Об эмоциях в тексте. Об эмоциях вызываемых текстом

Здравствуйте уважаемые читатели, коллеги-писатели, редакторы,  корректоры, бета-ридеры, и прочая.

Прошу вас прочитать небольшой кусочек текста и ответить на простейший вопрос - вызывает ли у вас прочитаный текст эмоции? 

Меня интересует не описание в тексте эмоций героя, а воздействие текста на читателя. Если возможно, то по градациям, от "совсем ничего не ощутил/ла" до "мурашки по ползли по коже/зашевелились волосы на голове" и т.п.

Одним словом, цепляет текст или нет?  

Если ответ будет сумбурным, не стесняйтесь. Именно так и должно быть.

--------------------------------------------------------------------------------------------------

Петр просыпается резко, словно от толчка, первым же осмысленным действием смотрит в окно — на улице еще глубокая ночь и не смотря на поздний час, кто-то яростно колотит во входную дверь.

— Петя, мне страшно — слабым голосом шепчет жена. Копошится и стонет в кроватке дочка. Он всегда называл ее «Мелкая», не по имени — Танюшка, а вот так, — милым, забавным прозвищем. Потому что родилась недоношенной, маленькой и слабенькой. Поздний брак — поздний ребенок. Врачи только развели руками — скорее всего не выживет. Нет оборудования, нет специалистов, нет лекарств. Девочка и правда очень часто болела, но назло всем злым языкам умирать не собиралась, а уверенно росла, прибавляла в весе, постепенно превращаясь в настоящую принцессу.

— Да кого там принесла нелегкая? — недовольно бурчит Петр, садится в кровати и не спеша натягивает брюки. Мозги словно ватные от постоянного недосыпа, отмороженные пальцы не слушаются, в голове привычно пульсирует боль, тупым сверлом ввинчиваясь в левый висок.

— Только задремал и на тебе, опять что-то приключилось. Сколько можно? Дадут мне хоть когда-нибудь выспаться по-человечески?

В двери стучат сильнее. Грубо, нагло, уверенно, и по казенному сухо.

— Немедленно откройте! — из-за двери приглушенно звучит голос, привыкший к беспрекословному подчинению, — во имя человечества!

Сердце екает в груди, пропускает удар, по спине маленьким паучком ползет холодок страха. Петр в растерянности заметался по комнате, не зная, что предпринять. Мозг напрочь отказался принимать происходящее за реальность.

«Это сон, это просто кошмарный сон!»

С улицы уже не стучат, а бьют прикладом в дверь. Игнорировать дальше невозможно, всех соседей перебудили, наверное. Сейчас выбьют входную дверь и откроют огонь на поражение. С чекистами шутки плохи...

«Когда-нибудь это должно было произойти».

Людмила зажимает ладошкой рот, в глазах застыл немой крик.

«Так, спокойно, Петр, не паникуй, если будет обыск, в доме ничего запрещенного нет. Ты же не настолько глуп, чтобы хранить компромат. А остальное... да пусть еще попробуют доказать».

— Считаю до трех, — грозно рычат с улицы, — Р-р-а-з!

Времени на размышление больше нет. Метнулся в коридор, как есть, наполовину раздетый. Дважды быстро повернул головку ключа, рванул входную дверь на себя. На улице темно, ливень шпарит как из ведра, ни черта не видно уже в двух шагах. Какой-то беспросветный мрак...

Призрачная потусторонняя фигура возникает в дверном проеме. Черная форма, блестящие пуговицы, начищенные до инфернального блеска сапоги. Сомнений нет — ЧеКа.

— Петр Иванович Корольков?

В горле перехватило, не смог выдавить ни слова, только слабо кивнул.

Высокий, худой, с вытянутым как у лошади лицом, делает шаг в распахнутую дверь, вскидывает костлявую руку с длинными уродливыми пальцами. На долю секунды перед глазами мелькают золотым тиснением страшные буквы — «Служба Безопасности Метрополии». Больше ничего не рассмотреть, служебное удостоверение исчезает из поля зрения так же быстро, как и появилось. Незнакомец делает еще один уверенный шаг, плечом оттесняя в сторону. На светлом линолеуме остаются грязные отпечатки подошв. Петр растеряно смотрит на пол и пытается сообразить, что делать дальше? Как себя вести? Что говорить?

