Из главы "Снова видят"

Рука с силой сжимает заточку. Джон садится и медленно подносит самодельный нож к своему лицу. Сейчас или никогда. Если он не решится, то больше шанса не будет. Холодное лезвие нежно касается его правого верхнего века. Даже не верится, что оно способно причинять боль. Но когда Джон нажимает чуть сильнее, острая сталь тут же перестаёт быть нежной.

«Надо ещё. Ещё сильнее. Иначе не отрезать», - и рука послушно усиливает нажатие. Непонятно, помогают ли препараты, но становится нестерпимо больно. Теперь одно движение - и целостность плоти будет нарушена. Джон долго не решается. Его трясёт. Очень сложно сосредоточиться. Всё тело сочится холодным потом. Ему нужно продолжать. Ещё чуть-чуть и он снова станет зрячим и уже никто не сможет управлять им.

Вначале Джон хотел освободить только один глаз. Этого было бы вполне достаточно, чтобы видеть. Но нестерпимое желание стать полностью свободным завладело им. Абсолютное безумие теперь управляло его рукой. Он словно Нерон жег Рим, словно Отелло душил Дездемону, словно Гоголь сжигал второй том «Мёртвых душ». Будто шаман, беснующийся возле костра, непрерывно стуча в свой барабан, находясь в экстатическом трансе, Джон выполнял только ему понятные действия. Не было больше ничего, кроме безумия. Никто не слышал, как душевнобольной из палаты номер двести тринадцать корчился от боли, одно за одним отрезая себе веки. Лезвие жадно вгрызалось в тонкие слои кожи, превращая их в безжизненные лепестки, оторвавшиеся от цветка. Это был ритуал освобождения. И только когда Джон полной грудью вдохнул бинокулярное восприятие окружающего пространства, рука с заточкой безжизненно упала на пол.