Царь Холма: Попов

Холм возле белого города, Павел Попов

Многие спрашивают меня: почему на конкурсе с двачинкой не победил рассказ про кучу говна? Ну что ж, пришло время раскрыть эту тайну. Но чтобы рассказать всю правду, придётся начать придётся очень, очень издалека.

1920.

— Владимир Владимирович, так вы вообще про всё можете стихи слагать?

— За хороший оклад — про всё.

— А видите, в луже пьяный валяется, вот обрисуйте нам его!

— И за какой же гонорар?

— За поцелуйчик.

— Ха! Легко.
Лежит бесчувственное тело
На нашем жизненном пути...

— Ну а тебе какое дело?
Идёшь с блядями, так иди!

— Так, девочки, пойдём отсюда, это Есенин.

— Иди-иди, от девяти да по четвёртому пути!

— Что? Что сказал?

— Что сказал, то сказал.

— Знаете, девочки, а ведь мне ещё для окон РОСТА текучку надо закончить...

— Владимир Владимирович, а как же мы?

— Отставить анабасис в глубины декаданса! Долг зовёт, веселиться — потом. Ирочка, Юленька, и особенно Нора, жду вас послезавтра у Мейерхольда. К покорению космоса и борьбе со старой моралью быть готовыми!


7429.

— Володя, при всём уважении, если мастера тебя осудят — я их пойму. И не один я. Борису тоже твои взгляды не нравятся, а ты знаешь, что он без причины вообще не говорит. Степень у него невысокая, зато авторитета больше, чем у половины московских. Про всех остальных даже и вспоминать не буду, тошно уже.

— Серж! Хоть ты не строй из себя консерватора. Твоя с Мариенгофом клоунада вообще ни в какие ворота не лезет. Всё рухнуло, понимаешь, всё! Летят головы, летят колокола! Новый мир на пороге, нужны новые методы. Новые! Не ходить по кругу, как бараны, а осмыслять ритуал! Если слепо повторять, то скоро само слово «ритуал» станет ругательством!

— Не кричи, всех ворон распугаешь. И не бойся ничего. Я пойму осуждение мастеров, но от тебя не отступлюсь. В общем-то, даже если случится худшее — стоит ли волноваться? Путь уже не тот, что был раньше, даже твои ручные псы при желании все круги перебьют в двадцать четыре часа. Меня другое беспокоит: что, если всё, что ты делаешь — напрасно? Если не сработает?

— О как. И давно тебя к Луначарскому стали пускать в лаптях, новокрестьянин? Ха!

— Не язви. Ты знаешь, о чём я... а, потом. Почтение архитекторам, Софья Андреевна!

— Кто строит на славу?

— Кто славу воспринял.

— Проходите уже скорей, все только вас ждут и мастера Гурджиева. Подожди, Володя...

— Да?

— Не ругайся с ними, хорошо?

— Софи...

— Памятью мастера Льва прошу, не ругайся.

— Ты его не к месту вспомнила. Он куда круче поступал, чем я мог бы осмелиться. Но не буду. Ради тебя — не буду, только ради тебя, не ради памяти. Память мертва.

— Софья Андреевна, мы вашу нонаграмму ждём.

— Да, да! Володя, спасибо. Всё будет хорошо, так ведь?

— Будет.


13 729 019 429.

— Этот безумие, это наплевательство, это позор для всего дела!

— Сколько будут молчать мастера? Давно пора остановить эту мерзость!

— Братья и сестры, призываю к порядку! К порядку!

— Иван Дмитриевич, сейчас уж точно не до порядка. Вопрос стоит архиважный, и решить его надо прямо сейчас. Принимают мастера эти выходки или не принимают? Будет общество строить на этом фундаменте? Вы знаете, да и все знают — я не радикал, не сорвиголова. В молодости был, но сейчас, как говорится, noblesse oblige. Но если наше общество будет строить такое, зачем мне такое общество?

— То, что вы говорите, совсем возмутительно!

— Я уже не понимаю, кто тут больше сошёл с ума, Владимир или все остальные. Борис! Не молчите, скажите им!

