Расстрел в Ленинской слободе.

К сожалению, выложить тут проданную ЭКСМО книгу, было противозаконно. Однако, никто не будет против нескольких отрывков, не вошедших в ознакомительный фрагмент.  Осторожно, мат.

«Занятия были окончены, и теперь взвод ждало неприятное мероприятие. Каждый вечер курсанты стояли в оцеплении на площади у Золотых ворот. Учебный взвод давно вышел из доверия князя. Прошлой зимой, когда я лежал в госпитале после стычки с Романом, караул под началом Наума Иноземцева попался на сне во время несения службы. Спали все, от постовых до дежурной смены. Спал и их доблестный командир, вдобавок еще и вдупель пьяный.

Горе-вояк даже не выпороли, но учебный взвод навсегда был снят с караулов дворца. Былая любовь князя обернулась травлей. Курсантов выселили из дворцовых казарм в старый пакгауз. Армейский приказ понемногу зажимал деньги, провизию и обмундирование. Но некогда полновесные рубли нынче вызывали только нервную усмешку. Дороговизна продуктов давно превратила кормовые деньги кадетов в мусор.

А когда начались массовые казни смутьянов, кадетам поручили охрану места экзекуций. Им доставались ругань и плевки обдолбанных дегенератов, на них падал кровавый дождь от разорванных тел. Видимо, это было необходимо, по мнению князя, для ускоренного взросления будущих командиров войска его величества.

Вот и сейчас я готовился вести ребят к площади Золотых ворот. Я на пару минут заперся в канцелярии, приводя в порядок свои мысли, размышляя о том, что с нами всеми будет.

Обстановка в городе искусно накалялась противником. Суздальский князь решил взять Владимир измором. Он не нападал на город, но беспокоил окрестные села. Отряды суздальских ратников угоняли скот, жгли дома и посевы. Сопротивляющихся убивали на месте, мужиков били до полусмерти, женщин насиловали, над стариками и детьми всячески глумились. Голодные, разутые и раздетые беженцы наполняли Владимир. Эта масса, будучи изгоняемой отовсюду, находила приют на Ленинке, в кварталах трущоб.

Мигранты выстраивались в очереди за скудной пайкой, которую раздавали от имени князя на площади перед Золотыми воротами. Еды было немного, и голодные с остервенением дрались за кусок хлеба.

Пришлые люди не были нужны в городе, где и так хватало голодранцев. Они резко опустили цены на труд, потеснив местных. Большинство из них так и не нашли себе работы.

А оттого эта масса побиралась, воровала и сколачивала банды, которые щемили и шкварили всех подряд. Вновь прибывшие быстро переняли у местных самые дурные привычки, развили их и приумножили.

Оказаться чужому человеку ночью на кривых улочках района стало равносильно смерти. Его ждали грабеж, изощренные издевательства, пытки. Тело потом разделывали и пускали на мясо.

В нынешнем году обстановка стала невыносимой. Откуда-то появились серые, склизкие грибы, которые неплохо прижились в подвалах Ленинки. По слухам, вывелась эта пакость в тоннелях метро Мертвого города.

Грибы сушили, заваривали и пили настой вместо чая или просто жевали. Как он действовал на немертвых, оставалось загадкой, но живые обитатели фавел готовы были дать отрезать себе ногу, чтобы добыть этой дури.

В бурлящем котле трущоб расцвели пышным цветом азартные игры, проституция и наркомания. Порция ленинских грибов стала основной валютой в трущобах. На дозы играли, за дозы отдавались, за дозы резали.

Доведенные до отчаяния голодом и ломкой, группы из 3–5 человек по ночам перелезали через стены в благополучные части города. Там они потрошили прохожих, дома и склады. Почти всегда дело кончалось мокрухой.

Добыча обменивалась на наркотик, и удачливые гопники много дней плавали в липких видениях, далеко от неласковой реальности.

Самые жесткие меры не давали никакого результата. Жителей трущоб пороли и били дознаватели сыскного приказа.

