отрывок из книги "Андриана в поисках смысла"

-- глава 3. Россия 22.08.1991 ---*

(Андриана -- Человечество; Тума -- Наука; Арсений -- Философия; Федерика -- Служение Идеалу; Макс -- Энергия  неукрощенная волей)

Размеренное постукивание поезда звучало не в пространстве и не во времени, а во внутреннем кармане... пиджака реальности. Пускай даже уютном, благоустроенном и теплом... все равно – внутреннем кармане реальности. Сотни разноцветных и разновидных хлопчатобумажных лент свитых из воспоминаний тянулись из окон каждого вагона, как будто бы имея целью обезопасить движение поезда, пришпиливая его к этому самому карману: ибо кто его знал какие там еще могли оказаться внутренние дыры в подкладке пиджака. 

Андриана и не заметила, как – из праздного любопытства или же не найдя занятия получше – начала ходить по этим самым лентам, беспорядочно перепрыгивая с одной на другую. Однако вскоре втянулась в занятие это настолько, что теперь уже казалось не замечала самого поезда. И как было ей не втягиваться в это занятие, если из каждого уголка кармана до нее стали доноситься запахи и ароматы наполнявшие ранние годы ее жизни ощущением надежности и уюта: не оставляя места даже для чувства жалости, так часто возникающего по отношению к тому, что безвозвратно утеряно. Но еще чаще рождающегося без всякой причины.

 К тому же с земли вместе с ароматом летних цветов поднималось тепло, наполняя тело соками жизни, тоже можно сказать “по самое не могу”. И там, где большую часть времени плоть жила автономно от памяти, теперь создался мощный тандем, способный гарантировать, не только то, что новые впечатления не запечалятся, но и то, что наружные воздушные потоки не доберутся до внутреннего кармана.  И лишь две странности можно было при желании заметить во всей этой картине. Вернее сказать: две странности и одну беду. 

Во первых, изоляция от внешних воздушных потоков напрочь лишала общую картину звукового сопровождения. Впрочем деталь эта так и оставалась малозаметной, ибо внутренняя память автономно предоставляла обрывки старых записей. Во вторых, безоблачное летнее небо было напрочь лишено звезд, их отрезвляющей прохлады и влаги: однако странность эту Андриана заметила в последнюю очередь. Ну а что касалось беды, так ее Андриана и вовсе не замечала … до поры и до времени. А заключалась она в том, что весь этот багаж отжившего и изжившего себя хлама не позволял ей найти точку приложения той силе и жизненным сокам, которыми так щедро пьянила ее родная земля. Или вернее сказать, эта точка приложения, за отсутствием настоящего и будущего, находилась разве что в бесконечном переделывании прошлого.

Очередной раз прогуливаясь из вагона в вагон по разноцветным шнурам и лентам Андриана, выйдя из купе заметила молодого человека в наушниках: того самого о котором днем раньше говорили мужчина и женщина у дома правительства. Молодой человек, казалось с не меньшим любопытством разглядывал окружающий пейзаж, по грудь высунув голову в полуоткрытое окно вагона. Девушка неожиданно для себя остановилась, с минуту подумала, потом твердым шагом направилась к нему.

 -- Привет. – Сказала Андриана, пытаясь дотянуться до одного из его растопыренных ушей, которые казалось бы заботами самой природы были хорошо приспособлены к тому, чтобы улавливать каждый нюанс и шорох. Тут справедливости ради нужно заметить, что дотянулась Андриана ровно настолько, насколько это было возможно принимая во внимание разницу в их росте и тот факт, что прислонившись к окну он сгорбился чуть ли не в полтуловища.

-- Привет. – Сказал незнакомец, поворачиваясь к ней лицом.

-- Если можно я спрошу, что за музыку ты слушал, там на площади перед домом правительства… в толпе…– Молвила она, указывая на наушники, которые все еще висели у него на шее. – Потому как наши лучшие догадки расходились от Бетховена и Вагнера до Beatles и Цоя…? … ни одного попадания?? – Спросила она, с улыбкой прямо и открыто разглядывая его лицо.

Открытое чтение лиц, с вызовом на грани фола, являло собой одно из ее любимых занятий: ставивших в тупик и близких друзей и полузнакомых людей с почти одинаковой частотой. Однако на этот раз, ей похоже нужно было признать, что успеха не будет. “Я сильнее заинтересована в чтении его лица, нежели в самих ответах на интересующие меня вопросы”: перехватила Андриана мысль едва возникшую где-то на периферии подсознания.

Он же ничего не ответил. Молча поднес наушники и нажал кнопку play. Человеческие голоса водопадом полились ей прямо в ухо. Внезапное покалывание, холодное и пронзительное, заставило ее взглянуть на собственные ладони: в них переливались прохладой и светом ночные звезды. Она тут же испугалась: как бы они своим отрезвляющим холодом, не прожгли ей ладони насквозь. Или вообще, чего доброго, своей ничем не оправданной тяжестью и вовсе напрочь оторвали бы кисти рук. 

Она зажмурилась, однако все еще ощущала, как смотрит в глубокое ночное небо: полное влажных звезд. Ледяной ком слез, появившись из неоткуда, больно перекрыл горло. Она вдруг осознала, что за последние дни прошла через всю гамму человеческих чувств ни проронив ни слезинки. Ну что ж, теперь музыка справедливо прошлась откровенным диссонансом по вибрациям недопережитых чувств. Как и следовало ожидать: по всем, и скопом. Голосам, прозвучавшим от силы с минуту, удалось одновременно пройтись по немыслимому вороху противоречащих друг другу эмоций, и перекрыть дыхание, подтолкнув ее к самой грани срыва в ледяную прорву слез. 

