Советские попаданцы. Часть 3

Сегодня - третья часть задуманного обзора "советского попаданства". 

Учитывая долгий перерыв, прошедший со второй части, осмелюсь напомнить цель и тезисы обзора. 

Они таковы - в СССР существовало "попаданство". Верно, трюизм еще тот. Но продолжим. 

Оно существовало и в корне отличалось от "попаданства" современного. Советские попаданцы - не вмешиваются. Не поучают. Не нагибают. Они уважают время и место, в которое попали. Они - наблюдатели, зачастую вынужденные. И они - возвращаются. 

Все перечисленное должно бы снижать градус интереса, верно? Где экшн, где... где... где? Так вот, авторов тех книг больше интересуют не похождения тела, но этика и психология происходящего. Не - что попаданец совершит? Но - что он почувствует, поймет. И, в конце концов - чего он НЕ сделает в силу прочувствованного и понятого. 

В этом - вижу принципиальное отличие. И это - делает в моих глазах советское попаданство куда более для матери Истории ценным, чем вот это вот все...

Но довольно преамбул.

На автортудее нынче эллинизм. Потому и мы пойдем по его стопам, "элленикон элефтерон - эллинское свободно!"

Повесть Зиновия Юрьева "Рука Кассандры". Издана в 1970 году.

Сюжет - тру попаданство, и даже с тру-плюшками, ха! В осаждаемую греками Трою переносится - историк. Спец именно по Троянской войне и Элладе, владеющий койне разговорно. Ах да, он еще и молод, здоров. Чего только не сотворит современный попаданец, имея даже меньший набор... Но по порядку.

Юрьев - писатель-фантаст, но еще и сатирик, памфлетист. "Рука Кассандры" в чем-то вторична, ибо...

ИИТВ - Институт Изучения Троянской Войны. Здесь работает наш герой - Александр Куроедов. Кем? Эмэнэсом, младшим научным сотрудником. Кто его коллеги, как их зовут? 

Мирон Иванович Геродюк. Старший научный сотрудник. Говорящая фамилия, да? 

Равный ему по званию, некий Иосиф Флавников. Ба, знакомые все лица...

Директор Института Модест Модестович, этакий маститый и вальяжный. 

Аспиранточка Маша Тиберман, фигура поначалу откровенно сатирическая. Поначалу... 

В совокупности же - ничего не напоминает? Этакий странный НИИ, где вот-вот случится нечто ну очень странное... Все эти имена-фамилии... Куроедов. Это же эвфемизм эллинского термина "хлебоед", то есть - простой, заурядный человек из низов. 

Это - НИИЧАВО, товарищи. Да-да. Юрьев явно позаимствовал идею и характеры многих персонажей Стругацких. "Понедельник начинается в субботу". 

И поначалу - все очень забавно, стилизация отличная. Словно фанфик читаешь. Несколько цитат для иллюстрации.

Мирон Иванович Геродюк, старший научный сотрудник сектора, человек крупный и молчаливый, был известен в Институте Истории Троянской Войны преимущественно походкой. Ходил он вальяжно, неспешно, и даже когда шел по ровному месту, казалось, что он торжественно спускается по мраморной лестнице. Глаза его были по большей части полузакрыты, словно от необыкновенной усталости, но зато когда он открывал их, то не сводил с собеседника, пока тот не начинал конфузиться и чувствовать себя в чем-то виновным.

А также...

— Полагаю, товарищи, что смогу сдать работу, — сказал Мирон Иванович, значительно оглядел присутствующих и после паузы торжественно добавил: — В срок. В статье мы излагаем нашу точку зрения о том, что никакого Деревянного Коня, как такового, при осаде Трои греками не было, а были баллистические стенобитные осадные машины, в просторечии называвшиеся конями…

— Позвольте, позвольте, Мирон Иванович! — тонко выкрикнул заведующий сектором и с размаху грохнулся грудью на стол. — Позвольте, это не наша точка зрения, а ваша. Ваше постоянное употребление первого лица множественного числа вместо первого лица единственного числа…

— Мы полагали, — твердо сказал Геродюк, — что множественное число признак скромности, которая, как известно, характерна для подавляющего большинства, я подчеркиваю, подавляющего, наших ученых.

— Николай Второй тоже говорил о себе «мы», - пискнула аспирантка Маша Тиберман и, испугавшись своей смелости, втянула голову в плечи, отчего стала похожа на горбатенькую.

— Я приветствую вашу скромность, — выдохнул из себя Павсанян и, набирая со свистом воздух в легкие, прошипел, — но попросил бы вас не подпирать вашу в высшей степени сомнительную концепцию местоименными подпорками. Не мы, товарищ Геродюк, а вы ведете подкоп и под Деревянного Коня, и под сектор!!! Да, это так, и я рад, что сказал это! Человек, ставящий под сомнение само существование Коня, тем самым ставит себя вне серьезной науки!