Пойманных на месте преступления и изобличенных в грабежах казнили. Работы для палачей было так много, что традиционное посажение на кол пришлось заменить более быстрыми способами ужасного лишения жизни.

Преступников расстреливали залпом крупнокалиберных станковых ружей или медленно раздавливали им головы гидравлическим прессом. Особо отличившихся прибивали к деревянным станкам, загоняли домкратом в задний проход ствол специальной пушки и превращали выстрелом в фонтан ошметков.

Но это не помогало. Стражники и сыскари откровенно пасовали перед переполненным криминальным элементом районом. Часто находили головы пропавших блюстителей порядка с отрезанным членом во рту. Никто не сомневался, чьих рук это дело.

Князь спешным порядком менял частокол у Золотых ворот на каменную стену, такую же высокую, как и внешняя городская.

Это дало работу части сброда, но не решило проблемы, поскольку люди все прибывали, а продовольствия становилось меньше и меньше. На фоне надвигающегося голода судьба кадетов мало кого интересовала.

Именно тогда я понял: спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Жизненные блага лежали под ногами. Нужно было только наклониться и поднять их. У меня были руки, голова и автомат. Рядом были товарищи, которые тоже не хотели ждать милостей от князя.

Купцы и богатые жители дорого ценили свою безопасность. Табельное оружие, маски и черные комбинезоны стали давать доход. Поначалу мы занимались охраной подворий и довольствовались только едой. Но слава Теневого отряда, так мы назвали свое собственное подразделение, росла с каждой стычкой.

Скоро бойцов стали приглашать на серьезные дела с немалой оплатой. Купцы возили провизию откуда-то из спрятанных в глухих лесах мест, куда не добрались ни вояки, ни банды мародеров. Тайна происхождения оберегалась со всей строгостью.

Караваны перегружались по дороге много раз, меняя возниц, двигаясь известными лишь немногим тайными тропами, пока не оседали в амбарах товарищества Сытоедова и Икрюхина или в закромах самого воеводы, который тоже делал гешефт, пропуская товар через десятки подставных торговцев.

Люди были подчеркнуто молчаливы – за расспросы можно было получить ножа. Спекуляция запрещалась, оттого делалось все скрытно и спешно. Обозы шли без отдыха день и ночь. Тысячи процентов прибыли позволяли щедро расплачиваться с охраной, без которой трудно было обойтись.

Караваны приходилось защищать от мародеров. Они были самые разные, от наивных мужиков с топорами и дубинами, которые выскакивали из леса и хватали лошадей под уздцы, до хорошо вооруженных отрядов. В этих схватках кадеты получили бесценный опыт боев с превосходящим по численности, но плохо обученным противником.

Обычно перестрелки были недолгими. Дело решалось мобильными группами из трех-четырех человек, которые держались в стороне и ударяли нападающим в тыл или фланг, расстреливая в упор и забрасывая гранатами.

Пока обозники выпрягали убитых лошадей и разделывали туши (конина потом тоже продавалась), мы собирали трофеи, кончали пленных и раненых налетчиков. Это было тяжело, но необходимо. Переживания по этому поводу быстро закончились. По сравнению с мучительными казнями у Золотых ворот смерть от пули была почти гуманной.

На этих выездах кадеты обзавелись собственным оружием и снаряжением, которое превосходило штатное. Бог был милостив к бойцам Теневого отряда. За все время никого не убили и даже не ранили серьезно.

Были только пара царапин и простреленная из дробовика икра. Отлучки покрывались капитаном Кротовым, который имел свою долю от дохода.

Вскоре мы научились выявлять засады и давили врагов, пока те готовились напасть на колонну. Купчины буквально молились на «теневых» и предлагали за работу любые деньги.

За год существования Теневой отряд стал хорошо организованной и обученной бандой беспредельщиков, наводя ужас одним только упоминанием о себе.

Памятуя, что не хлебом единым живы молодые ребята, я заботился и о культурном досуге. Парни простились со своей неопытностью, в избытке попробовав продажную любовь и зрелых теток, и молодых девчонок.

