Перед бурей

   Это изображение Модэ из цикла композиций "Модэ шаньюй" создал монгольский фотохудожник Gz Miimaa из Уланбатора.

   А это отрывок из моего текста:

   "Через три дня после тайных похорон жены, Модэ с шестью тысячами воинов уехал в ставку отца. По традиции осенью шаньюй устраивал большую охоту, приглашая на нее родовых князей. В этот раз в ставку съехались главы всех двадцати четырёх родов. Модэ знал, что князь Пуну потратил немало сил на то, чтобы собрать здесь всех членов Совета. Им предстояло принять очень важное решение: Пуну намеревался склонить шаньюя и Совет начать войну за возвращение Ордоса.

   Ставку шаньюя окружали кибитки, поставленные почти сплошной стеной, затем кольцо юрт его десятитысячного войска. Юрты старались расставлять через равные промежутки, у них привязывали сторожевых псов, а у горящих костров между юртами сидели и лежали свободные воины. День и ночь в лагере расхаживали караульные. Поодаль расположились становища поменьше — кибитки с юртами, принадлежавшие родовым князьям. Свой лагерь Модэ приказал разбить ещё дальше и усиленно охранять его. Тем вечером он принял у себя Пуну, ещё нескольких князей, в том числе своего родича по матери, главу рода Хуянь. Тот рассыпался в любезностях и всячески давал понять, что Модэ может на него рассчитывать. Это хорошо.

  На следующее утро Модэ присутствовал на церемонии поклонения Солнцу, и по окончании ритуала подошел с приветствием к отцу. Тумань выразил ему сочувствие по случаю смерти любимой жены Жаргал.

  — Несчастный случай во время охоты, как это прискорбно, — говорил Тумань, испытующе глядя на сына узкими чёрными глазами.

   — О да, — соглашался Модэ. — Бедняжка Жаргал увлеклась и попала под случайный выстрел. Виновные казнены. Свою дочь я, пожалуй, не буду учить владеть оружием. Не хочу для неё подобной судьбы.

  Расспросив старшего сына о здоровье внучки и невестки, о делах его удела, Тумань отпустил Модэ, сказав, что все важные вопросы предстоит обсудить на Совете. Вертевшийся поблизости десятилетний Ушилу подбежал и поздоровался. Он успел подрасти с тех пор, как Модэ его видел. Когда старший брат приветливо ответил, Ушилу весело заулыбался. Улыбка слетела с его лица, когда из своей белой юрты выплыла и прошествовала к ним яньчжи Сарнай в великолепных, затканных золотом китайских шелках. За ней семенили хорошенькие служанки. 

   Модэ поклонился мачехе, перебросился с ней несколькими вежливыми фразами и отошёл. Сарнай строгим взглядом удержала на месте своего сына, и Модэ невольно посочувствовал мальчику. Хотя хорошо, что тот не увязался за ним.

  В течение дня Модэ беседовал с князьями, обедал в юрте Пуну. Сегодня все отдыхали после дороги, готовились к завтрашней охоте. После неё должен был состояться Совет. Ближе к закату Модэ приказал оседлать коня и уехал прогуляться, взяв с собой охранную сотню.

  В степи ему повезло. Они повстречали воинов, которые поймали в табуне и вели в ставку знаменитого белого жеребца шаньюя. На охоту Тумань выедет на этом коне. Судьба опять благоволила Модэ — требовалось последнее испытание верности воинов, и он крикнул людям отца:

   — Эй, вы! Это же конь шаньюя?

  Ему ответили утвердительно, и тогда Модэ натянул лук и выстрелил. Ошеломлённые воины шаньюя ничего не успели понять, как раздалось пение сигнальной стрелы, а вслед за ней засвистели обычные. Белый жеребец взвизгнул и свалился на землю, утыканный стрелами, как щетиной.

  Глядя на этого чудовищного ежа, люди шаньюя оцепенели: свершилось что-то непонятное. Воины пришлого отряда хранили молчание. Шестеро из них подъехали к коню и принялись вытаскивать из него стрелы. Когда один из шаньюевых людей опомнился и, запинаясь, спросил, что это значит, ему посоветовали закрыть рот, пока князь не приказал сделать то же самое с ним. Воины шаньюя с опаской косились на предводителя пришельцев — Модэ наблюдал за происходящим молча. За его спиной догорал закат.

  Когда воины Модэ закончили собирать и пересчитывать стрелы, Гийюй бесстрастным голосом доложил:

  — Здесь все до одной.

  Модэ поднял своего рыжего коня на дыбы и поскакал в закат, навстречу небесному пламени.  За ним следовали его люди — теперь он не сомневался в их верности.

***

   Разумеется, Модэ узнали, и вскоре о жутковатой выходке доложили шаньюю. Тот грязно выругался и велел доставить к себе старшего сына, почти сразу передумал, отменил приказ и распорядился позвать к нему князя Басана, главу рода Лань.

  Старый Басан прибыл к шаньюю, когда гнев того слегка утих. Известие о гибели коня поразило и Басана. Справившись с удивлением, он напомнил Туманю про слухи о сумасшествии Модэ.

  — Это весьма прискорбно, но свихнувшийся восточный чжуки может быть опасен для тебя, мой повелитель, — рассудительно говорил Басан. — И не только для тебя. Жизнь всех, кого ты любишь, отныне под угрозой.

  Представив себе круглое щекастое лицо младшего сына, невинного ребёнка, Тумань понял, что это правда. Белый жеребец никому не причинил зла, но его убили, потому что он принадлежал ему, шаньюю. Старший сын ненавидит всё, что дорого Туманю, поэтому…

   Басан твёрдым голосом сказал, глядя в лицо шаньюя:

   — Бешеных волков пристреливают, мой повелитель.

  И Тумань согласно прикрыл глаза, утвердительно кивнул. Он хрипло произнёс:

  — Это должно быть сделано до Совета. И как можно тише, чтобы не сеять смуту. Здесь достаточно сторонников Модэ, так пусть его смерть станет для них неожиданностью.

   Кивнув, Басан сказал:

  — Завтра, во время охоты чжуки может поразить случайная стрела. Такое бывает, как с нашей несчастной Жаргал.

  — У тебя нет права на ошибку, — сурово напомнил Басану шаньюй. — Помни об этом.

   Басан поклонился и вышел. Хорошо, что есть кому поручить такое неприятное дело. Ему, шаньюю, посреднику между Небом и людьми, не пристало марать руки убийством сына.

  Тумань не смог заснуть до самого утра, ворочался на кошме, вспоминая, каким улыбчивым малышом был в детстве Модэ. Как жаль, что нельзя остановить время, повернуть его вспять и превратить нынешнего угрюмого мужчину в того жизнерадостного мальчугана. Тогда не пришлось бы никого убивать. Когда Модэ умрёт, отец будет искренне оплакивать навсегда потерянного темноглазого малыша, но эта смерть необходима, чтобы жил другой невинный ребёнок — Ушилу.

  По обветренному лицу Туманя текли слёзы. Завтра их не будет. Небо и боги видят, что ради жизни близких и спокойствия государства шаньюй готов пожертвовать всем.

   Утром боль притупилась, остались сожаление и нетерпение. Скоро, очень скоро кончится гнетущее ожидание  развязки — так нож целителя вскрывает загноившуюся рану, очищая её от мерзости и давая надежду на новую жизнь. Тумань крепился и ждал известий, определённости, избавляющей от сомнений и угрызений совести. В этом смятенном настроении он оделся и выехал на охоту". 

Еще изображения Модэ

"Стрелы степных владык"  https://author.today/work/128684/edit/content