В наступившей тишине раздался стук упавшего подлокотника, и старший научный сотрудник Флавников торопливо сделал отметку в блокноте. Остальные не шевелились, дабы каким-нибудь неосторожным движением не выказать своего отношения к спору.

Знакомая атмосфера, узнаваемые даже в гриме лица. И сейчас произойдет...

На механику переноса автор забивает - не в этом суть. Вводная - сотрудник Сектора Деревянного Коня Куроедов попадает в Трою, а троянец, шорник Абнеос - меняется с ним местами, попав аккурат на заседание Ученого Совета. Ситуация - комедийная. Автор добавляет жару, вводя тяжелую артиллерию - аспиранточку Тиберман. Ну Тиберманы, они такие...

человек в белом одеянии не выказывал ни малейшего интереса к окружающему. Он сидел, безразлично закрыв глаза, теперь уже похожий на участника скучного собрания.

— Гм… может быть, вы и правы, Маша, — кивнул Павсанян аспирантке. — Попробуйте-ка спросить его что-нибудь на английском или, скажем, на французском, хотя…

Тиберман как-то необыкновенно покраснела, пятнами, наморщила лоб, с минуту беззвучно шевелила губами, потом вдруг сдавленно выкрикнула:

— Ду ю спик инглиш?

Возглас был настолько неожиданным, что все вздрогнули, а подлокотник креслица Павсаняна упал на пол. Старший научный сотрудник Флавников тут же автоматически сделал пометку в блокноте.

Аспирантка снова пошамкала, сверкнула очами и уже не без лихости спросила:

— Парле ву франсэ?

Но вскоре ученые мужи вспомнили, что должны бы знать древнегреческий... Демонстрировать же сие знание технично сбросили на бедную Машеньку же...

— Да, совершенно верно. — Павсанян оперся руками о край стола, откинулся на спинку кресла, с размаху рухнул грудью на стол и оглядел всех исподлобья. — Это древнегреческий. Это древнегреческий, и все это… все это… товарищи, я не знаю, что и подумать… Мы, конечно, все знаем язык, это ведь наша специальность… Но может быть, с ним поговорит Тиберман? Она ведь, собственно говоря, некоторым образом уже беседовала с ним.

В наступившей тишине послышался многоустый вздох облегчения. Древнегреческий, разумеется, знали все, но…

— Леон Суренович, — жалобно сказала Тиберман и снова пошла пятнами, — но я…

— Вы аспирантка, — твердо молвил заведующий сектором.

Тиберман, казалось, вот-вот заплачет, но затем взяла себя в руки и жертвенно пробормотала по-древнегречески, обращаясь к бородатому:

– «Гнев, о богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына…» Ой, что это я! — крикнула она по-русски. — Это же «Илиада». — Она испуганно зажала себе рот ладошкой. Члены сектора смотрели на нее со слегка отчужденной брезгливостью, с какой смотрят на осужденных или тяжелобольных. Тиберман наморщила лобик и глухо сказала: — Кто ты, о старец?

Бородатый открыл глаза — отрешенности в них уже не было — посмотрел на аспирантку, несмело улыбнулся и сказал:

— Я Абнеос, шорник из Трои. Ты легко найдешь мою мастерскую. Она у самых Скейских ворот. Где Харон?

— Харон? Простите, у нас такой не работает.

— А кто же перевозит?

— Перевозит? — изумилась аспирантка. — Мы никуда не переезжаем. Новое здание института еще и не начинали строить.

— А как же души умерших? — в свою очередь удивился бородатый. — Что же, самим плыть? А я и плавать-то не умею. Мало того, что умер, так еще и потонуть в реке подземного царства прикажете?

— Товарищи! — с ужасом крикнула аспирантка. — Он принимает нас за души умерших, а сектор за подземное царство!

— Гм… — тонко усмехнулся старший научный сотрудник Флавников. — Гипотеза мало привлекательная, но, с другой стороны, понятная.

— Оставьте свою иронию на внеслужебное время, Сергей Иосифович, — обиделся Павсанян. — У нас сектор, а не театр эстрады.

Такова завязка истории.

Я намеренно перегрузил ее цитатами, чтобы окунуть вас в ее атмосферу, легкую, местами сатирическую и очень такую, знаете, советскую.

И я вас обманул. Точнее, всех провел автор, убедив, что нас ждет нечто веселое, приключения же! Целых два попаданца, сколько лулзов можно извлечь, верно?

Неверно.

На этом месте обзора цитатам конец, а также и спойлерам.

Что же дальше? Две истории, Абнеоса у нас и Куроедова в Трое. Ничего веселого в них нет, потому что быть - не может.

Основная линия, конечно, "троянская". Автор потрясающе реален, показывая, что ждет Куроедова в мире, где он - чужой. Да-да, со всеми его знаниями и разговорным койне - чужой. Он оказывается в осажденном городе, он странен, он говорит не по-нашему - значит, он враг.

