И хроника, и размышления, и отрывочки, и загадка :)

Аврал, навалившийся в преддверии нового учебного года, немного отступил. Техзадание на методические материала сделано, отправлено. Преподская работа в дистанционном режиме потихоньку входит в колею. Но как же непривычно до сих пор из далекой маленькой деревушки, спрятавшейся в совсем пушкинских местах, вещать многомудрые лекции петербургским студентам! :)

После недолгого перерыва вернулся к работе над текстом. Осталось написать две главы (ну, может быть, все-таки три: короткая интерлюдия стремительно распухает) и эпилог. Расстанусь ли на этом со своими героями? Ох, сомневаюсь. По своей воле вряд ли. :) Запрещаю себе править старые главы, написанные больше трех лет назад: я уже изменился, и то, что казалось тогда удачным, сейчас режет глаз. Но нельзя: и есть люди, пусть не в большом числе, но принявшие их именно в таком виде, и можно, исправив одно, испортить что-то другое, даже не заметив. Так что вперед, а к старому возвращаться только в режиме read-only, даже если где-то приходится с досадой морщиться! :)

Показываю пару фрагментов, относительно старый (но не из первых глав) и из неопубликованного черновика. Фидбек приветствуется! Ну, а загадка... Она будет, увы, лишь, для тех, кто не знаком с текстом и не в курсе, откуда заимствован сеттинг (да, сеттинг тут заимствован из одной чудесной эпопеи совсем другого автора). В общем: попробуйте определить жанр, место и время действия, охарактеризовать героев... Кто узнал канон, может высказаться и относительно степени АУшности того, что у меня получается (если что, то АУ в фанфикшне - это alternative universum, то есть отклонения в сеттинге, несовместимые с оригинальным произведением).

Теперь сами отрывки:

Первый (из опубликованного):

Снаружи оказалось безветренно и, несмотря на ясное небо, неожиданно тепло. Ущербная, но все равно яркая луна и крупные звезды освещали опушку молодого леска. Покрытые перистыми листьями ветви одинокого ясеня неподвижно застыли над тонувшим в густом молочно-белом тумане серым стволом. В проселочной колее светились серебром дождевые лужи. Неподвижно застыли на поросшем зеленой отавой лугу выпряженные лошадки — одна цвета лесного ореха, черногривая и чернохвостая, другая серая в яблоках. Превозмогая головокружение, Танька огляделась. Увидела неподалеку пару ольховых кустов и стожок сена между ними. А позади кустов тянулся плотный высокий частокол, из-за которого виднелось несколько островерхих крыш.

—Хотели в деревне переночевать, да только староста внутрь не пустил... — виновато шепнула Гвен. — Ну, его понять можно: время-то неспокойное. Вот мы тут и приткнулись: всё же не посреди леса. А ночь чудесная, теплая — будто бы разгар лета!.. Вы туда не ходите, леди: там Робин устроился, сторожит нас... Вот здесь кусты тоже хорошие, густые.

Обратная дорога давалась трудно. Головокружение немного унялось, но зато виски сдавила мучительная боль. Однако к фургону Танька упорно шла сама, не прося помощи. И затруднять Гвен не хотелось, и почему-то вдруг подумалось: если вести себя как здоровая, то и эта дурацкая, такая несвоевременная хворь испугается и хотя бы на время, но отступит.

—Ну вот, никак вам и полегчало, — Гвен радостно улыбнулась. — Глядишь, отлежитесь, выспитесь — всё и вовсе пройдет!

В ответ Танька ничего не ответила. Правду говорить не хотелось, ссориться с «цензором» — тоже. Понимала уже: не пройдет. Как сваренной Гвен каши поела, так сразу о причине своей болезни и догадалась. Но делиться догадкой так ни с кем и не стала: неловко было беспокоить радушных хозяев. А еще — очень уж не хотелось быть какой-то особенной, не такой, как все. Да и сомнения в срочности тоже были: мама же когда-то вот так очень долго продержалась... Мама — или, вернее, мамин Учитель? Нет, наверное, все-таки мама: организм-то все равно был ее. Между прочим, точно такой же сидовский организм, как и у Таньки. Значит, почему бы и не потерпеть ей еще несколько дней до Кер-Сиди — ну, или хотя бы до мирного, спокойного, сытого Керниу?