Ребята не шутя звали меня «командиром» и «отцом родным». Но чего мне стоило думать за всех и быть готовым принять ответственность на себя, знал только я.

Встряхнув головой, я отогнал наваждение. Надо подумать о предстоящих делах, а не подводить итоги. Попытался понять, что действительно тяготит меня, и вскоре разобрался. Это было предчувствие скорых и неприятных перемен.

Если раньше князь вполне довольствовался присутствием на казнях одного отделения с группой огневой поддержки Макса Кашина, то теперь он требовал присутствия всего взвода.

Из-за этого несколько выгодных заказов ушли к стражникам князя, которые брали за свою работу непомерно много, шли открыто, кучей, словно стадо баранов, и бросали подопечных, встретив мало-мальски серьезное сопротивление.

Воспоминания о князе заставили меня начать собираться. «Неужели он догадывается? – пролетело у меня в голове. – Отчего тогда он ограничивается лишь такими мерами?»

Под эти мысли я надел броник и разгрузочный жилет, воткнул в его отделения нож и пистолеты, которые в обычной жизни носил на поясе.

Следом на локте оказался массомет. Рукав кителя не позволял прятать его под одежду, но я уже не мог обходиться без этой машинки. Ребята особо не спрашивали, я отшучивался. А те, кто видели аппарат в деле, предпочитали не спрашивать.

Перед глазами встало перемазанное сажей лицо воеводы, когда он на пожарище плакал и бил себя в грудь, крича: «Коленька, сыночек! На кого ты меня оставил?!»

Хитрый лис предпочел отправить Романа в армию, спрятав от моих парней, жаждущих мести. Дом боярина охраняли десяток преданных челядинцев с приказом «ловить, бить и выпытывать надобность». Приказ касался в первую очередь крутящихся около подворья кадетов.

Но беда настигла семейство Дуболомовых совсем с другой стороны. И я был тому причиной.

В начале прошлой зимы, в ноябре, из трубы знакомого сарая поднялся дымок. Я знал, что Роман, к которому с моей легкой руки прилипла кличка Дубло, вернулся на побывку. Мне подумалось, что боярский сын вспомнил старые привычки и снова весело проводит время в своей тайной комнате для свиданий.

Вытесненная из сознания давняя обида снова всколыхнула мои чувства. Вечером я выбрал удобную точку для выстрела и выпустил шарик магниевой картечи. На дворе у боярина дотла сгорело несколько сараев и амбаров. Только по счастливой случайности пламя не перекинулось на дом.

В огне погиб Колька, мой сверстник, которому старший брат передал свой «блядский домик».

Дуболомов-младший был заносчивой сволочью. Он украл у меня пистолет. Из-за него мне пришлось биться с целой казармой и провести несколько суток в холодной камере на гауптвахте. Но не ему я желал смерти.

Вместе с ним сгорели какая-та девчонка с посадов и пара холопов. Узнав о гибели любимого внука, умер от горя отец Гаврилы Никитича.

Я был виноват во всех этих смертях, но совсем не раскаивался. В конце концов, я расквитался не только за себя, но и за ребят. Кадеты старательно обходили в разговорах эту тему. Все давно поняли, как высока может быть цена необдуманного слова.

Роман много пил и плакал на поминках, работая на публику. Его жалели бывшие подружки. Под это дело боярский елдак прошелся по знакомым п*здам, вволю натешившись после грязных, заскорузлых ладоней и сраных солдатских жоп.

«Может, не князь, а князев воевода вставляет мне палки в колеса? – подумал я. – И он не успокоится, пока не сквитается до конца? Но кто ему стучит? Вот бы узнать».

Я вышел на крыльцо, взглянул на свое воинство и скомандовал отправляться.

Был теплый вечер первого майского дня. Хотелось смотреть на закат, бродить по лесу, любуясь на молодые листочки и пробивающуюся травку.

Но нас ожидало совсем другое, совсем неаппетитное зрелище. Даже простое посажение на заостренный кол занимало несколько часов. А если со всякими изысками казнили очередного самозванца, крики и вопли не смолкали сутками.