— Сидите, Борис. Я пришёл.

— Мечи к солнцу!

— Мечи вниз. Лучше сегодня без полной церемонии, братья и сестры, не до этого, право же.

— Как скажете, Георгий Иоаннович. Мудрость с вершины.

— С востока свет. Одну сторону я уже слышал, и много раз слышал, так что пусть Владимир скажет.

— Может Велимир выступить в мою защиту, мастер?

— Нет, не может. Во-первых, я ни в чём тебя не обвиняю, брат Владимир, и ты не защищаешься. Во-вторых, пусть брат Виктор не сильно обижается на старика, но он ведь совсем не Цицерон и даже не Плевако. Сам себя ты, брат, защитишь гораздо лучше.

— Понял, мастер.
Братья и сестры! Досточтимый мастер Георгий просит меня объясниться. Увы, объяснять мне нечего, я весь на виду и не скрываюсь. Да, я работаю на власть большевиков. Но разве не этим должны заниматься те, кто хочет нести свет?
Братья и сестры! Глупо цепляться за старое. Храмы разрушены, у алтарей устроили свинарники. Но разве алтари осквернили свинопасы? Вы знаете, что ждёт тех, кто был посвящён в таинства и всё равно предал путь, для таких нет никакого земного суда. Самый грязный свинопас не осквернит храм больше, чем священник-осведомитель, священник-палач, священник-лжец, и любая свинья святее всех «святейших»! Так почему мы должны цепляться за дважды осквернённое, как будто это свято?
Братья и сестры! Вы говорите, что пентаграмма красных противоположна свету, что она противостоит нашему общему дому. Да, это так. Вы говорите, что я помогаю красным лишь правой рукой, а левую оставил для Храма — нет, это не так. Нет, нет и ещё раз нет! На большевиков я работаю двумя руками, в Храме же моё сердце. Вы видите, как я пишу им агитацию, как я строю их зиккурат. Но разве не видите вы, как я закладываю окна в этом зиккурате?
Непосвященные могут лить желчь сколько хотят — пусть! С них нечего спрашивать. Но каждый из вас знает, что власть большевиков не рухнет ни завтра, ни через десять лет, ни через пятьдесят. Если не влиться в эту систему, если будет некому заложить основы мечты о свете, то мир просто задохнётся в этом зиккурате. То, что я строю с большевиками — конечно же, не Храм, но лучше ли будет, если без меня они построят гробницу для всего живого?
Братья и сестры! Искусный каменщик возведёт Храм из грязи, и кроме грязи у нас ничего не осталось. Я считаю, каждый должен следовать моему примеру. Это моя позиция, и, право, мне больше нечего добавить.

— Брат Владимир, красиво говоришь, чересчур красиво сказано для невиновного человека. Левая рука, правая... Слова. У любого нисхождения есть нижняя точка, ниже этого нельзя опуститься.

— Это обвинение, мастер?

— Ты сам себя обвинил, брат Владимир, и сам себя осуждаешь. Как могу я обвинять тебя? У любого нисхождения есть нижняя точка, что бы там ни говорила покойная сестра Хелен. Кто защитит тебя?

— Никто, мастер.

— Ты сказал. Пусть скажет брат Сергей.

— Я ведь против взлядов брата Владимира, мастер.

— Разве важны взгляды на Курукшетре, где есть только долг и путь? Сердце твоё с твоим братом, потому — говори.

— Ну, раз мастер просит... Брат. Володя! Тебе не кажется, что глупо учить волков вегетарианству? Тем более когда ты встал на четвереньки и подвываешь им во время охоты. Я понимаю, что ты хочешь лучшего, но ты взял ношу не по плечу. Вот эта «Лиля», через которую ты держишь контакт с партийными... Мне кажется, ты её недооцениваешь, как и остальных большевиков. Она на тебя влияет, и это заметно. Ты хвалишься знакомствами с волками, с тем же Луначарским, но вспомни — они из твоих стихов берут только то, что им выгодно напрямую. Только что ты читал «Волю миллионов», а уже достоверно известно, что её запретят. Известно от информатора при самом Ленине! Разве ты не видишь, что с тобой играют, как кошка с мышкой? Прошу, одумайся. У меня нет доказательств, но мне кажется, что большевики уже знают о нас слишком много.

