Каменная Вода. Скрытое в песке. Обряды

На Оглашение принято звать лишь особых гостей, но двери дома не закрывать, чтобы пришёл всяк, кому сердце повелело присутствовать. И Оглашательный Дом оказался забит людьми. Вил-капа Хвата в Самре знал всяк – пусть не глава Дома, но три сотни ватажников ходило под его рукой и благодарило за кров, воду и хлеб своим семьям. Да всем известен был Красный Двор, поставленный по велению Хвата на отшибе его владений. В том Дворе и ночью и днём врачезнатели, кухари и добрые служки принимали обездоленных, кому выпала красная судьбина – в нищету, в скорбь или в хворь. И весь город знал, что именно Хват со своей руки кормил этот Двор. В память о рано ушедшей супруге. Потому и любили в народе старого Хвата, хоть и был он характером суров и к прегрешениям красным безжалостен. Ни враль, ни вор, ни детоубийца не могли рассчитывать на его милосердие.

Вил-И-Он оглядел ещё раз толпу возле алтаря. Всего-то из важных гостей – два десятка вилов от разных Домов да дюжина разношерстных знатников – жреческого, купеческого да судейского благородства. Остальной люд мирской – мастеровые, служивые, служки – те, для кого и само Оглашение – обряд редкий, кому в радость вот так, поглазеть на чужое роднение кровью под защитой небес. Но все стоят, замерев, скованные одним древним ритуалом, одной силой воззвания к небесным хранителям жизни. Все в Самре, какому бы богу ни служили, ценят безоговорочно три обряда – Оглашение, Сочетание да Похороны. 

Хват-Пустошник как никогда был холоден и строг. И первый вил Самры его прекрасно понимал. Когда на пятом десятке лет жизни судьба радует рождением наследника рода – это заставляет накидывать узду на сердце. Потому что каждому известно – там, где Белые Боги позаботились о радости человека, там о его горе позаботятся Красные. Уж тем более, если радость заглянула в дом вила. Потому среди вилов не принято даже по такому богатому на чувства поводу открывать свою душу. Но ничего сильнее тишины в такие моменты и не могло сказать о радости пожилого вила.

Вил-И-Он смотрел на то, как сосредоточенно двигался вокруг алтаря Хват, неловко держа спеленованного младенца. Боясь любого движения, словно наперевес взяв неведомое оружие богов, от которого незнамо, чего ожидать, но выпустить случайно из рук ещё страшнее, чем нести. И щекотала нёбо невысказанная усмешка – а, ведь, поди и сам Вил-И-Он семнадцать лет назад смотрелся не лучше! Так же боялся взять на руки крохотный комок жизни и пронести на ладонях три круга, показывая людям и небесам. С собственным мечом – да с любым оружием, окажись оно под рукой! – прошёл бы с закрытыми глазами хоть по натянутому канату, играючи, похваляясь сноровкой и удальством. А тут – всю лихость натренированного тела как ветром сдуло. Словно боги в наказание за воинскую гордыню лишили и храбрости и ловкости. И одеревенело держа сына на руках, шёл, будто на плаху – боясь и оступиться, и опустить глаза под ноги. И слова на Оглашении говорил хрипло и ломко. И потом постыдно бежал от людей, сказавшись сарскими делами, лишь бы не принимать поздравлений, лишь бы не терзать волю лишним желанием бездумно улыбаться и радоваться жизни. Но то было давно, молод ещё был, думал, что не в последний раз оглашает права наследования, но будут и ещё дети, и в следующий раз, конечно, всё получится лучше. Ошибался. А вот Хвату лишь под закат жизни выпало принять наследника. Первой жене, почившей при родах вместе с нерождённой дочерью, долго хранил верность, но, вот, настала пора – и глянулась немолодая уже вдова из рода северных вилов, хранителей Ата. Да одарила сыном. И потому так сосредоточенно и целеустремлённо теперь шёл по спирали к алтарю вил-кап Хват. Не ему роптать на судьбу. И не ему надеяться на большее.