Сегодня все к тому и шло, раз по приказу князя мы взяли двойной боекомплект, включая запас зарядов для скорострельных минометов взвода.

Кадеты по отдельности двинулись мимо меня. В бронежилетах и разгрузках, касках со щитками и лицевых масках ребята наводили ужас одним своим видом. А по тому, как они двигались и несли оружие, в них угадывались опытные бойцы, способные мгновенно отреагировать на любую угрозу.

Сейчас я вдруг осознал, насколько отличаются постоянные участники вылазок Теневого отряда от остальных.

Помимо штатных АКМ, на плечах «теневых» висели «Кедры» и даже АЕК-973 с телескопическими прикладами и подствольниками. В разгрузках прижились «макаровы» и ПБ.

Как я не бился, ребята продолжали носить с собой свое добро. Помня, насколько лучше управляются они в бою с любимым оружием, я отступал. В конце концов, я и сам использовал нечто неположенное.

Вообще, у владимирских военных было не принято интересоваться, зачем у бойца и откуда пришел тот или иной ствол. Даже князь не обращал внимания на неуставное оружие. А номинальный командир, капитан Кротов, и подавно. В военное время вольница в порядке вещей. Но что будет потом?

Следом шли минометчики. Придуманные нашим техническим гением Максом Кашиным, двухствольные минометы выпускали за десять секунд двадцать зарядов из кассеты.

Они были жуткой самодельщиной, приводимой в действие тросом, которым, по слухам, в древности чистили канализационные трубы. Но в целом это было грозное оружие, способное накрыть цель на расстоянии до пяти тысяч метров.

Командиры расчетов Макс и Егор Михайлов несли минометы на себе, не доверяя никому сложную и капризную технику. Вторые номера волокли заряды, кассеты и дополнительные штанги.

Последними, едва не падая, тащились Муся и Никита, сверх меры нагруженные минами. Они так и не вышли из «чуханского» звания, до сих пор убирая туалеты и не вылезая из нарядов по кухне.

Никита – оттого, что был редкостной дубиной. С Мусей было сложней. Он прекрасно маршировал, неплохо бегал, прилично попадал в мишень.

Его даже взяли однажды на обьект в город. Там он завалил все дело, едва не погиб сам и серьезно подставил товарищей. Но самое главное заключалось в том, как он обьяснил свои действия. По его словам, он не имел права стрелять в несчастных и голодных людей.

С тех пор он составил компанию аутсайдеру, проводя все свободное время за мытьем толчков и периодически получая по пачке для профилактики. Мусе было объяснено, что его смерть живет на его языке, за ним следили и периодически проверяли.

Мне подумалось, что вот эти двое вполне могли оказаться предателями.

Размышляя таким образом, я довел взвод до площади. Она располагалась, словно проталина, среди крепостных стен центра города и построек гопрайона.

Днем тут плескалось шумное торжище черного рынка, вечерами власть устраивала казни, а по ночам метались какие-то быстрые тени. Возможно, это голодающие собирали разбросанные куски тел, а может, справляли шабаш бесплотные демоны.

Глядя на угрюмые бараки, в последнее верилось больше. Обычные двухэтажные строения и так не блистали изяществом пропорций и форм, но сейчас, дополненные немыслимыми надстройками и пристройками из трухлявого мусора, больше походили на гнезда гигантских шершней.

Мы окружили смердящее гнильем лобное место и стали готовиться к исполнению неприятных обязанностей.

К нам на подмогу вышла пара взводов стражников. На колокольне ворот печально зазвенели колокола. Им ответили звонницы Успенского собора. Потом к общему хору подключились колокола Георгиевской и Спасо-Николькой церквей. На стене показались богатые горожане и знать. Люди попроще потянулись к месту действия низом.

Удивительным было то, что обитатели трущоб, жадные до таких зрелищ, не появились на площади. Обычно они выползали с первым ударом колокола. Что-то было не так. Словно отчаясь созвать зрителей, перезвон прекратился. Повисла странная тишина.