До фургона оставалось совсем чуть-чуть, меньше полусотни шагов, когда Танька поймала на себе напряженный, умоляющий взгляд Гвен.

—Великолепная, — Гвен потупила глаза. — Простите меня, славная леди... Можно с вами потолковать, пока все спят? Здесь же тепло...

—Да-да, конечно, — не задумываясь, кивнула сида. А Гвен вдруг взволнованно, горячо зашептала:

—Боюсь я, леди, очень боюсь... Был тут недавно у Эрка моего с Робином разговор — не для моих ушей, но я же все равно подслушала! Так вот, Робин-то, выходит, до сих пор всё ждет, что его ваши... простите, леди... что его славный народ к себе позовет — к отцу, значит... Ну, и Эрк... Тот, правда, и сам отнекиваться принялся, и Робина отговаривать, только я же всё вижу... Неладно у него с тех пор на душе стало, ох, неладно! Вас вот увидел — глаза так и загорелись! Нет-нет, не так загорелись, вы не подумайте!.. Он же столько лет свою матушку ждал... — Гвен вдруг запнулась, потом продолжила совсем тихо взволнованной скороговоркой: — Эрк ведь не родной Кэю и Трессе, подменыш он — это и ведьмы говорят, да и так понятно. У него же и наружность такая вот, и дар великий есть: песни складывает, будто сами Талиесин и Анейрин ему на ухо шепчут... Леди сида, посоветуйте, что делать! У вас же матушка такая славная — по-настоящему славная, не лукавлю! Может, она брату своему замолвит словечко, чтобы Эрка не тревожили, чтобы мне его оставили... Я же о нем тоже хорошо забочусь, леди!

—Но, госпожа Гвен... — Танька растерянно остановилась. — Госпожа Гвен, да что вы! С чего вы решили, что мамин брат хочет забрать себе вашего мужа?

—Но Эрк же из вашего народа, так ведь, леди? Или, — Гвен посмотрела на Таньку с отчаянной надеждой, в лунном свете блеснула вдруг слеза на ее бледной щеке, — все-таки не из вашего?

Нет, тут уж точно надо сказать правду! Танька вздохнула. Помолчала, собираясь с духом. И решительно заговорила, чувствуя, как виски сжимаются от боли, как качается, словно на волнах, земля под ногами:

—Да разве господин Эрк хоть чем-нибудь похож на меня или на маму? Вспомните хотя бы, какие уши у меня и какие у него! Что вы, госпожа Гвен! Человек он самый настоящий, это я вам как сида говорю! Просто у него болезнь такая.

—Болезнь... — задумчиво повторила Гвен. — Болезнь! Господи, какая же я была глупая! — И вдруг торопливо, глотая слова, зашептала, сверкая широко раскрытыми глазами: — Леди, я никогда не думала, что... что смогу быть так счастлива оттого, что мой Эрк болен!.. Вы только ему этого не говорите, леди! Да-да, не говорите... Ни того, что я вас просила о помощи, ни того, что он не фэйри... то есть... — Гвен снова запнулась, смущенно замолчала.

А Танька шла, опустив голову, и думала. Боль в висках и непривычные, ни с чем не сообразные мысли мучили, не отпускали, сплетясь в один колючий клубок. Услышанное никак не желало укладываться в голове. Разве мог бы обрадоваться чьей-нибудь болезни дедушка Эмрис? А отец — даже страшно представить себе, что́ бы он устроил Гвен, скажи та при нем вот такое! Но сейчас почему-то казалось, что Гвен права — может быть, не совсем, не до конца, но в чем-то совершенно определенно!