Андриана быстрым движением отодвинула наушники и, следуя какому-то непонятному инстинкту, засунула руки в карманы. Они оказались полны разноцветных шнурков и лент, пуговиц, бисера, кружев, почтовых карточек, пожелтевших обрывков прошлогодних газет, фотографий и всякой другой умиляющей мелочи, которая хоть убей, она не имела ни малейшего представления, как туда попала. Девушка достала руки обратно: на ладонях среди всей разноцветной трогательной мелочи зияли сквозные ожоги. И хотя элементарный инстинкт самосохранения не позволил ей увидеть пейзаж открывавшийся в тыльной стороне ладони, тот же инстинкт неумолимо шептал, что следы оставшиеся от нечаянного и непрошенного посещения, все еще грозили своей заразной невесомостью, и активностью растворяющей все вокруг себя среды, лишить ее собственного веса, или по крайней мере оставить ее без кистей или даже – рук. Андриана сделала значительное усилие, чтоб проконтролировать выражение собственного лица.

-- Кто это? – Спросила она не мешкая, как - будто пытаясь избежать молчания.

-- Стравинский, Симфония Псалмов. – Ответил незнакомец.

-- Я то думала за эти дни мне пришлось испытать всю возможную и невозможную гамму человеческого голоса и не ожидала что что-то еще может вызвать… – Начала было она полушуткой и прервала фразу неожиданно, как если бы искала и не находила подходящее слово.

-- Прорыв? – Произнес он спокойно. – Конечно может.

 --Так ты музыкант? – Подхватила Андриана так, будто спешила перевести тему разговора.

-- Фотограф. – Отозвался он указывая на фотоаппарат лежащий на рюкзаке в свою очередь лежащем на полу у его ног.

-- Ну тогда ты должно быть один из тех людей, кто верит, что запечатлев форму можно обессмертить сущность? – Проговорила она с улыбкой в которой проскальзывал открытый вызов.

-- Упаси меня Бог. – Отозвался незнакомец таким же ровным голосом, как если бы здоровался. – Мои амбиции никогда не включали магию такого высокого полета. – Произнес он, как показалось ей, вполне серьезно, и добавил: – говорят будто Вселенная хранит ежесекундные записи с аутентичным духом присущим каждому мгновению. Если это верно, зачем размножать фальшивые копии?

 -- Хорошо. – Произнесла Андриана стараясь переварить услышанное. – Зачем тогда фотографировать?

-- Я делаю это, только когда все вокруг неприлично громко. Ты же сама видишь: слишком громко чтобы быть аутентичным. Когда все так громко, какая разница это копия или оригинал? Только тишина может быть подлинной или подделкой, ты же с этим не станешь спорить? – Проговорил он так, будто и правда догадывался о ее страсти спорить со всем вокруг, и бросать всему вызов. Так или иначе, Андриана не совсем поняла насколько он шутил и в какой мере говорил серьезно.

Девушка по-видимому взяла вынужденную паузу: с минуту подумала и медленно перевела дыхание.

-- Хочешь сказать твоя работа заключается в том, что освобождает окружающий мир от излишнего шума? – Спросила она так, будто не верила собственным словам.

-- Можно и так сказать. – Ответил ей собеседник так же спокойно. – Если шум этот норовит стать въедливым и назойливым, почему бы не помочь окружающему миру? – Добавил он все тем же тоном, в котором Андриана затруднялась различить, где шутка, где: нет.

-- Тогда я хочу видеть твои работы. Это возможно? – Спросила она еще более неожиданно.

-- Там и смотреть-то особо не на что. – Ответил он просто.

-- И все же. – Не уступала Андриана. – Могу я на них взглянуть?

-- Почему бы и нет. – Согласился он без лишних уговоров.

-- Тебе негде переночевать, так ведь? – Спросила она тут же, указывая на рюкзак, так будто имела ввиду сказать, что тема с фотографиями закрыта.

-- Это не так уж и важно. – Ответил он тоже взглянув на собственный рюкзак.

-- Само собой. – Сказала девушка. – Учитывая опыт последних дней было бы глупо полагать иначе. Однако у меня и моих друзей отдельное купе, пожалуйста присоединяйся. По крайней мере будет где передохнуть, и с кем провести ближайшие пару дней. То есть если ты не возражаешь… против компании я имею ввиду. – Добавила она вероятно в ответ на собственную мысль, что он должно быть выглядит как типичный одиночка.

-- Думаю компания мне никак не повредит. – Улыбнулся он наконец.

Вот оно! Она неосознанно ждала этой его улыбки в течение всего разговора! Ибо ее посетила эта странная, мгновенная мысль, что он мог по-детски улыбаться – с определенной долей неловкости. Возможно подозрение такое родилось из-за его спокойных глаз широко открытых миру и людям, в комбинации со ртом, который очевидно не так щедр был на слова. Тем не менее, как теперь оказалась, не было ни грамма детскости или неловкости, либо какой бы то ни было робости, в его улыбке: выглядела она дружелюбно, однако дышала выдержанностью. 