Хват проходил завершающий круг, поднимая ко взглядам всех желающих, стоящих в первых рядах, младенца. Тихо спящий, он казался подобен сдобной куколке, что лепят и пекут из ржаного теста на празднование сбора урожая. Когда Хват закончил движение и встал у алтаря, Тон подобрался. Пора!

Вил-кап с поклоном протянул ему спящего младенца. Вил-И-Он принял новорождённого, осторожно положил на сгиб локтя крохотную головку и подступил к алтарю.

Шёл мягко, в раскачку, словно вернулся вдруг давно позабытый навык. И, встав к камню, поймал взгляд матери ребёнка. Насмешливый и уверенный. Словно она понимала, что сын в надёжных руках. Скользнула у Вил-И-Она мысль, что сам-то он в этом не так уверен. Но то, что мать не страшилась, не суетилась и безмятежно ждала обряда – это успокоило. Значит, действительно, на руках его сейчас спал сын Хвата, а не приблудная кровь. Но точно это можно будет сказать только после Оглашения.

Он распутал пелёнку и поднял младенца повыше, чтобы каждый видел, что ребёнок живой и не вымазан чужой кровью. Свет из круглого оконца в куполе потоком полился на маленькое тельце. Малыш подтянул крохотные ножки к животику и заморщился на свет, не открывая глаз.

И, запретив себе даже думать о будущем, он обратился к залу:

- Вил-кап Хват из рода Врон, благих вилов Пустоши называет этого младенца своим сыном и передаёт ему все права наследования – земные и небесные. По праву причастного четвёртого порядка наследственной линии вилов! Если есть здесь кто-то, кто может свидетельствовать, что кровь этого младенца порочна, кто может сообщить важное для Оглашения – пусть выйдет и назовётся. Или никогда более не тревожит вопрос крови между отцом и сыном по праву наследования!

Выверенная веками формула ещё висела в воздухе, а он уже знал – не будет желающих встать между младенцем и алтарём. Просто чуял это, как чувствуют вилы начало атаки или желание ещё ярящегося противника бросить оружие и бежать. Тишина в храме висела такая, что брось в воздух монеты – неторопливо слетят, словно листья осенние, покачиваясь сквозь густое безмолвие. Люди ждали - не каждый день наследный вил оглашает сына на полные права.

Вил-И-Он кивнул Хвату и тот шагнул к алтарю. Сдёрнул заранее распущенную шнуровку с наруча и оголил предплечье. Синие вены змеились под сухой, обветренной кожей. Напряг ладонь в кулак и вытянул из ножен клинок. Коротко и уверенно махнул лезвием по руке. Ни единым движением, ни дыханием не выдав переживаний. Да что переживать ему - не первая рана и не последняя. А что ради сына – так и большего не жалко. Кровь брызнула на алтарную чашу – зелёного камня тонкой работы старых расков. А с неё, собираясь из мелких капель в крупные, по тонким желобкам потянулась вниз, под станину глыбы алтаря. Там, скованная каменной оболочкой изящной работы, жила древняя магия богов.

Когда первые капли скрылись за ободом чаши, Вил-И-Он одним взглядом отпустил вил-капа. Хват, смирено склоняясь и пережимая раненную руку, отступил. Ничем старый вил не выдал своего волнения. Крепко верил в свой род.

Из шишечки в центре чаши медленно выдвинулся тонкий блестящий шпиль. Как в старой детской сказке – жизнь рода снова оказывалась на конце иглы. Вил-И-Он медленно опустил ребёнка над чашей. Мать малыша оказалась рядом в тот же момент, не дожидаясь команды. И уверенно схватила голую ножку мальчонки. Раз! – и насадила маленькую сморщенную пятку на шпиль.

Тон замер. Сейчас!