Уже взбираясь по лестнице в фургон, Танька обернулась и быстро прошептала, отчего-то стыдясь своих слов:

—Я не скажу, госпожа Гвенифер, не бойтесь! Даже если он сам меня спросит, промолчу, не стану отвечать. Только не просите меня лгать, пожалуйста: мне это очень трудно...

—Спасибо, леди! — Гвен благодарно улыбнулась.

Второй (из свеженаписанного, черновой):

Овита ап Гервона даже не пришлось разыскивать: на рассвете бард сам заявился в «Золотой Козерог». Бренчание расстроенного крута Эмлин услышала, еще когда спускалась по лестнице. И поэтому сразу же направилась в пиршественную залу.
Плегги в зале предсказуемо не оказалось. За стойкой суетилась толстая, похожая на распушившуюся курицу Брона, неловко, расплескивая пену, наполняла пивом большую оловянную кружку заявившемуся ни свет ни заря гостю – толстому англу с красным одутловатым лицом. Англ то беспокойно вглядывался в окно, то оборачивался к Эмлин, и во взгляде его читалась странная смесь интереса и страха.
Здесь же, в зале, нашелся и Овит. Пристроившись возле очага, бард как ни в чем не бывало возился с инструментом – подтягивал струны. Погруженный в это занятие, он даже не сразу заметил наклонившуюся над ним Эмлин. Зато как только заметил – немедленно отложил крут, прислонил к креслу. И тут же учтиво встал.
– Чем могу служить, леди... Леди Эмлин, так ведь?
Взгляд Овита тоже оказался странным – сразу и хмельным, и проницательным. Поймав его, Эмлин недоуменно кивнула.
Бард чуть поклонился в ответ. Пояснил:
– Вас трудно не узнать, леди Эмлин. Особенно после того, как одна ирландка прожужжала мне уши рассказами о вас.
И, не дожидаясь ответа, продолжил: – Думаю, в Бате сейчас девушки. По крайней мере, Киллин-моряк подрядился отвезти их до Уэстбери – вместе с пиктами... – Овит запнулся, – с сэром Талорком ап Бруде и его спутниками, не беспокойтесь.
Эмлин вновь кивнула. Кивнула нарочито равнодушно – вроде бы ничем не выдала вновь просыпавшегося в ней гнева. Однако бард, похоже, все-таки почуял неладное. Принялся оправдываться, будто сам был провинившимся охранником.
– Киллин на самом рассвете отплыл – все спали еще. Вот так оно и вышло... – Овит замолчал, отвел глаза. – Ни Плегга не успел, ни я. А потом только и осталось, что развести руками: разве ж за его «Чайкой» угонишься?
– Выходит, до Уэстбери? – Эмлин задумчиво посмотрела на поникшего барда. Мысленно облегченно вздохнула: стало хотя бы понятно, куда отправляться дальше.
– Выходит, – кивнул тот. – И вот что я еще вам скажу, леди. Нет, от сэра Талорка дурного я не жду, но… Как хотите, а все эти его россказни о Лондиниуме – для отвода глаз. Ну что пикту в Лондиниуме делать, кто его там ждет? Ох, темнил он...
Эмлин лишь пожала плечами. Куда направлялись пикты на самом деле, волновало ее не особо. Спросила о другом:
– Этот Киллин вернулся?
Овит тоже пожал плечами:
– Да кто ж его знает. Сходи́те на пристань: «Чайку» ни с каким другим куррахом не перепутаешь.
Эмлин сдержанно поблагодарила, повернулась, сделала шаг к выходу. И услышала голос барда:
– Простите, леди, забыл сказать...
Обернулась. Овит все так же стоял возле кресла, смущенно смотрел на нее.
Бросила в ответ удивленный взгляд. Шевельнулась надежда: вдруг скажет что-нибудь важное?
– Да, господин Овит...
– В общем… – бард замялся, вздохнул. Потом решительно продолжил: – У Плегги ее арфа хранится – так что если что-нибудь со мной стрясется, заберите ее потом. А то Великолепная – она такая, может ведь и не напомнить.