Или анонс нового романа... или идем к финалу...

Поклонившись вождю и молчавшему повелителю, он ступил на черную ковровую дорожку, показывая гостям дорогу. Страха не было. Он редко боялся всерьез, мачеха говорила, что слишком редко, что столь бесшабашная смелость до добра не доведет, но Арман еще в школе понял, что в этом мире либо ты кусаешь, либо тебя. А если боишься, то не кусаешь, а скулишь, выставляя себя на посмешище. Арман дико не любил, когда над ним смеялись, потому и повода никому не давал.

Слуги распахнули тяжелые двери ритуального зала, на Армана дохнул холод укутанного в темно-бурый бархат коридора. С портретов на стенах смотрели предки Эдлая, шаги скрадывал толстый ковер, язычки пламени плясали над многочисленными свечами, отбрасывая таинственные тени на стоявшие у стен статуи.

Тяжелое молчание. Легкие шаги за спиной, шелест ткани. Еще одна дверь, поддающиеся под ладонями створки. Широкая площадка, блестящий мрамор ведущих вниз ступенек, тяжелый, неприятный запах…

Арман поморщился, но продолжал идти. И продолжал говорить заученные слова:

— Простите за неприятное зрелище. Но оно, увы, необходимо.

Вождь молчал. Раскинул крылья внизу слабо освещенный зал с ровными прямоугольниками тюфяков. Арман спускался в тяжелый, полный чужих боли и стонов полумрак и сам себе удивлялся… на этот раз он не чувствовал ничего, кроме легкой брезгливости. Неприятно, но не более.

Поняв, что вождь более не следует за ним, Арман повернулся, и глубокое озеро столь дорогой ценой полученного покоя пошло рябью: вождь пошатнулся, сглотнул, плечи его дернулись… медленно, очень медленно Элизар стянул с лица белоснежную ткань, и сердце Армана на миг дрогнуло.

Наверное, именно таким стал бы Эрр чуть меньше, чем через десять лет — огромные ошеломленные глаза, дрожащие красивые губы, лицо с мягкими, изящными линиями. «Красив, как младший бог», — повторяли служанки, глядя на Эрра… боги, увидели бы они это…

— Мой вождь, — забыв обо всем, бросился к Элизару Арман, увидев в вожде Виссавии брата.

Эрр смотрел именно так, просыпаясь после очередного кошмара, так же дрожал от непонятной боли, так же плакал без слез и так же что-то бормотал, не разобрать что.

— Не подходи! — остановил Армана один из виссавийцев.

Другой, встав перед вождем на колени, начал что-то быстро шептать на виссавийском. Голос его был ласковым и умоляющим, Арман не понимал ни слова, но вождю, видимо, помогло. Элизар выпрямился, поправил белую ткань, вновь спрятав за ней лицо, и Арман, не веря своим ушам, услышал:

— Дальше.

Не получилось? И Элизару действительно все равно?

Арман спускался по ступенькам, искренне надеясь, что его окликнут. Но ступенек становилось все меньше, а вождь все так же молчал. Все так же метались вокруг в лихорадке люди, все так же витал запах гнили, рвоты, пота и мочи, все так же шел Арман между ровными рядами тюфяков и все больше удивлялся.

Время будто остановилось, все вокруг подернулось темной дымкой. Душа молчала, зато удивленно шептал разум, отказываясь верить. Этого быть не может. Вождь чувствует боль людей в этом зале. Каждого из них. Так же, как чувствовал Эрр… но… все равно упорствует!? Все равно пройдет мимо? Да быть того не может!

Дверь была все ближе, Арман понимал все меньше. Либо он не знал брата, либо Эрр был не таким, как остальные виссавийцы. Вот как… дотронувшись ладонью до тяжелой двери, ведущей из зала, Арман остановился. Он мог смириться с тем, что память о брате больше не колышет душу болью, с тем, что в той проклятой зале он забыл обо всем, что было когда-то дорого, но…

Медленно развернувшись, Арман прижался спиной к створке двери и опустил голову. Он великолепно понимал, что не должен делать того, что уже начал делать, понимал, что если Сеен проиграл, это далеко не значит, что проиграл Арман. Понимал, что вождь ему поможет (как же иначе?), потому что любую просьбу, касающуюся Эрра, Элизар выполнит. Но… виссавийские целители в Кассию не вернутся. И люди продолжат умирать. Его. Люди. Продолжат. Умирать.