Но малыш только пискнул и, не открывая глаз, зажмурился, отворачиваясь от света. 

Мать отпустила ножку, накинула пелёнки на голое тельце и отступила, встав рядом с супругом. Как и он – внешне безучастна и строга.

Теперь только ждать. Кровь отца и кровь младенца уже попали в алтарь.

Смотря невидящим взглядом в толпу, он размышлял о том, что, наверное, Оглашение вилов – самое скучное и тягостное зрелище для зевак. Ни тебе радостно плачущего отца, ни умильно воркующей матери, ни толпы восторженных родственников, создающих череду забавных курьёзов потешной перебранкой или даже дракой за место в очереди к оглашённому, ни даже ведущей обряд падры-проповедницы, читающей распевные стихи о древнем уложении родов. А ведь сейчас, пока где-то в глубине каменной оболочки, древний алтарь сравнивал кровь отца и младенца, ей было бы самое время вещать о великом промысле богов, создавших благие рода для сохранения порядка и мира. Падра бы рассказала, что за каждым наследным, богами избранным для содержания мира, родом присматривают хранители. И каждому младенцу в таком семействе даётся в далёких небесах по Эфебу-ангелу. Невидимая его рука ведёт наследника благородной крови по жизни – спасает, направляет, очищает душу. Потому так важно Оглашение – на весь мир, от далёких глубин, где страдают Красные, до вершин, где правят Белые – известие о рождении нового продолжателя рода. Чтобы всякий бог от низкого до высокого знал – появился человек, жизнь и судьбу которого, как нить основы, вплетает Эфеб в полотно мироздания. Родился человек благого рода, с высоким Ини – небесным именем, которое нельзя произносить смертным. 

Когда в толпе уже пополз едва слышный шёпот нетерпения, Вил-И-Он услышал тихий шум от алтаря. Мелкая рябь побежала по камню, скрывающему дар древних богов. И камень запел. Своей, сложенной сотни лет назад, музыкой. Гул то высокий, то низкий, сплетался в строгой последовательности, и зал заполнялся песней Оглашения. А над чашей алтаря, точно над шишечкой в центре, загорелось божественное пламя. Сам по себе, из ниоткуда, заплясал зелёный огонь, складываясь в огромное прозрачное полотно, полное мелькающих рун древности.

Вил-И-Он снова поднял спящего ребёнка на руках.

- Смотрите все! Это – сын наследного вила Хвата-Врана из рода Пустошных! – объявил он. – Кровь его признана! Боги приняли его! Ему предан Ини высокого рода! Его отец нарекает Ваном! Да ведёт его Эфеб!

И, пока шумела, выражая радость, толпа, с поклоном передал младенца отцу. На этом почётная миссия оглашающего для него закончилась. Можно выдохнуть, сбросить груз торжественной скованности с плеч, и вернуться к обязанностям. К трудным размышлениям и решениям, от которых корябает сердце. Ждёт Самота, ждёт сложный обряд сына, ждёт тяжёлый разговор с сарём. И всё нужно успеть за оставшееся время до Манны.

Он спустился с возвышения перед алтарём и неторопливо, сдержанно направился к выходу. Люди расступались, боясь пересечь ему путь. А за спиной уже начиналось торжество. К семейству тянулись желающие поднести дары, поздравить и пожелать лёгкой дороги и сильного Эфеба. Кто с дорогим подношением, а кто смущённо прячет в бедняцких тряпках самодельную лошадку или дудочку-свистульку. Кто с чем – на Оглашении на чины и дороговизну подарка не смотрят. Чуть позже вынесут столы и угостят всех, кто пришёл. И те в благодарность за угощение разнесут весть о новом оглашённом наследнике рода. Бедняки – среди бедноты, опричи – среди других одарённых, а знатники – среди своих родов. И люди между Белыми и Красными, меж небом и землей будут знать нового человека, сплетающего основу мироздания.