***

-- Ну вот, даже не верится как все хорошо складывается. – Весело протирая руки, не без задора говорил тем временем один из друзей Андрианы сидя в купе. – Новая страна и новая жизнь. Будем набираться опыта и строить страну одновременно.

-- Подожди Макс, не гони лошадей, я бы еще не спешил с выводами. – Ответил ему второй парень.

-- А чего там ждать? Стране этой все равно уже хана. – Протирал все с тем же азартом руки Макс. – Так что мы построим нашу, такую какая нам хочется.

-- Ты правда думаешь, Тума, что это еще не конец? – Спросила подруга Андрианы обращаясь ко второму парню. Ее мягкий голос, резко контрастирующий с гулом энергии и металлом иронии, слышавшихся в интонациях ее собеседников, прозвучал глубоко и успокаивающе. Так что на миг могло показаться, будто этой глубиной своей и безмятежным покоем он недвусмысленно намекал: даже если и грядут бури, разрушения и неопределенность, останутся в стране глубины, куда мятежу не дотянуться. 

-- Я думаю если это и есть конец, то еще не известно, что можно будет построить на всем на этом. – Теперь и голос Тумы прозвучал значительно мягче, чем раньше. 

-- Считаешь не хватит ресурсов? – Спросила Федерика неуверенно.

-- Думаю не хватит опыта, а это может быть куда важнее. – Ответил Тума без колебаний.

-- Да ладно тебе Тума, брось, не боись. – Говорил Макс в минуту, когда Андриана с незнакомцем вошли в купе.

-- Ребята это…– Начала было Андриана и осознала, что не знает его имени.

-- Арсений. – Проговорил молодой человек и протянул руку для знакомства.

-- Ты ведь никогда не был трусом. – Продолжал Макс свою мысль, по-видимому направленную к Туме, в то время как автоматически сжимал руку Арсению.

-- Он поедет с нами в купе. – Сумела-таки вставить слово Андриана.

-- Тума, рад знакомству, добро пожаловать. – Произнес второй парень и протянул руку Арсению.

-- Так на что нам может не хватить опыта? – Поинтересовался Макс нетерпеливо.

-- На многое. – Ответил Тума. – Но в первую очередь на то, чтобы построить общество.

-- В смысле?? – Спросил Макс искренне удивленно и без всякого сарказма. – Какие там нужны ресурсы или опыт чтобы построить общество?

-- Не будет ресурсов, могут в ход пойти волчьи законы. – Объяснил Тума тоже без сарказма.

-- Ты правда так полагаешь? Как же так? – Снова прозвучал мягкий голос Федерики. Единственное, что в нем звучало – это искреннее удивление, разбавленное разве что неосознанной боязнью: разочароваться. – Но мы ведь ни дикари какие? Не в лесу же жили все это время? За последние десятилетия в стране зарегистрирована грамотность близкая к сто-процентой отметке. Неужели с такими показателями можно скатиться?..

-- Вот думаю и будет натуральный эксперимент и увидим можно ли скатиться или нет. – Ответил Тума голосом, где мягкость интонации тщилась вытеснить иронию. – А вообще история к сожалению и ни такое скатывание доказывает. И не только история. Кстати за одно можно будет посмотреть насколько было оправдано отрицание генетики и психологии в пользу образования и агитации. – Добавил он задумчиво. Ибо не только специализировался в генетике но и собирался писать по ней диссертацию. Федерика же тем летом подала документы на аспирантуру по истории искусств.

-- Повторяю тебе Тума не боись ты ведь никогда не выказывал трусости. 

-- Причем тут трусость? – Воскликнула Андриана более удивленно, нежели раздраженно. – Я тут недавно читала про опыт Аргентины, и других латиноамериканских стран. Так там после провозглашения независимости одного из предводителей ополченцев отравили а тело бросили в океан завернутым в флаг враждебной им Британии, второму – в тюрьме отрезали язык, третьего – навсегда изгнали из страны. А страну до сих пор потрясают социальные, политические и экономические кризисы...

-- Причем тут Аргентина? – Перебил ее Макс. – Когда это было? Ты еще и Древний Рим вспомни.

-- Любишь танго? – Неожиданно обратился Арсений к Андриане: то ли оттого, что его заинтересовал сам вопрос, то ли для того чтоб перебить общую неловкость накаляющейся ситуации.

Однако относительно всего, что касалось накала: собственно, это Арсению ситуация могла показаться накаляющейся. Поскольку у самой Андрианы редко когда случалось, чтоб от накала перехватывало дыхание, или чтобы она терялась не зная, как поступать дальше. Более того, близким ее подчас казалось: она не только жила в накале, но иногда и подзаряжалась им.Относительно же Макса, все было и без того понятно: ибо он время от времени ревновал друга к Андриане и ни с того ни с сего включал режим “соперничество”.

-- Предпочитаю фламенко. – Ответила Андриана всматриваясь Арсению в глаза: прямо и глубоко. Потому как в особых случаях она так проверяла на прочность. Любила как она сама описывала “уходя далеко в глаза собеседника силою воли протолкнуться до самой души и смотреть как ответно зажигается воля в глазах напротив”. Только на этот раз что-то пошло не так, поскольку глаза ее проходили все дальше и дальше, вернее все глубже и глубже, а потом вдруг показалось, что и земли не чувствуется там, куда забрела, так что пришлось с полпути сворачивать обратно, пока еще ноги помнили куда возвращаться. 