Застенок, допросы, пытки и побои. Он пытается рассказать, объяснить - ему не верят. Закономерно. С чего бы ему верить? Просто еще один юродивый, есть уже одна, и говорит о том же. Боги, за что караете?

Кассандра. Их встреча неизбежна, ведь оба в этом мире - безумцы. Встреча. Симпатия. Любовь. И бессилие что-либо изменить. Да - бессилие. Куроедов - никто, а Приам ему - не верит. Еще один безумец, странный друг дочери. Пусть.

Кассандра и Александр бьются, мечутся, пытаются убедить, объяснить - бесполезно. Они беспомощны. История мрачная, жестокая, безнадежная, ничего общего с бодреньким началом. Все иное - стиль, ритм, атмосфера. Писано мастером.

И - финал. Троя гибнет, рука Кассандры исчезает из его руки. Он возвращается, тем самым вернув обратно и Абнеоса. Тот также переживает драму и трагедию. Да-да, смешная и недотепистая Машенька Тиберман. Их чувству тоже не суждено выжить, состояться. Финал. Конец. Закономерность. Неизбежность.

Их была горстка, чудом уцелевших во время пожара и резни. Они собрались в негустом лесу многохолмной Иды, и в ушах их все еще звучал треск огня и крики. Эней, привалившись спиной к дереву, вытирал пот со лба и никак не мог отдышаться: тащил на плечах дряхлого отца, да и сын висел на руке как гиря.

Сидели, молчали. Многоречива победа, поражение же молчит. Да и что скажешь, когда лица еще пылают от жара огня, а в глазах пустота: что скажешь, кому?

Но надо идти, пробираться как-нибудь к берегу, бежать от богами проклятого пожарища, от тлеющих руин, от пьяных греческих мечей. Ноги – что чужие, кажется, и не встать на них, да надо.

– Вставайте, – негромко говорит Эней, – идем.

Все покорно встают, один бородатый в диковинном костюме не подымается. Смотрит пустыми, далекими глазами. Тряпка, обмотанная вокруг шеи, уже совсем пропиталась кровью. Плох, не дойдет. А тащить некому. И так еле бредут.

Эней подходит к бородатому.

– Сможешь идти? – угрюмо спрашивает.

– Ма-ша, – бормочет запекшимися губами. – Ма-ша…

Легко умирать Абнеосу. Не здесь он, на склоне Иды, а там, в другом мире теперь его душа. В непонятном, но светлом и мягком, в добром мире. И Маша, Маша все смотрит на него так, будто ждет, просит чего-то. А что?

– Идешь? – еще раз спрашивает Эней, так, для очистки совести.

– Ма-ша, – все бормочет бородатый, и вдруг слабая улыбка трогает его лицо.

– Бредит, слово неясное все говорит, – бросает спутникам Эней. – Пошли!

После прочтения романа - грустно. Просто грустно.

Даже что-то знающий одиночка - не в силах изменить Историю. Ему не пробить броню косности, неверия и прагматизма тех, кто будет его окружать. Его удел - одиночество и клеймо безумца, как у Кассандры.

Признаюсь - не удержался и представил на месте Куроедова одного из современных "героев". О-о, эти бы "нагеройствовали", да и Кассандру осчастливили по-женски в первый же вечер. К слову, у героев романа даже до поцелуев дело не дошло, если правильно помню. И дело тут не в цензуре - советские авторы отлично умели в это дело, если нужно по сюжету. Только вот тут - не нужно. Наш герой деликатен, нежен и по-хорошему робок с девушкой. И он - хочет вернуться, его дом - не здесь. Это значит - нельзя. Вот просто - нельзя.

Возвращение. Все заняли предназначенные им Историей и Судьбой места. Трое суждено погибнуть, Кассандра обречена вместе с ней - так тому и быть. Точка. Грустная точка. Знаете, все же приведу цитату. Последнюю. И попрощаюсь на этом.

Ночь тепла, тиха. Ветра нет. Тихо. Кассандра и Куроедов дремлют, привалившись к огромному камню. Так и дремлют, взявшись за руки.

Сон неясен, но светел, тих. Бредут они с Александром по песку, а следов не оставляют, бредут куда-то и стоят на месте. И рука в руке. Подкатится к ним волна тихо, покорно, лизнет ногу тающей пеной и медленно откатится назад…

И вдруг нет руки, нет руки, нет никого рядом, и уже храпят кони, влетая в ворота, сон ли, не сон, а рядом – никого. Еще в руке тепло другой руки, а уже холодит ее пустота. Смерть, конец, гибель. Встает уже за спиной зарево, красит камни. И ветер поднялся. Конец, конец…

– Александр! – кричит и знает, что не ответят. – Александр!

Бежит, спотыкается, шарит в багровой тьме руками. И уже крики, вопли, рев, стоны. И треск, что столько раз слышала в видениях, треск горящих крыш… Как будет называться этот холм? Гиссарлык…