На горизонт наползла какая-то странная дымка, отчего светило расползлось в оранжевый шар. На мгновение мне показалось, что я вновь оказался в Мертвом городе. На фоне оранжевого огня бараки Ленинки показались особенно омерзительными. В молчании трущоб было что-то зловещее.

– Ты, Данька, какой-то тихий сегодня, – заметил Мамонт. – Обычно такие корки мочишь, чтобы шагать было веселей. Не заболел ли ты, часом? Как ты думаешь, что кричать сегодня будут: «Олла Акбар» или «Слава Суздальскому князю!»?

– Нет. Наверное, кто-то проблеет: «Я новое воплощение Пророка!» А если подумать, скорей всего просто до станка не дойдет, расплавится, – ответил я.

– Скажешь тоже, – испугался Аркадий.

В трущобах вовсю работали агенты князя Иннокентия и тамбовские дервиши. Но хуже всего были слухи о непоказывающихся днем.

Если дервишей не очень жаловали и часто сдавали сами обитатели Ленинки, то единоверцев из Суздаля и таинственных ночных агитаторов слушали с интересом. Особенно внимательно слушали, когда свои речи они подкрепляли раздачей халявной дури. Поговаривали, что с отваром раздавали и оружие.

Вдруг со стены закричали и замахали руками. Толпа хлынула с площади. У ворот образовалась давка.

Из кривых улочек Ленинки стала выдавливаться серая масса под кумачовыми транспарантами. На них корявыми буквами были написаны лозунги: «Свобода, Равенство, Братство», «Вечный мир с Суздалем», «Хлеб – голодным!», «Трудящимся – достойную жизнь!», «Смерть багатеям-кровасосам!». И даже: «Далой социяльную нисправидливость!».

Толпа что-то мычала. Я принял это за стон, но вскоре стал разбирать песню, которую пели демонстранты.

– Вихри враждебные веют над нами,

Темные силы нас злобно гнетут.

В бой роковой мы вступили с врагами,

Нас еще судьбы безвестные ждут.

Но мы поднимем гордо и смело,

Знамя борьбы за рабочее дело…

В устах обдолбанных люмпенов это звучало смешно и страшно одновременно.

– И где они слов таких набрались? – со вздохом заметил я. И крикнул: – Мужики, живо к воротам, уходим!

Аркашка и Наум повторили мою команду.

Кадеты не мешкая бросились бежать. На мостике у ворот была страшная давка. Толпа сломала перила. Часть людей столкнули в ров, где они, воя от ужаса, плескались в вязкой, вонючей жиже, пытаясь взобраться по отвесным стенкам.

Кадетам пришлось пустить в ход кулаки и приклады, чтобы пробиться сквозь массу горожан.

Но, когда взвод пересек мостик и почти добрался до ворот, в проходе упала кованая решетка. Несколько не успевших вовнутрь княжеских стражников выли, умоляя впустить их. Им вторила толпа.

В бойницах стен белели лица. Люди на башне ворот смотрели внимательно, с сочувствием и страхом, но ничего не пытались сделать для спасения оставшихся.

Ленинские выкатывались на площадь плотной массой. Мужики и бабы, молодые и старые, все они были одинаковы: серые, изможденные лица, бессмысленные и пустые глаза. У многих тряслись руки и головы, походка была нетвердой от действия наркотика.

Мне стало страшно. Это была не манифестация – бунт. Я различил в толпе самое разнообразное оружие, от булыжников и дубин до дробовиков и автоматов. «Ну чем не зомби? – вдруг иронически заметил во мне чужой голос. – Не ссы, прорвемся».

Поддавшись общей панике, кадеты стали колотить по железу решетки, то прося добром, то угрожая открыть огонь. Им не отвечали. Я понял – действовать надо немедленно.

Новая стена располагалась позади рва. От этого перед воротами образовалась площадка, где вполне могло разместиться небольшое подразделение. Здесь мы будем защищены от фланговых атак и сможем сдерживать нападающих, пока не кончатся боеприпасы.