Андриана была среднего роста, с чуть более крепким нежели стройным, изящно гибким телом, пластичными и одновременно твердыми, подчеркнуто медленными движениями. Большие зеленовато-серые глаза из под густых темных бровей смотрели прямо в лицо собеседника и горели решительностью и юностью: ничуть не портя общую неправильность форм. Темные кудри обрамляли овал бледного, слегка скуластого лица. Алые, чуть поджатые губы и большой рот одновременно дышали и чувственностью и благородной сдержанностью. Во всем ее образе было нечто от кошки: свободной, грациозной и дикой. Так что достаточно легко можно было представить ее танцующей танго. Более того, казалось ее внешний облик сам по себе уже навевал мысли об этом танце. Загвоздка состояла только в одном: чтобы заставить ее поверить в себя, танцующей танго. Потому как грация и пластика дикой кошки ей казалось успешно диктовали соответствующее воображение – гуляющей самой по себе кошки, способной сплясать разве что фламенко. Одной. Перед лицом Вселенной.

 -- Не веришь в парные отношения? – Все так же безмятежно поинтересовался Арсений.

-- Не перед лицом Вселенной. – Ответила девушка твердо и так же хладнокровно.

 Она в какое-то мгновение ока собрала все желание, всю волю в кулак, и повторила попытку. Однако проталкиваться в его глаза, в этот раз старалась по возможности медленнее: потому как все преимущество эффекта неожиданности очевидно было безвозвратно утрачено. А значит и спешить ей теперь было некуда. Новая же ее попытка имела две простые причины. Во первых, с первого раза она не совсем разобралась в том, как и что именно произошло в прошлый раз. Во вторых, Андриана была не из тех, кто сдавался после первого провала. Фактически же дело обстояло совсем наоборот: ибо в действительности она возможно и не подозревала истинное значение слова “сдаваться”. Так или иначе, Андриане и в этот раз пришлось отводить глаза. 

“…Oни знали тайну смерти, но молчали об этом…”: всплыли откуда-то из памяти знакомые слова. Только сейчас она не помнила, где именно их слышала. 

-- Не перед лицом же общества? – Проговорил Арсений не менее безмятежно, чем раньше.

--Так ты в принципе не веришь в парные отношения? – Бросил Тума слегка приглушенным голосом.

-- А ты и не знал!? – Вставил свое звонкое слово Макс.

-- Не лезь. – Прервала его Андриана.

-- Не лезь. – Повторил Тума. 

-- Я верю во все что живо и дарит жизнь. – Произнесла Андриана решительно.

-- Но не перед лицом вселенной? – Повторил Тума так же глухо.

-- Не перед лицом. – Сказала девушка.

Андриана и Тума уже третий год жили вместе. Со стороны могло казаться, что жили они душа в душу. Ибо умели доканчивать самые неожиданные шутки друг друга: причем доканчивали отнюдь не ординарно. Не менее неожиданно или неординарно подхватывали они самые интуитивные мысли, улавливали тончайшие эмоции и противоречивые мотивы, и даже гармонизировали исключающие друг друга порывы, а так же ощущения и опыт. Однако не все было так гладко, как казалось. Ибо молодые люди потянулись одна к другому на том, что можно было назвать искрой разума, в том безумном эмоциональном сумбуре который их окружал. Правда Андриану трудно было назвать вполне разумной, чего нельзя было сказать о Туме. 

Андриана умела поразительно трезво видеть людей и ситуацию, и при этом людей она действительно любила, видя в них их наилучший потенциал и пути его развития. К тому же отношения она строила на том что называла “подсознанием по ту сторону психологии Фрейда и Адлера”. Поскольку считала, что человек готовый к отношениям должен уметь без посторонней помощи разбираться и преодолевать поверхностные слои собственного подсознания, а истинные отношения строятся там, где один партнер может предложить другому тропу ведущую: к себе, к человечеству, ко Вселенной. Насколько Тума готов был предложить ей именно такие отношения в те дни, знало одно лишь время. Так или иначе, все что можно было считать в Андриане светом разума, на самом деле на проверку вполне могло оказаться частично силой воли, частично волей к поиску: в самом чистом и неприкрытом виде. 