— Брат Сергей, подожди. Ты в самом деле считаешь, что большевики могли проникнуть сюда? Ты настолько низкого мнения о нашем общем доме?

— Досточтимый мастер, вы знаете, как и все братья, что я предан делу без остатка. Но при всём уважении к вам, к братьям и к дому — я не совсем удивлюсь, если петух не успеет трижды пропеть, прежде чем протокол наших бесед ляжет на стол Дзержинскому. Мы все здесь архитекторы, а не укротители волков, и это я хочу донести до брата Владимира.

— Мудро. Брат Владимир, что ты скажешь?

— Я понимаю... Спасибо, Серж. В самом деле, спасибо. Я ценю. Но...

— Но?

— Брат, разве у меня есть выбор? Я вижу, что это мой путь. Может, я неправ, но путь не ошибается. Если даже я и неправ, то, может, я выиграю время для правых, или ещё как-то помогу делу? Я уже не могу отступиться.

— Путь? Серьёзно? Видел свет?

— Видел. Немного, но видел, брат.

— Мастер?

— Да, удивили вы старика. Дайте ритуального вина брату нашему Владимиру. Какое имя тебе было сообщено, брат Владимир?

— Михаил.

— Посвященный брат Михаил, выпей агатового вина. Братья! Как мастер и командор нашего общего дома объявляю о вознесении брата Владимира на третью ступень, к именам же его прибавляется имя Михаила, и пусть громкой будет его труба. Что же до предмета нашего собрания, то пусть скажет общество. Мне, старику, кажется, что осуждать дела нашего брата не надо, но и присоединяться к нему можно лишь по зову сердца, долг же наш — хранить инструменты и строить Храм. Согласно ли общество?

— Да, мастер. Общество согласно.

— На этом закончим. Помните о третьем петухе, братья, и будьте осторожны. Мечи к солнцу.

— Мечи вниз!


1924.

— Хамы! Ничтожества! Вы эту тухлятину называете «судачками»? Штрафовать за такое надо! Какие к чёрту восемнадцать рублей?! Ни копейки! В тюрьму всех!

— Что там происходит?

— Хулиган. Платить отказывается, Владимир Владимирович.

— Уберите его, мне на заграничный поезд скоро. Раздражает.

— Будет сделано. Крепкий, шельма!

— Я сейчас его сам вышвырну. Ну и рожа пропитая. Пшёл вон, скот!

— О, барин вылез недобитый. А вот сам иди! Иди-иди в Наг-Хаммади!

— Откуда ты... Отпустите его! Сколько он должен?

— Девяносто четыре рубля и сорок три копейки, Владимир Владимирович.

— Неслабо погулял. Вот сто и ещё червонец сверху, и вот за меня. Да отпусти уже, халдей! Эх, опустился ты, Серж, совсем сгубила тебя водка...


7433.

— Тебе обязательно было устраивать эту сцену? Омерзительно. От тебя воняет, как будто ты карболку с эфиром пил.

— Володя, к чёрту нравоучения. Ты псов когда последний раз призывал?

— Что? Псов? Так и не вспомню...

— Вспоминай! Это сейчас очень важно. Ты понимаешь, почему!

— Нет, не понимаю. Дай вспомнить. После объявления третьей ступени призывал, это точно. Не для использования, упаси свет, ни в коем случае, только для ритуала. А больше и не трогал завесу, мне-то зачем.

— То есть три года назад, так?

— Четыре. Как же от тебя несёт, ужас.

— Володя. Похоже, ты доигрался. Мы доигрались, ладно — мастер твои фокусы одобрил, а с ним и весь дом. Понимаешь, о чём я? Не может половина общества пропасть за полгода!