– Строиться! – заорал я. – Мины из ранцев – минометчикам! Первое отделение, лечь! Второе отделение, на колено! Третье отделение, стать за вторым! К бою!

Парни выполнили мою команду. Взвод ощетинился стволами.

– Гражданских пропустить в проход ворот к решетке. Минометчики, готовьсь! – продолжил я. – Огонь по команде.

Толпа стала разбегаться.

– Куда?! – спросил я одного, схватив за рукав.

– Отстань! – заверещал мужик. – Вас убьют, вона их сколько. И нас заодно тогда прикончат.

Я отпустил его. Но все же более десятка людей предпочли остаться под нашей защитой. И оказалось, не зря. Как только разбегающаяся толпа соприкоснулась с восставшими, они пропустили их вглубь и снова сомкнулись.

В людском море взлетели поднятые руки с оружием. Раздались удары, крики, стоны, истошный женский визг. Расправа ненадолго задержала восставших. Когда они подошли на тридцать метров, я крикнул:

– Стоять! Ближе не подходить!

Ребята клацнули затворами. Толпа остановилась.

Кто-то крикнул: «Ну чего стали?!» Ему ответили: «Боязно. Стрельнут ведь».

Действительно, диспозиция была для нападающих крайне невыгодной. Добраться до кадетов можно было только по мостку без перил, шириной в полторы тележных колеи. Кадеты же могли свалить сотни людей, пока не иссякнет боезапас подразделения.

– Слушать меня! – снова закричал я, набрав в грудь побольше воздуха. – Стоять на месте! Попытка наведения оружия и замах рукой – провокация! Стреляем без предупреждения!

– Да кого вы испугались? – раздался глубокий сильный голос.

Сквозь толпу, в сопровождении десятка вооруженных мужиков выбрался высокий бородатый человек в красной рубахе. Он был худ и бледен, однако в нем чувствовалась изрядная сила.

Близко посаженные глаза глядели пристально, внимательно, завораживающе. Но его главным оружием был голос, то вкрадчивый и бархатистый, то раскатистый, точно громовой удар.

– Это же детишки, мальчики. Бросил их хозяин, предал. Податься им некуда. Они с испугу за свои железки взялись, нас боятся. А чего нас бояться? Мы ведь не кусаемся, верно?

Человек обернулся к своим спутникам, ища одобрения. Мужики заржали.

– Мы вам вреда не причиним, мальцы. Поди натерпелись от ирода. Я-то знаю, как вас тиран кормил. На каторге и то больше дают. Верно?

Мужики послушно закивали.

– Накормим вас, напоим. Марафет дадим, коли желание такое будет. А то и бабоньку… Поди не пробовали, парнишки? Это дело сладкое, особенно по первости…

Кадеты молчали. Я чувствовал, как этот чертов голос убаюкивает ребят, отнимает способность к сопротивлению. Этот человек был опасней всей этой обдолбанной толпы, и его нужно было валить. «Господи, – подумалось мне, – ну отчего я так не умею?» Что-то внутри подсказывало, что когда-то и я мог так же влиять на людей.

Я махнул рукой, подзывая Макса, и прошептал:

– Как выпустим по рожку, заводи свою музыку. Первый залп – в середину. Остальные – смотри как лучше. Накрой, кого сможешь. На всякий случай оставь десяток мин».

– Стрелять? В людей? – поразился Макс. – Разве можно?

– Можно, – ответил я. – Наши нас бросили. Эти отберут стволы и поколют на раз. А так… на тебя вся надежда. Исполнять!

– Есть, – растерянно ответил командир минометчиков.

Он бросился обратно.

– …А потом… не одолеть вам нас. Нас вона сколько. Мы народ, мы сила. Давайте, ребятушки, мы сейчас к вам подойдем. Хотите – отдайте ваши игрушки… А хотите – к нам вступайте в рабочую дружину. Грех это, с народом воевать. Вас отцы ваши проклянут, и дети стыдиться будут. Мы ведь за мир и справедливость боремся. Хлеб голодным, войне конец. Чтобы вы в школе учились, а не на кишки выпущенные у плахи смотрели.