— Идем, — подошел слишком близко вождь.

Арман даже не двинулся. Вот так легко? Почему Арману не легко? Пройти мимо, забыть. Будто это его не касается. Будто это не его вина. Его… к сожалению, его вина и его ноша.

— Идем, — почти ласково сказал вождь, прикасаясь к лицу Армана. — У меня не так много времени, мальчик…

Почувствовав, как дрогнули, пошли трещинами защищавшие его щиты, Арман посмотрел на вождя Виссавии. Темный взгляд поверх повязки был насмешливым, слегка печальным и полным боли. Арман не понимал! Великий вождь Виссавии, если ты так страдаешь, то почему проходишь мимо?

— Нет. Времени? — не выдержал Арман.

Пальцы вождя, касающиеся щеки, дрогнули. Наверное, с Элизаром никогда так не разговаривали. Наверное, перед ним все лебезили. Наверное, каждый его каприз исполняли, как исполняли каждый каприз Эрра. Только Эрр… был другим. Эрр никогда не использовал свою власть над иными. Эрр никогда и никого бы не оставил без помощи!

Внутри бушевала снежная буря. Не боль Армана взбаламутила, нет. Ярость. Ледяная смесь ярости с упрямством, которые когда-то заставляли идти против учителей, а теперь и против вождя. Так быть не должно. И точка!

Сжав кулаки, Арман тихо спросил:

— Ты ведь можешь помочь?

— Могу, — холодно ответил вождь. — И что?

Слова как клинки. Сталкиваются, расшвыривая брызги искр. И Сеен молча бледнеет в стороне, и глаза повелителя становятся слегка обеспокоенными, и на лице Даара, до этого неподвижном, как маска, проступает любопытство. Опекун… опекун молчит. И не разберешь по лицу осуждает или…

«Я поддержу тебя, чтобы ты ни делал», — вспомнились слова Эдлая. Душа стала ледяным клинком, разум заточил лезвие, и Арман улыбнулся, поняв, что должен делать.

— Прости, — сказал он.

— За что просишь прощения? — удивился вождь.

— Я ошибся. Не надо мне больше помогать.

Глаза Элизара опасно сузились и полыхнули гневом:

— Смеешься надо мной?

Арман лишь усмехнулся. Он не знал страха. Никогда не знал.

— Я хотел… чтобы было красиво. Честно хотел. Я думал, что Эрр будет рад… что он будет спать в покое. Эрру не понравится… если ты прикоснешься к его саркофагу.

— Что?

Арман не мог объяснить словами. Он не чувствовал того, что чувствовал в тот день, не помнил. Но кристально-чистая ясность в душе не давала обмануться. Так быть не должно. Эрр был другим… Эрр бы…

Раньше, чем кто-то успел его остановить, Арман стряхнул с плеч защищающие душу щиты, схватил вождя Виссавию за шею и сжал пальцы, всего на миг, несильно, но достаточно, чтобы Элизар увидел то, что видел он. Одно воспоминание на двоих.

Парк заливало яркое солнце, мерно укачивали каштаны свечи цветов. Отбивали сладостный ритм копыта. Свистел в ушах ветер, разливалось по душе неистовство, перекатывались упругие конские мышцы под ладонями и каштаны становились смазанной лентой.

Арман прижался к шее коня, слился с ним в единую черную стрелу. Катился по позвоночнику пот, вырастали за спиной крылья. Охватил восторг, бешенный, безжалостный, когда жеребец взмыл ввысь, а под брюхом его мелькнули постриженные кусты забора. И в тот же миг кольнула сердце игла страха. Арман успел заметить лишь тень на дороге и резко наклонился назад, поднимая коня на дыбы.

Обиженное ржание полоснуло по ушам. Запомнились широко раскрытые глаза брата, где-то в далеке, внизу. Распахнулась за спиной пустота, и синее облако магии охватило в ласковый кокон, осторожно опустив на землю, не дав разбиться.

Арман лежал и не двигался, пытаясь успокоить бешенно скачущее сердце. И радовался, всей душой радовался охватившему его сонному покою.

Молодой жеребец, конечно, убежал прочь. Окруженную тонкими арками, поросшую мягкой травой площадку заливал солнечный свет. Журчал фонтан, переливалась на солнце обнаженная металлическая русалка, смеялась и лила воду из лежавшего у ее хвоста кувшина. Над головой покачивались каштаны, трава под спиной казалась мягкой и нежной.