Совершенно иной была картина с Тумой. К людям он относился со здоровой долей скепсиса, но ладить умел со всеми: оттого что и вправду по возможности был сторонником рационального подхода к жизненным ситуациям. Вселенную и жизнь принимал таковыми, каковыми они были: без глупого спора, без нелепого бунта, со всем интересом молодого ученного готового познать и принять любые законы которые только могли предлагаться и предлагались человеку. Он молча принимал законы эти к сведению, так же молча решая: как же поступать дальше. Андриане иногда казалось, что если где-то были ангелы, они должны были быть именно такими как Тума: такими же легкими, талантливыми и способными покорно, с мудростью, радостью и пониманием принимать все что предлагала Вселенная. В самом начале отношений ей искренне думалось, что если кто-то и способен заставить ее сохранить внутренний огонь не давая ему ни погаснуть ни слишком сильно возгореться – паля окружающих и ее саму – так это точно Тума. Одно было бесспорно, он был намного талантливее ее, во всем: легкий, гармоничный, с утонченным чувством юмора, прекрасно музицировал, мог даже при желании прикосновением своим облегчить физическую боль. И единственное чего искал – это раскрыть скрытые законы природы. Искал методично, со всей мощью человеческого ума и доступных знаний. И когда Андриана порой в два прыжка предлагала какую-то дилемму или решение на первый взгляд кажущееся парадоксальным, он с интересом и удовольствием каждый раз шаг за шагом прокладывал ментальную дорожку свитую из знаний, научного метода и аргумента от своей проблемы к предлагаемому ею решению. Шлифовал аргументы, дорожку и метод. Шлифовал так долго и так усердно, пока дорожка эта не принимала оправданно правильную форму. В самом начале отношений он казалось с удовольствием удивлялся тому, как Андриана умела каждый второй раз вот так в два прыжка проложить тропу там, где он еще и не знал в какую именно сторону двигаться. Однако, чем большей мощью обрастали проложенные им дороги, чем сильнее горели над ними фонари, тем с меньшей охотой следил он за ее передвижениями из края в край по проложенным им же дорогам. И уж совершенно отказывался смотреть, когда она показывала туда, куда не падал свет его фонарей. Ибо первое – и возможно самое важное – противоречие между ними крылось в раз и уже навсегда принятой установке. Она считала: там, где появляется игра парадоксов – начинается дыхание Вселенной. Он видел в этой игре ни что иное, как человеческую глупость. Так что от этого противоречия – следуя его же методу – оставался только шаг до другого вывода: все что есть дыхание Вселенной – не что иное, как человеческая глупость.

Тем не менее, можно сказать, и он и она с самого начала вкладывали в отношения всю страсть на которую только были способны. Однако для нее это была страсть ко Вселенной и человечеству, для него – к конкретному человеку из плоти и крови: человеку на которого можно положиться. Положиться особенно в том, что касалось его затворничества в непровозглашенной – однако бурно протекающей – борьбе со временем и Вселенной. — Ибо удивительно, но факт: со всей его последовательностью, логичностью и методичностью, Тума готов был принять любые законы Вселенной, в первую очередь для того, чтобы использовать их в борьбе с самой Вселенной. И как на любой войне последовательно строил фортификации и баррикады, не менее последовательно и усердно приучая себя к добровольному затворничеству. Однако более удивительно другое: за общим оптимизмом и приподнятостью настроя, тогда – в самом начале отношений – Андриана не замечала ни баррикад, ни бурно развивающихся военных действий. — Она искала таинство знаний, он – радость научных открытий. Она открыто бросала вызов Вселенной. Он же – безропотно принимал Ее законы, тайно закрывался, объявлял Ей войну. И со всею страстью сжигающей ей душу, Андриана по ночам прерывала его сон, чтобы послушать биение его сердца. Ибо биение это тогда казалось все оправдывало и наполняло: и пустоту ночи, и безрассудство дня. Как часто она тогда задерживала свое собственное дыхание, чтобы услыхать его: едва ли не безостаточно растворяясь в этом дыхании. А когда собиралась обратно, как правило оказывалось, что запчастей хватало на более чем одну Андриану. Как часто она дико будила его, хватая губами за ухо, когда хотела поделиться какой-либо идеей или мыслью, или когда хотела пуститься в новое исследование. Нельзя сказать, что Туму не интересовали эти идеи или исследования: как раз напротив. Но только исследования исследованиями а сон сном, и желательно чтобы то и другое мирно сосуществовали не пересекаясь. 

 Андриана мало-помалу начала одна пускаться в эти ночные путешествия. Искала собеседников, знаний, родственные души. — С ее уникальной склонностью бросать Вселенной вызов там, где виднелась этому необходимость, и тем более там, где такой необходимости отродясь не возникало, ее никак не мог смутить такой незначительный аргумент как километры, десятилетия или даже века, разделяющие ее и ее потенциальных собеседников. Словом Андриану по классификации Э. Фромма смело можно было теперь квалифицировать как be person. — По началу она делилась результатами своих поисков с Тумой. Однако со временем такие затеи все больше теряли смысл, и она перестала. Тума конечно же замечал все это, но только не знал, как с этим быть. Потому что в их отношениях, каждый раз, когда потенциально назревала трещина, или хотя бы небольшое расхождение траекторий – даже если и замечали их оба – именно Андриана умелой рукой устраняла препятствия. К тому же его меньшая приверженность эмоциям делала его хоть и менее страстным, однако более эмоционально привязчивым, чем Андриана. В сложившейся же ситуации он вероятнее всего надеялся на ее умение легко и элегантно протягивать руку помощи, и на ее чувство справедливости. На которое, кстати сказать, всегда можно было положиться: в конце концов за эти три года он не помнил ни единого случая, когда бы ее чувство справедливости дало осечку. Что касалось парных отношений, разумеется Тума знал, как Андриана ни во что не ставила в них роль социума. Она чуть ли ни на каждом углу и ни за каждым поворотом кричала: отношения двоих – это дело только двоих… и иногда только Вселенной. Она не искала ни социальных штампов, ни гарантий. И ему это нравилось. Нравилось? Не совсем так, ибо ему было все равно. Ему было все равно одобряло ли общество, одобряла ли Вселенная, ему нужны были надежные отношения. И по возможности понимающий человек: понимающий именно в том, чтобы бросать вызов Вселенной и времени. Нужен был здесь и сейчас. А все остальное дело третье и пятое. Насколько Андриана подходила под такое описание, тоже со временем становилось все менее понятно. Ибо вызов бросать Андриана любила, да и умела отменно – чего уж кривить душой? Однако при всем при этом закрываться она не стремилась и, возможно, даже не умела. Точно так же она не умела привязываться к чему бы то ни было, что выказывало тенденцию изо дня в день принимать одну и ту же форму. Собственно говоря она в принципе не умела привязываться к формам, хоть этого пока еще не сознавала.