Вдруг перед глазами промелькнули расстрелы и голодоморы, о которых я читал в отцовских книгах. Репрессии, партийные чистки, концлагеря и революционные войны. Я словно воочию увидел, каких краснобаев выберет в главари серое, обдолбанное быдло и как они будут давить и опускать мыслящих людей, чтобы такой вот незатейливый обман воспринимался как истина в последней инстанции.

– Огонь! – страшно закричал я.

Толпа отшатнулась, но тут же подалась вперед. Никто из кадетов не выстрелил. В дело вмешался тот, от кого я этого не ожидал.

– Нет, не стреляйте! – заорал Муся, выскакивая перед строем и отчаянно размахивая руками. – Это ведь наш народ. Они больны и голодны. Их нужно накормить и просветить…

«Боже мой, какой дурак, – пронеслось у меня в голове. – Да если они подойдут хотя бы на десять шагов…» Бешеная злоба заполнила меня всего. Мне стало плевать, что это один из своих.

– Иди сюда, просветитель ебаный, – закричал я, выволакивая Вольку с линии огня.

Я двинул ему коленом в живот, бросил на землю. Выхватил «стечкин» из кобуры и нажал на спусковой крючок. Кто-то ударил меня по руке, сбив направление выстрела. Это был Наум.

– Так нельзя, Конец! – крикнул он.

Я стал вырывать руку с оружием, чтобы застрелить его. В этот момент из толпы ударила очередь. Кто-то из охраны краснорубашечника сообразил, что командир кадетов опасен. Расстреливая несогласных, он вполне может добиться, чтобы остальные выполнили его приказ.

Но, пытаясь помешать, Иноземцев оказался на пути бандитских пуль. Наума не спас тонкий казенный бронежилет. Он поймал в спину струю металла и мешком повис на мне, пачкая кровью.

Ребята опомнились и открыли огонь. С перепугу они палили сразу все, причем очередями. Человека в красной рубашке и его дружинников скосили в одно мгновение. Тяжелые пули АКМ валили в плотной толпе сразу нескольких человек. Те, кто пытались вскинуть оружие, тут же становились мишенью. Перед кадетами образовался вал из трупов.

Расстреляв магазины штатных автоматов, ребята взялись за резервные «стволы». Первый испуг прошел. Осталась только холодная злоба, расчет и понимание, что обратного пути нет. Большинство стрелков перешли на одиночные. Плотность огня ослабла.

Ревущая толпа опасно приблизилась. Несмотря на то что передние пытались убежать, задние напирали. В этот момент раздались хлопки наших минометов. Стальная смерть с визгом упала на головы нападающих. Взрывы отрывали конечности и нашпиговывали горячими осколками тела. Напор ослабел. Но, расстреляв по кассете, минометы встали.

Пара каких-то сумасшедших бабок из той небольшой группы людей, что мы спасли, истошно вопя, вцепилась в минометчиков. За грохотом стрельбы я не мог слышать, что они орут, но по движению губ догадался, что кричали про «иродов, душегубов» и про то, что «нельзя стрелять в живых людей».

«Ленинские» полезли снова.

Мне ничего не оставалось, как пустить в ход свою ручницу. Громовые раскаты от полета 20-миллиметровых стальных шаров перекрыли все звуки.

Пули вонзались в нападающих, прочерчивая в толпе длинные дорожки из взлетающих кровавых ошметьев. Мое вмешательство позволило парням воткнуть в оружие свежие рожки.

Заряды в массомете внезапно кончились. Я сгоряча пару раз дернул за спусковой тросик, пока это не понял. Восставшие снова двинулись на кадетов.

В этот момент Кашин наконец оторвал от себя бабку и срезал ее очередью из автомата. Минометы стали бить непрерывно. Как только отстреливался один, начинал работу другой. На площади вспыхивали малиновые вспышки взрывов, раскидывая куски разорванной плоти. Там, где падали заряды, в толпе возникали кровавые проплешины, наполненные корчащимися телами. Макс отлично знал свое дело, зацепив как можно больше людей.

