майский вечер, слушать журчание фонтана, держать в своей ладони ее… утопать в ее теплом взгляде и едва слышно смеяться ей в волосы. Украдкой, как мальчишка…
Но мне нельзя.
Я перекати-поле.
Восемь часов дороги. Море, ласкающее белоснежный песок. Упоение, когда поймаешь, победишь упругую волну. Утопающие в дымке рассветы, томительная прохлада напитков. Новая красивая женщина в моей постели. Новые друзья, новая работа. Интересная жизнь.
И щемящее чувство внутри, когда любуешься на тонущее в волнах солнце и хочешь крикнуть, как же это красиво-то!!!
Впрочем, я повторяюсь.
Прощай, незнакомец.
Минутка идиотизма закончилась. Впереди у меня дорога и еще одна новая жизнь.
А у тебя?
Перекати-поле.
Пол, сука, плывет под ногами. Вокруг кровавый туман… все колышется, колышется… В тумане — тени. Красные, синие, зеленые… всякие. И голоса… Раздражает, как же все раздражает!
— Ты же обещал!
Вот опять…
— Клялся…
В чем?
— Почему… пьешь?
Хочу и пью! Потому что нравится!
— Смотри, ты же клялся!
Синее что-то… рисунок. Детский. Ик. Надо же, мой!
В ту ночь было холодно. Обрыв резко уходил вниз, а где-то там, далеко под ногами, стелилось болото, куталось зябко беловатым, клубящимся туманом. И тихо, спокойно. Хорошо… здесь действительно хорошо.
— Ала, смотри, какая луна!
Ала ничего не ответила, лишь всхлипнула едва слышно. Девчонки, они так часто плачут.
— Смотри, сколько звезд!
Все равно плачет. Сидит на краю обрыва, свесив ноги, трясется от бесшумных рыданий. Она всегда так… а я не могу. Не хочу. Я знаю, что надо будет возвращаться, но это потом. А теперь восторг, раскинутые руки, ветер, ласкающий спину. Еще немного и улечу. Куда? Какая разница!
— Почему… — спросила Ала, оборачиваясь.
Сердце замерло. Луна вдруг побледнела. И летать расхотелось.
Круто он ее. Щека вон распухла, глаз заплыл…
— Почему? — рыдает. — Он же батя… почему?
Откуда мне знать? Нет, батя нас любит. Но временами пьет. А если пьет — звереет. Я тогда Алку за шиворот, все удары на себя. Абы до сестры не добрался… на улицу, на улицу надо. Одна ночь вне дома — это ведь не страшно? А батя к утру, как обычно, протрезвеет, сам искать пойдет. Будет плакать, извиняться, говорить, что это все мамка наша. Курва бесстыжая. Она все она… детей оставила, с любовником сбежала…
Раньше Алку прикрыть удавалось. Сегодня не успел.
— Прости…
Она встает с земли, подбегает, жмется судорожно к моей спине, дышит в шею. Хоть не плачет больше, и то хорошо. Мне больно, когда она плачет.
— Вот подрасту, — обещаю, — работу найду, комнату нам сниму. Нам многого ведь и не надо, правда? Заберу тебя от бати… и будет все хорошо. Никогда пальцем не трону… никого, не буду таким, как он. Клянусь.
— А луна и в самом деле красивая, — восхищенно говорит она.
— Завтра я ее нарисую. И нас. Обязательно нарисую.
Сминаю выпачканную синей краской бумагу… давно это было. И клятвы давно были. Дурацкие, детские. Как все раздражает!
— Кончай зудеть, Алка!
— Детей хоть своих не тронь! Они в чем виноваты! Мать их в гробу переворачивается! — крик через туман. — Если тебе не нужны, то я себе заберу!
Дура баба. Это мои дети! Сам родил, сам и убью.
Она тихо охает после первой затрещины. После второй начинает кричать.
— Чего орешь, сука!
Только бы угомонилась. Вот… затихла. Теперь хорошо. Еще пузырь и спать.
Нельзя смысл убабахать в 2500?
Таки можно)))) при небольшой доле старания)))))