Так или иначе, как бы парадоксально это не звучало, отношения что связывали Туму с Андрианой, можно было смело назвать основанными на ощущении плеча: твердого и родного, а местами и понятного. И длиться им очевидно суждено было столь долго, сколь ощущалось это плечо: твердое, родное, и местами – понятное.

-- А ты что скажешь, друг? – Обратился Макс к Арсению, потому как по-видимому теперь настала его очередь внести свою лепту в борьбу с неловкостью повисшей в воздухе тишины. – Как полагаешь, хватит нам силенок построить наше общество? Или тоже страдаешь экзистенциальной фигней и скажешь, что лучше когда с диктатором?

-- Если уж с диктатором тогда с таким как Марк Аврелий. По крайней мере поучимся мудрости и доблести. – Ответил Арсений уклончиво и непонятно на вполне “конкретный” и “понятный” вопрос собеседника. К тому же он, по-видимому “вспомнил про Древний Рим”

-- Так ведь этот Аврелий твой тоже экзистенциалист. – Отозвался Макс.

-- Скорее стоик. – Мягко поправила Федерика.

-- Какая разница!? – Возразил Макс.– Одна и та же меланхолия в разных бутылках.

-- В принципе небольшая. – Согласился Арсений. – Только стоикам хватило бы воли дойти до цели, но цели особой они не ставили. А экзистенциалисты цели ставят только неизвестно хватит ли им сил до них дойти.[1]

-- Да уж, брат. – Отозвался Макс, демонстративно почесывая тыковку. – Загадал ты нам загадку, что называется: на право пойдешь коня потеряешь, налево пойдешь ничего не найдешь. Да в такой компании уж лучше с Макиавелли. Честное слово: лучше.

-- Вот я этого собственно и опасаюсь, что именно по Макиавелли в итоге и получится. – Все так же невозмутимо произнес Арсений.

-- А какая разница кто будет и с кем? – Вмешался в разговор Тума. – Ведь тому же Марку Аврелию при всей его мудрости и доблести хоть на миллиметр удалось смягчить столкновения с христианами? Которые к тому же проповедовали точь в точь те же ценности, что и он сам. Чем не экзистенция? – Невесело усмехнулся он. – Так что радуйся Макс, как не крути, всюду выходит твоя любимая экзистенция; ибо по-видимому важно не кто будет наверху, а каков будет расклад внизу. А это уже самая что ни наесть экзистенция.

-- Да уж как говорил великий Сократ: “свершайте революцию и если получится как вы планировали, воспитаете сына хорошим гражданином, ну а если получится как получится, уйдете в лес и не будете платить налоги!”[2] – Вставил одну из своих обычных шуток Макс.

-- Думаю Сократ такого сказать никак не мог, разве что Руссо. Звучит вполне в его стиле. – Возразила Андриана почти машинально, поскольку та часть собственного сознания, за которой она все еще могла уследить, казалось составляла теперь всего только одну восьмую долю того, что раньше было единицей. 

Осколок с величиной в восьмую часть оригинала, теперь с переменным успехом тщился выяснить, где именно ходили остальные семь восьмых частей. Да еще при этом умудряясь приложить все возможные усилия, дабы сделать процесс расчленения и внутреннего поиска, заряженного все еще подконтрольной частью сознания, по возможности незаметным для остального мира. 

Ибо с приметной долей робости и вполголоса, но все же вполне членораздельно, подсознание сигнализировало, что готово выйти за не преступи кольцо внутреннего кармана уже знакомого до дыр пиджака. И если рассудок не помутился при виде того как между бисером, лентами и обрывками пожелтевших газет на ладонях зияли сквозные ожоги оставленные звездами, то наверняка выдержит и все остальное. 

Тем не менее. Казалось единственное, что способно теперь различить сознание, в тех странных декорациях в которых оно, можно сказать, оказалось нечаянно – это как его раздробленные части неуклюже спотыкались о покрытую седой пылью кружеву и ленты. Всматривались через сквозные раны на руках, пытаясь выяснить истинную природу подарка, оставленного Вселенной. Подарка, всколыхнувшего чуть ли не весь внутренний мир Андрианы. 

-- Интересно а известны истории действительно благодетельные диктаторы? – Спросил Тума.с чистым любопытством, холодно и отстраненно: чисто теоритически. Хотя нужно заметить, что голос его в отсутствии металлического звона иронии звучал почти всегда отстраненно.

-- В новейшей истории кажется был один в Южной Корее. – Сказал Арсений. – И, не повертите: застрелили.

-- Да не боись ты. – Все повторял свой главный лейтмотив, искателя приключений, Макс: весело подталкивая друга в плечо. – Не сработает план А, тут же переключимся на план Б: слава богу страх в России всегда работает! … и клеем и движком… и склеивает общество надежно: надежно как ни что другое! и двигает вперед: тоже как ни что другое. Проверено годами! Годами практики, так сказать. – Закончил он свою глубокую мысль так же весело подмигивая.