Арман медленно повернул голову. Брат стоял в двух шагах от него, целый и невредимый… спасибо богам. Спасибо богам, что разгоряченный конь не снес Эрра. Спасибо богам, что Арман не переломал кости, когда падал со взмыленной спины жеребца. Спасибо силе брата. И как плохо, что Эрр, глупец, не убрался с дороги!

— Эрр…

Брат обернулся, и Арман ошеломленно поднялся с травы. Почему? Почему Эрр плачет, горько, навзрыд, как не плакал даже после ночных кошмаров? Почему смотрит на Армана разочарованно, почему сжимает кулаки, топает ногами и кричит:

— Обещал! Ты обещал, что поможешь! Обещал, что ему не будет больно. Почему? Ар, почему обманул?

Ошеломленно глядя в спину убегающему брату, Арман мучительно вспоминал. Сегодня утром к ним заглянул приятель Армана, Оуэн, как всегда, с одним из своих слуг — худощавым бледным мальчишкой. Мальчишка был вял и недостаточно расторопен, впрочем, Оуэну это даже нравилось — приятель то и дело отвешивал безответному слуге подзатыльники, пинал его голые до колен, покрытые синяками, ноги и приговаривал:

— Собаку надо дрессировать!

Арман с гостем согласен не был, но вмешиваться не видел смысла. Этот мальчик — собственность Оуэна. Не повезло слуге с хозяином, бывает, значит, на то воля богов, ничего не поделаешь… Оуэн забавный приятель, его отношения со слугами Армана не касаются.

Эрр так, к сожалению, не думал. Задумчивый и как всегда тихий, он появился в чайной зале как раз в тот миг, когда слуга Оуэна вошел в комнату с заставленными чашками подносом. Арман нахмурился. Это были любимые чашки матери, а слуга…

Наверное, все закончилось бы хорошо, если бы не вмешался Оуэн.

— Дай сюда! — вскричал он, потянув на себя молодого слугу.

Безответный мальчика покачнулся, поднос вылетел из его рук, раздался громкий звон разбитого фарфора, и Арман мысленно проклял все на свете. Мачеха точно не обрадуется. Кричать не будет, она никогда не кричит, но посмотрит так, что богам тошно станет, да и пару «ласковых» слов скажет, от которых душа седмицу свербеть будет.

— Идиот! — закричал Оуэн и вмазал мальчишке так сильно, что тот полетел на пол, закрывая лицо ладонями. Слуга мелко дрожал, кровь текла через его пальцы и, густыми каплями капая на пол, пачкала дорогой нежно-розовый ковер. Теперь мачеха Армана точно прибьет.

— Ты! — Оуэн бросился к слуге и занес руку.

— Не тут! — одернул гостя Арман, оглянувшись на Эрра. — Мой брат — высший маг. Для него чужая боль — его боль.

Оуэн остановился, с интересом посмотрел на брата — высшие маги не столь частое зрелище в Кассии. Теперь наверняка распустит по школе не очень красивые слухи, но Арману было все равно. Для него был важен только Эрр.

Брат смертельно побледнел, губы его задрожали. Поняв, что Эрр сейчас заплачет, Арман бросился к нему, опустился перед ним на колени и начал говорить первое, что пришло в голову:

— Ничего страшного…

— Его не будут бить? — спросил Эрр.

Арман знал, что будут, но все же ответил:

— Нет, конечно, нет, — обнимая брата за плечи и прижимая к себе.

Ну да, соврал. Да, думал, что Эрр не узнает об обмане. Да, давно и думать обо всем забыл, увлеченный скачкой. Но… плакать-то из-за этого зачем?

Поняв, что день безнадежно испорчен, Арман зло бросил хлыст подбежавшему слуге, приказал поймать и расседлать лошадь и бросился на поиски Эрра. Надо поговорить с братом, надо объяснить. Надо заставить его выбросить эту дурь из головы… вставать между хозяином и слугой — это дурь. Даже если хозяин такой, как Оуэн.

Брат нашелся в своей комнате. Маленькую, уютную, по мнению Армана излишне уютную, спальню заливал солнечный свет. Сквозь открытые окна доносился запах сирени, легкий ветерок ласкал золотистые занавески, солнечный свет гулял по светло-желтым стенам, отражался от небольшого письменного стола, золотил белоснежный балдахин.