— Серж, не выдумывай. Я уверен, что это обычный бардак внутри гепеу, начали шпионов искать, а попали на наших. Ты же знаешь, что посвященным плевать на аресты, как ушли, так и вернутся, как захотят...

— Я ведь не просто так тебя спросил... Так, пошли отсюда.

— Ты что, витрины испугался?

— Да. Идём!

— ...Ужас.

— Брат Владимир. Я не витрины испугался, а отражения. Я не могу больше смотреть за завесу, и я ни с кем не могу связаться, кто бы мог. Понимаешь? С трудом нашёл тебя.

— Сергей, остановись. В таком состоянии ты и с телефонной станцией не свяжешься, не то что с завесой. И ещё, что это за идиотская выходка с эпиграммой? Все знают, что это ты её на дверь прилепил. Кроме того, что такое просто глупо и некрасиво, «языка — чека» это ужасная рифма. Твой мозг деградирует от водки, если ты этого не слышишь!

— Ты всё ещё не понимаешь...

— Я понимаю, что ты пьян как свинья и несёшь чушь!

— По-твоему, я карболку пил? Просто обмазался спиртом, чтобы создавать впечатление. Алкоголику положено кричать глупости, noblesse oblige.

— Цирк.

— Володя, я когда-нибудь паниковал без причины?

— Всё равно цирк. Глянь, никого рядом нет? Прямо сейчас вызову псов, пошлю весточку мастеру Гурджиеву, ты уйдёшь проспаться и не будешь рассказывать мне свои глупые теории. У меня скоро поезд, в конце концов.

— Подожди. Хочу предупредить: я не могу открыть завесу. Но кто-то постоянно открывает её рядом со мной. Из зеркал.

— Кто?

— Не знаю. Похож на человека, но чёрный. И зубы как у крокодила. Вроде даже чешуя, но не уверен.

— Сейчас посмотрим, что за рептилию ты увидел с перепою. Так, зеркало, ртуть, золото... ах ты чёрт, мела нет.

— Держи.

— Ага, спасибо... это ещё что за?...

— Закрывай! Закрывай к чертям!

— Да, серьёзные дела...

— Володя, если ты ещё имеешь хоть какое-то влияние на Лилю, попроси чекистов через неё вернуть хоть кого-нибудь. Большая часть членов общества никак совдепии не противодействовала, на это напирай. Угрожать мы больше не можем, сам понимаешь.

— А это мы ещё посмотрим, кто там что может. Ещё как посмотрим. Спасибо, Серж, очень вовремя предупредил, даже сам не знаешь, насколько вовремя. Тебе деньги нужны?

— Не выдумывай. Я и без всякой завесы с бумажками неплохо обращаюсь. Ты в Латвию собрался? Ни терний, ни жезлов тебе, брат Владимир-Михаил. Да, если будешь в Ленинграде — там наш мастер инкогнито и в гриме, под именем Харджиева.

— Меч поможет, брат Сергей.


1930.

— Володя, хватит! Прекрати нести глупости!

— Гордой свечою — грянь, парабеллум! Бомбой в совдепию, ангелом смелых, рожи тиранов размажь, парабеллум! Шаг из петли, да в гной мавзолейный, солнцеворотом взойди, парабеллум!

— Володя, пожалуйста, прекрати. Положи ручку на место. Пожалуйста, хватит! Ты меня пугаешь.