-- Вот!! – Отдернул Тума плечо почти машинально, и не то чтобы произнес с тяжестью и нескрываемым отвращением, а скорее выдохнул все отвращение, тяжестью давящее ему на грудь.

-- Вот!!! – Подпрыгнула на месте Андриана. – Запряжете страну опять тройкой страха, отчаяния и бессилия? Тогда к середине следующего столетия стопудово не будете знать где именно вынырнет ваша повозка. И вынырнет ли вообще… а еще меньше будете знать, что в головах у перевозимых пассажиров. Достоевщина страшная сила. Страшная не столько для того кем “управляют” … и кого перевозят… – Добавила она с усмешкой: открытой и мучительной. – Но в первую очередь для тех, кто пытается управлять и перевозить. Не верите? Проверьте еще раз. Ибо на Руси по-видимому одного провалившегося эксперимента всегда бывает недостаточно. – Закончила она свою мысль с мучительной улыбкой, вглядываясь в лица собеседников. Остановила же взгляд свой на Арсении. Либо от крайнего измождения, что почувствовала в ответ на мощный импульс разочарования. Либо оттого что знала: от других ждать особо нечего. 

-- Согласен, страх в России работает даже хуже, чем где-то еще. Не оттого, что люди тут меньше боятся, а оттого что “двигаться вперед” и “склеиваться” тут общество должно через веру и служение идеалам вкупе с чистой волей. Волей, которая призвана возвыситься над материей и управляющей ею энергией. Такова задумка Вселенной. – Отозвался Арсений, не тем неуверенным тоном, которым говорят единственное оттого, что от них ждут ответа. А интонацией полной уверенности в собственных словах, уверенности, которая встречается там, где говорящий имеет что сказать. – А страх подменяет идеалы и убивает волю.

-- Вот!! Именно! – Теперь и Макс подпрыгнул, от неожиданности. – В России никогда не боялись материи. И хаоса не боялись. Потому как мы не какие- то там кисейные барышни запада. Единственное чего тут боятся, так это управляемой и управляющей энергии. – Докончил он свою мысль точно в открытую любуясь ее неожиданной красотой.

-- Зачем смягчать и приукрашать правду скажи: “потому что в России нет и никогда не будет здравого смысла”. – Обратился Тума к Арсению.

-- А он ей и не нужен. – Ответил Арсений спокойно.

-- Даже в служении идеалам? – Усмехнулся Тума.

-- Будет чистая (в смысле просветленная) воля и служение идеалам, здравый смысл не понадобится, поверь мне. – Повторил свою мысль Арсений, все так же твердо.

-- Не верю. – Отозвался Тума, и его голос ни на миллиметр не уступал в твердости своей, собеседнику.

 -- Вы о чем ребята? Так рассуждаете, будто улицы уже полны неуправляемых бешенных зверей, а полвека жизни в условиях поголовного, тотального образования и развития и в помине не было. – Шептала Федерика: то бледнея, то покрываясь густым румянцем, точно в бреду.

 -- И правда, я одного не пойму, ребята. – Перебил их Макс. – К чему такие упаднические настроения? Или вы действительно сомневаетесь, что мы сможем построить такую страну какая нам нужна? И даже если и не сумеем. – Улыбнулся он так же неожиданно переходя к своему шутливому тону, как раньше переходил от шутки к интонации полной веры. – Что с того что не сумеем? Россия Великая страна, Великая и Могучая. Так что примеру ее должны последовать другие страны, многие другие. Есть в этом здравый смысл или нет, многие должны будут вынырнуть за ней там, где выныривает она, будь то в середине следующего века или в конце. А выныривать в компании не так скучно как одному, не правда ли? Даже если компания и не совсем та, которой душа требует! – К концу своей речи он уже плясал, скакал на одной ноге по купе, вглядываясь в лица друзей, скалился не скрывая озорного настроя.

-- Могу сказать только одно, – проговорила Андриана заглядывая в лицо каждому из собеседников, по очереди. – Если не сумеем мы построить страну которую хотим строить, то видит Бог, в этом будет только наша вина, наш провал и наша ответственность.

-- Не соглашайся со мной, мне этого не нужно! – Воскликнул вдруг Макс чуть ли не перебивая ее. – И причем тут Бог? Ты же язычница, язычница до мозга костей! А Бога вспоминаешь только для красного словца! И когда тебе это нужно.

-- Это может быть слишком много ответственности. – Сказал Тума по-видимому тоже обращаясь к Андриане. – Слишком много, на плечи одного человека, на плечи каждого из нас.

Только Андриана кажется не слышала ни того ни другого, поскольку теперь уже нельзя было с определенностью сказать: где именно гуляла последняя, восьмая, часть ее расколотого сознания. Спотыкалась ли она о те же пыльные ленты и бисер – не известно, поскольку сейчас уже некому было регистрировать подобные мелочи. Зато клеточная память, которая за отсутствием более высших инстанций, осталась за главного наблюдателя, не без удивления могла подтвердить, как значительно усилилось освещение в купе – до той поры тонувшего в полумраке – и как в нем дышалось просторнее. Более того, не имеющее ни малейшего представления о квадратных метрах сознание клеток могло в здравом уме и трезвой памяти засвидетельствовать, как в пространстве открылось новое, до селе не известное ему измерение, и ход времени остановился. 

