Кино, война и немцы. Препубликация первой главы рассказа/повести Das Blue Light

Ресторанчик «Сампо» на окраине старого Хельсинки пользовался дурной репутацией, добропорядочные обыватели обходили его стороной. Здесь собиралась шумная бритоголовая молодёжь, гремела сомнительная музыка, и реками текло спиртное.
Юрген был далеко не в том возрасте, чтобы ночами напролёт отплясывать под «Ландзер» и «Мистрит», но ему нравилось приходить сюда – пропустить стаканчик-другой и насладиться чужой бурлящей юностью.
Давно отринув былые взгляды, он тяготился дремотной праздностью мещанского быта. Опалённая войною Европа словно бы испугалась собственного величия – потеряла волю к Истории, превратившись в огромное кладбище. Метафизика Гёте интересовала европейцев в куда меньшей степени, нежели сытое брюхо или чистота клозетов, если интересовала вообще. Двадцатый век истлел, подобно августу за окном, оставив после себя лишь неряшливо разбросанную по тротуарам листву.
Здесь же, среди беснующихся подростков, он ощущал себя намного уютнее. Они как будто защищали его от местечковой пошлости окружающего мира.
За последние пару лет Юрген вполне прижился в их среде. Его считали своим и относились с отстранённым почтением, принимая, вероятно, за состарившегося мальчика из Гитлерюгенда, чудом пережившего рубеж веков, что, впрочем, не слишком-то далеко от истины.
Нет, он не сжигал евреев в печах, не был на фронте, и даже не носил эсэсовского мундира. Он занимался наукой, как Гейзенберг, или Мирча Элиаде, потому и отделался двумя годами в британской оккупационной тюрьме.
Гейзенбергу не удалось обогнать американцев, и ему простили всё. Юргену не простили даже той малости, что в Берлине он слыл любимчиком Гимлера. Не найдя к чему придраться, в итоге его отпустили на свободу, но навсегда вычеркнули из науки.
Больше полувека он скитался по миру в поисках нового смысла – страдал и каялся в чужих грехах, пока наконец не понял, что время уходит, а умирать лучше на родине предков.
И вот он здесь – коротает остатки дней под грохот тяжёлого рока и выпивкой заливает тоску.
Однако сегодня особый день. Он пришёл не один, а с дамой – таким же осколком ревущей эпохи, как и он сам. Знали бы здешние завсегдатаи, кто эта бойкая старушка, не стесняясь в выражениях костерящая Спилберга, вмиг разорвали бы на сувениры.
- Этот засранец думает, – она брезгливо морщится, – что талант режиссёра измеряется литрами слёз, выдавленных из зрителя…
Всё та же неуёмная энергия и воля к жизни – всё та же Лени, только постаревшая на семьдесят лет.
Впервые они встретились в тридцать пятом, на приёме у Гимлера, – скромный провинциал и богиня, на которую молилась вся Германия.
- Знакомьтесь, фрау Рифеншталь, – рейхсфюрер протянул им по бокалу шампанского, – это Юрген фон Грёнхаген, специалист по Калевале. Настоятельно рекомендую! Весьма толковый юноша, вы ещё услышите о нём!

Цикл «Соломенная Звезда»