Следом за опером заходят двое сопровождающих, видимо конвойные, по знакам различия ничего не понять. Один с АКСУ наперевес, второй с маленьким, импортным автоматом, скорее всего конфискованным у эмигрантов, в гетто крутится немало списанного натовского оружия. Холеные рожи не блещут интеллектом, пустые, равнодушные к чужой судьбе глаза, смотрят насквозь, почти не мигая. Не люди, а функции на государственной службе. Одним словом — ублюдки!

По коже пробегает нервный озноб, противный липкий пот выступает на лбу. Паучок, блуждающий по спине вырастает до размеров среднеазиатской фаланги и уверенно топчется в районе поясницы.

— Собирайтесь, пойдете с нами.

— Я арестован?

Презрительно-надменный, обжигающий арктическим холодом взгляд стальных зрачков.

— Я не уполномочен вести философские диспуты. Собирайтесь!

«Мелкая» едва слышно ворочается и всхлипывает во сне. Один из сопровождающих привлеченный звуком молниеносным движением вскидывает автомат. Сквозь срез ствола на детскую кроватку смотрит смерть...

Петр поспешно шагает вперед, загораживая дочку собой. Совершенно бессмысленный, рефлекторный жест, тело человека не сможет остановить пулю, выпущенную из автомата Калашникова с расстояния в один метр.

— Собирайтесь, — произносит ледяным тоном высокий, и добавляет после небольшой паузы, уже с обычной интонацией, — Петр Иванович, не тяните время.

Петр быстро напяливает первую попавшуюся под руку одежду, бросает прощальный взгляд на зареванную и перепуганную до чертиков жену. Притихшая и побледневшая Танюшка маленьким волчонком таращится сквозь железные прутья детской кроватки.

«Все-таки разбудили, сволочи!»

Глазищи огромные, губки сжаты в узенькую полоску, смотрит не мигая.

«Надо же, такая малая, а все понимает...»

Щелчок застегиваемых наручников, грубый тычок в спину.

— Пошел!

Косые струи дождя перечеркнули жизнь на две неравные половинки...

«Только не поскользнуться в луже, могут застрелить под предлогом попытки побега».

Черный фургон припаркован возле самой дорожки, марку машины не разглядеть в темноте.

«Наверняка из городской управы. Впрочем, да откуда же еще?»

Сверкает молния, осветив широко распахнутую заднюю дверь, с маленьким окошком, забранным снаружи самодельной решеткой.

«Мне — туда».

Хотел оглянуться, еще раз увидеть Людмилу, прижавшуюся лбом к оконному стеклу. Не дали. Грубый толчок в спину, яростный хлопок металлической двери, бессмысленный шорох дождя по железной крыше казенного фургона. Прогоркло пахнет старой кожей и машинным маслом, каждый звук бьет электрическим разрядом по оголенным нервам.

Все тот же властный голос командует водителю:

— Поехали!

Рычит мотор, зубовным скрежетом отзывается изношенная коробка передач, фургон рывком срывается с места, окутанный клубами вонючего дыма, катит по разбитой дороге, переваливаясь с боку на бок, словно пьяный матрос.

Напротив, на деревянной лавке пристроился конвойный с автоматом. Смотрит лениво, равнодушно, не ощущает угрозы в задержанном.

«Клапана стучат», — автоматически подмечает взвинченный нервным напряжением мозг, а равнодушный циник глубоко внутри головы ехидно и вкрадчиво бормочет вполголоса:

— Ну, вот и все. Допрыгался, голубчик.

«Может быть, еще обойдется?»

— А вот это — вряд ли, — ехидно отвечает все-тот же мнимый внутренний голос, и демонически хохочет.

Петр едва слышно шепчет вслух:

— Заткнись, сука!