-- Насчет отрицания психологии я не так уверена. – Произнесла Андриана как бы выходя из спячки. – Считаете бихевиоризм только на Западе противостоял психоанализу? И экзистенции. В некотором смысле это так и есть. Но от этого думаю не должно быть легче. Фактором ограничивающим применение методов Павлова у нас, скорее всего, являлась ограниченная материальная база. Если строить бихевиоризм на ограниченной материальной базе, возможно, как раз и получишь нашу достоевщину. Плюс усиленную экзистенцию. Проблема лишь в том, что она как раз и увеличивает иррационально-реакционный слой подсознания, тот которому призван противостать психоанализ, в отличие от бихевиоризма: хотя бы усыпляющего этот слой. Ну а как долго продержится такая достоевщина в поколениях при смене внешних условий, лучше спросить у генетиков. Потому что во что она выльется при смене внешней среды, думаю не возьмется предсказать ни один психоаналитик, включая самого Достоевского.

-- России так или иначе нужно проработать этот слой без бихевиоризма, и без психоанализа, по своему. Поскольку к этому обязывают ее ведущие архетипы: обозначая кратчайший путь к себе самой. Путь к тому, чтобы раскрыть душу и открыться миру. – Заметил Арсений неожиданно (по крайней мере для Андрианы). 

-- Тоже психолог? – Спросил Макс едва ли не с открытым недоверием.

-- Фотограф.

-- А-а. – Только и произнес Макс. 

-- Ничего себе кратчайший путь. – Растерянно выговорила Андриана. 

-- Но ведь она его проходит. Даже, если с и переменным успехом. Вот и Достоевский тому свидетель. – Улыбнулся Арсений ни на грамм не теряя спокойствия.

-- Я не хочу в это верить. – Все твердила Федерика. Однако на этот раз голос ее выделялся твердостью, которая, впрочем, прекрасно сочеталась с прежней глубиной. – Неужели образование не просветляет? Неужели можно скатиться так сильно в пропасть?

-- Наверняка просветляет. Эмоции в первую очередь. – Поспешил успокоить ее Арсений. – Но чтобы просветлить материю одних пассивных знаний мало. Нужна воля. России нужно просветлить волю, потому что только через просветленную энергию она сумеет управлять материей.

-- Еще одна революция? – Мрачно поинтересовался Тума.

-- Марк Аврелий? – Медленно, едва ли не застенчиво улыбнулась Федерика. 

-- Ребята, не смотрите на меня так, поскольку у меня нет ответов. – Улыбнулся Арсений, и впервые тень неуверенности прошла по его улыбке. – Думаю каждый сам должен пройти свой путь, куда бы он не вел.

-- Вы правда полагаете, нам нужен диктатор-бенефициар, чтобы выбраться из этой ямы? – Все так же мрачно спросил Тума.

-- Думаю лучше обойтись без диктаторов. – Отозвался Арсений. – Бенефициары диктаторы это путь Востока, и Россия когда туда забредает подменяет свой первый архетип, и усугубляет проработку второго. 

-- Тогда остается революция. – Выговорил Тума с улыбкой не лишенной горечи иронии.

-- Революция только перетасует материю и взбудоражит грязь осевших на дно эмоций. – Возразил Арсений.

-- Образование? – Раздался голос Федерики: твердый, однако далеко не настойчивый. – Думаете Толстой ошибался в своих ожиданиях, и распространение знания среди масс, так и ничего не дало человеку?

--Думаю когда жил Толстой просветление эмоций было намного актуальней, ибо всякая идея работает там, где она актуальна, а дальше превращается в барьер.

-- И ты полагаешь, что просветление эмоций более не актуально в России? Оглянись вокруг и все увидишь сам. – Бросил Тума все так же с горечью и иронией.

-- И если бы сейчас пришел Христос? Полагаешь Он сказал бы, что Бог не есть Любовь? Только потому что любовь это уже не актуально? – Спросила Федерика уже не скрывая открытого недоверия. 

-- Он бы сказал, что Бог это просветленная Воля, которую чтобы познать, нужно сначала познать просветленную Любовь. – Ответил Арсений все так же безмятежно. 

-- Э-э, брат, ты точно фотограф? Или дипломат какой? Ты что-то слишком легко сглаживаешь острые углы. – Заметил Макс, тоже не скрывая недоверия. 

-- И все же, если мы не сумеем построить страну в этом будет только наша вина, наш провал и наша ответственность. – Заключила Андриана перед тем как окончательно уйти во вновь открывшееся измерение.

-- Это может быть слишком много ответственности. – Повторил за ней свою мысль Тума. – Слишком много ответственности на плечи каждого из нас.

[1] Возможно он намекал на Кьеркегора, как основоположника экзистенциализма. Имел ли ввиду его диссертацию на тему “иронии с постоянным обращением к Сократу”? Или может разорванную помолвку, и мнение его о роли женщины в эволюционном пути мужчины? А возможно – известную фразу Ясперса: “учиться жить и уметь умирать – это одно и то же” ? Или “антисоциальное” понятие свободы, присущее как экзистенциалистам, так и стоикам? А впрочем, могло случиться и так, что Арсений ни про Кьеркегора, ни про Ясперса и слыхать не слыхал, а говорил то что приходило в голову… в смысле: чисто интуитивно.

[2] Очевидно поддавшись своей любимой привычке, он слегка подредактировал известное высказывание великого мыслителя.