Ленинские побежали, топча поверженных. Зарядов хватило и на то, чтобы влепить пару кассет по кварталам трущоб. Начались пожары. Дым стал заполнять площадь, где среди воронок мертвые лежали на искалеченных.

Кое-кто из них начал приходить в себя. Ребята в запале достреливали пытающихся встать. Но это было ненужной жестокостью. Раненые гопники перестали быть частью толпы, роем человеческих насекомых, который, выполняя волю циничных демагогов, пришел установить свои ублюдочные порядки. Я скомандовал отступление. Угрожая взорвать решетку, мы заставили впустить нас.

Все оказалось не так плохо, как могло быть. Итогом боя были один убитый и трое раненых. В живых остался даже Муся. Наум был виноват сам. Егор получил пулю в ногу, Славке прострелили плечо. Авдееву попали в броник мягкой пулей из дробовика и отбили легкое.

Отряд кинулся на стену.

– «Они сейчас опомнятся», – орал я. – «Аркашка, делай что хочешь, но заставь пушкарей стрелять! Первое отделение – за мной!

Мамонт повел кадетов организовывать сопротивление. У огневых точек раздался мат, звуки затрещин и стрельба. «Надеюсь, они не расстреливают канониров», – пролетело у меня в голове.

Мы нашли князя в башне. Мои бойцы влетели в помещение. Пальцы кадетов лежали на спусковых крючках, глаза молодых убийц выбирали цели, расчерчивали комнату на секторы обстрела.

– Кто приказал опустить решетку?! – закричал я, обращаясь к князю.

За окнами стали палить особенно сильно.

Рядом с окном кто-то из кадетов орал:

– Бегом к пушке! Хули вылупился, ишак?! Пулю в ебало хочешь?!

И снова ударили очереди.

В глазах у владимирского владыки мелькнул страх. В одно мгновение лицо из румяного стало серым. Видимо, он в полной мере осознал, что волчата, которые забавно маршировали на парадах, выросли и стали матерыми хищниками, подчиняющимися только своему вожаку.

Кто-то громко испортил воздух с перепугу.

– О-он, – заикаясь, сказал князь, показывая пальцем на воеводу.

– Зачем?! Можно было без стрельбы обойтись! У нас парня убили из-за этого! – завелся я. – Нас всех чуть не положили! Это предательство!

Воевода забормотал нечто неразборчивое про то, что кадеты все равно не успевали, а он должен был думать обо всех. Я отметил, как скривился Юрий Дуболомов, нервно сжав ремень джаггера. Он сначала выглядел удивленным, потом нахмурился и отвернулся от отца.

– Так, – подытожил я. – Потом разберемся. Они сейчас опомнятся и пойдут на стену. Князь, нам нужен жаробойщик.

– Жаробоем своих? – поразился владыка.

Тут вбежал связной офицер с докладом. Он по инерции протиснулся между кадетами к князю и застыл, понимая, что тут происходит нечто из ряда вон выходящее.

– Ваше высочество! Повстанцы взяли западные ворота и штурмуют Оружейную башню. На дороге видна колонна под штандартом князя Иннокентия. Готовятся перейти через Рпеньские гати.

– Негодяи! Лодыри! Проспали! – вдруг крикнул князь, отвешивая посыльному пощечину. – Теперь нам стену не удержать. Все в цитадель!

Но никто не двинулся с места. Отчасти из-за автоматов моих ребят, отчасти потому, что все бояре имели в центральном районе лабазы и конторы.

– «Ленинских» десять тысяч, – продолжал орать князь. – Больше чем во всем остальном городе с посадами. И они вооружены. А у нас войска и батальона не наберется.

– Жаробойщик, – повторил я. – Нужно ударить в направлении западных ворот. Второй выстрел – с Почаевской башни. Третий – с Оружейной. Будет огненный мешок. Пусть горят… А иначе все по кольям рассядемся.

– И в кого ты такой уродился? – вполголоса заметил кто-то из бояр.