— Нора, я уже сам себя пугаю, только пугаться больше некому. Мне нечего терять. Нечего терять! Я напишу труд. Полновесный труд, как у самого великого Льва. Даже лучше! Не стишки, не игрушки! Плевать на ваши маски, плевать на ваше мнение, плевать на ваш вкус! Там всё будет. Восхождение, нисхождение, кольцо, пирамида. Всё! Всё, что каждый из вас сделал с творением великого плотника! Вся ваша новая Голгофа, весь этот своего рода холм с костями Адама в основании — не больше, чем куча смердящего говна и трупов! Не будет никакого страшного суда, вы достойны только хлора и карболки, а не суда! Я видел тринадцать лет вперёд, и дальше видел, вы всё это заслужили, каждый из вас! Петербург сожрёт сам себя! Столько трупов, что Волга гниёт! Поля мяса! Всё видел! Вам одна Голгофа — гора говна! Думаете, будет свет? Света не бывает, когда некому его видеть. Я последний, все, все кончились, всё общество, некому больше хранить свет! Я пророк, потому что никого лучше меня уже нет! Хочешь пророчество, Нора? Вот тебе правда: трудись, зарывай свой труд в кучу говна, труд ничего не искупит! Все виновны, каждый из нас! Вина только умножится! Нет пути искупления, есть только путь лавины, которая снесёт к чертям всё! А хочешь самое главное знать, Нора? Самое важное пророчество, которое когда-либо было? Хочешь узнать, кто придёт после? Кто наследует землю? А ведь всё просто, это...

— Достаточно. Прощай, Владимир.

— Вы... вы убили его! Это браунинг!

— Точно подмечено, Вероника Витольдовна. А говорят ещё, что актрисы тупы как пробки. Врут, как всегда. Возьмите платок, вам на рукав капля крови попала. И вот ещё, на платье. Осип! Не стой столбом, помоги Норе сесть!

— Сейчас, сейчас, Лиля. Нора, возьмите воды. Так, у вас ещё на туфлях кровь, не годится. Нора, я понимаю, сложно. Давайте я за вас допрос напишу, а вы просто подпишете? Ну вы понимаете, что говорить об этом всём не следует...

— Что со мной теперь будет?

— Ничего. Даю слово. Я света не видел, как наш самоубийца, но тут и так понятно. Нюхайте нашатырь. Сейчас вам надо будет встретить карету скорой помощи.

— Осип! Гильзу подними!

— А? Что, Лиля? А, это! Вот гильза, держи, Лиля. Нора, послушайте. Даю слово, Нора, с вами ничего не будет. Доживёте до старости, в почёте и уважении. Лиля уж точно за вами присмотрит, я-то простой юрист, а ей по праву рода положено. Ноблес оближ, так сказать. Давайте, вставайте, Вероника Витольдовна, идите за скорой помощью.

— Володя... Как же...

— Соберитесь. Пожалуйста, соберитесь. Вас должны увидеть люди, роль вы понимаете. Володя убил себя, импровизируйте. Чека объявит о самоубийстве сегодня же, вы будете свидетель. Бумажкой чуть позже займёмся, я ведь понимаю, что трудно...


2021/7530/13729019530.

— Аркаров, это что происходит? Вы это предлагаете назначить «царём»? Чтобы все прочитали? Это ведь даже не утечка на таком уровне, это хуже, чем «синие тетради»!

— Но Ростислав Реональдович, других вариантов-то нет.

— И?

— Это же конкурс. Люди не поймут.

— Аркаров, зачем вы так усложняете? Конкурсы, люди какие-то. Всё очень просто. Либо вы ликвидируете утечку до того, как будут последствия, либо будете говорить уже с Коганом и Левиным.

— Вас понял. Тогда жду приказ, беру бригаду и везу сахар в подвал.

— Нет, на такое я приказ точно не дам. Грубовато. Вот это действительно могут не понять. Лучше у вас ничего нет?

— Ну, например... Можно обставить так, как будто он проиграл. Есть у вас толковый мальчонка, допустим, в Ольгино? Пусть напишет что-нибудь не очень кривое, пропихнём, будет официальный «царь».

— Как это ликвидирует утечку?

— Никак, Ростислав Реональдович, но этого и не надо. Про утечку все забудут, а значит, никаких последствий.

— Добро. Насчёт толкового мальчонки я спрошу по ведомству Бивербрука, до двадцать девятого будет вам победитель. Может быть, даже из «Анабиблоса» пришлют специалиста, работа серьёзная нужна. Пока достаньте компромат на парочку местных, вбросите для прикрытия, пусть обсуждают. Если внимание отвлекать, то всегда нужна избыточность, не забывайте. Работайте.

— Понял-принял.