Опустив голову, Эрр сидел на краешке кровати, плечи его тряслись от рыданий, руки вцепились в шелковые простыни, беспощадно сминая дорогую нежную ткань.

— Простите, — сказал стоявший у окна виссавиец. — Он подключился к мальчику, потому вновь почувствовал его боль. Мы не заметили, не подумали, простите.

Арман не слушал. Он подошел к брату, опустился перед ним на корточки и умоляюще сказал:

— Перестань.

Братишка поднял голову и, увидев его взгляд, Арман встал и вышел. Глупо, трусливо, но как выдержать-то?

Целую седмицу Эрр не разговаривал с братом. Арман не мог спать, не мог есть, не мог сосредоточиться на уроках. Он видел лишь полный ненависти и презрения взгляд, который раньше был так же полон лучившейся, всепонимающей и всепрощающей любви. Страшно…

А когда ночью бушевала на улице гроза, в спальне Армана появился виссавиец:

— Ваш брат…

— Почему вы сами не…

— Вы не знали? — удивился виссавиец. — Потому что мы не можем к нему подойти. Его сила пускает только вас.

Арман вскочил на ноги и бросился в соседнюю спальню, чуть было не снеся маленькую дверь с петель. Окна были раскрыты, дождь стегал занавески. Гуляли по стенам тени, отблески молний отражались от мраморных глаз сидевших у дверей статуй. Эрр метался на кровати, сминая в ногах одеяло и простыни, охваченный очередным кошмаром. Позднее долго плакал, успокаиваясь, гораздо дольше, чем обычно. А Арман прижимал его как можно крепче и шептал, что больше никогда… ни за что… его не обманет. И помогать будет всем! Пусть только братишка на него больше так не смотрит!

— Ему было больно, — прошептал Эрр. — Больно…

Эрр заснул. Скользнувший в спальню виссавиец закрыл окна, отрезав их от все еще бушующей грозы, подкинул в камин побольше дров и помог Арману уложить Эрра на кровати поудобнее.

— Почему? — спросил Арман.

— Не понимаете? — казалось, удивился виссавиец. — Он целитель. Для него почувствовать чужую беду и пройти мимо, если мог помочь, это самое страшное преступление. Надеюсь, пройдет, если не пройдет, я прошу целителей душ об этом позаботиться, иначе ему будет сложно выжить в Кассии.

Арман вздрогнул.

— А пока, прошу вас, будьте осторожнее. В следующий раз он может не простить даже вам. А он вас настолько любит… что обида на вас разобьет ему сердце.

На следующий день Арман приказал отдать сколько угодно золота, но выкупить у Оуэна его мальчишку. И дал себе слово, что более ни один «приятель» не заглянет в их городской дом. Ибо с него хватит.

Воспоминание вспыхнуло и погасло, в один миг. Армана грубо схватили за плечо и швырнули на пол. Врезавшись в тюфяк с больной старухой, Арман сжался, ожидая нового удара, и вздрогнул от прозвучавшей в голосе Эдлая угрозы:

— Не смей трогать моего воспитанника, виссавиец!

Синяя ткань коснулась плеча, когда виссавиец, резко развернувшись, ответил:

— Тогда скажи своему воспитаннику, чтобы он не прикасался к вождю.

А потом тот же голос, но гораздо мягче:

— Элизар?

Взгляд вождя, ошеломленный, испуганный, даже в чем-то по-детски наивный, скользнул по зале, голос дрожал беспомощностью, а вопрос заставил Сеена довольно улыбнуться:

— Он бы меня не простил?

Вождь схватил за грудки замершего рядом виссавийца и выкрикнул:

— Не простил, правда? За каждого из них бы не простил? Ответь!

— Не простил бы, — прошептал виссавиец. — Жестокость было почти единственным, что он не мог простить. Даже своему брату.

Элизар покачнулся и прижался лбом к створке двери. Все молчали. Тяжелое это было молчание, полное боли, всхлипов и стонов. И Арману вновь захотелось убраться прочь из этой залы, восстановить покой внутри, сдаться и забыть. Обо всем.

— Ты выиграл, мальчик, — прохрипел вождь. — Странно… мне преподал урок какой-то чужой мальчишка… Целители вернутся в Кассию, радуйся. Уже сегодня мои люди помогут больным в твоем замке.