Отрывок из книги

– А...где...оно? – растеряно и даже обижено прошептал Митяй.

– Ты о чем, старик? Тебе плохо? Вроде пили одно и тоже… – растерялся Ким и переглянулся с Санычаем.

– Да ну вас! Тварь что я грохнул, она находилась в телеге, мертвая...я ее тушу даже накрыл, дабы девок не пугать...– признался Митяй и его голос дрогнул, он нервно потирал заднюю часть шеи.
 И тут улыбка с лица Кима медленно сползла, а отрезвление постепенно, но уверенно наступило, как и у коллеги.

– Ты уверен, что это твоя телега? – схватился за последнюю оптимистическую версию Ким.

– Ты совсем полагаешь, что я дурак, а? – обижено хмыкнул Митяй и с укоризной посмотрел на друга. Но на всякий случай, он ещё повнимательнее осмотрел фургон и сам втайне надеялся, что перепутал в потемках и из-за выпитого. Но, увы, царапины от когтей говорили об обратном. Видимо, пассажир внезапно очнувшись, понял что в средстве передвижения не нуждается и выбрался наружу.

– Увы, это мой фургон... только где добыча? – риторически поинтересовался Митяй, задумчиво потирая подбородок.

 Добыча, видимо нашла с кем обсудить качество перевозки, ведь душераздирающий крик, судя по тональности женский, косвенно намекал куда охотникам следует бежать, дабы найти пассажира.

 Охотники многозначительно переглянулись и сорвались с места, как молодые парни, а не отяжелевшие от водки и закуски мужики.

 Саныч трусил следом, чисто рефлекторно, чем управляясь чувством храбрости.
Охотники с оружием на голо прибежали на женские крики, только принадлежали они...бородатому, огромному мужику, что трогательно прижимался к каштану, сидя чуть ли не на его верхушке. Тут же испугано блеяла коза. Обычно козы по деревьям не лазят, но конкретно у этой особи, было два варианта, либо занять свое законное и увы не завидное место в пищевой цепи, либо открыть в себе новые возможности, что она и сделала.

 А под деревом бродило нечто.
 Ким хоть уже протрезвел, все равно не мог понять, что же он видит. Он уже и глаза протер так на всякий случай, но видение не проходило.
 Вроде под каштаном недовольно прохаживался волк, но... какой-то уж больно металлизированный. Но двигался он вполне свободно, будто состоял из мяса и костей. Он повел чуткими ушами в сторону мужчин, заинтересовано оглянулся, зарычал с металлическими нотками и радостно кинулся на охотников. Видимо спешил отблагодарить переводчика, а тот от такой зубастой благодарности решит отказаться, и саданул по наглой, скалящейся морде мечом, а тот того...сломался, а вот зубастой морде всё равно. Митяй в жизни так быстро не бегал, но и дивные твари за ним не каждый день гоняются, злобно клацая зубами в непосредственной близости от самого мягкого.
 Ким выпустил все пули из револьвера по твари и три даже чуть не попали по...Митяю, ведь отрикошетили от зверюги. Неудачливый охотник взлетел на дерево, аки сокол, и угнездился в непосредственной близости от козы, что недовольно проблеяла ему на ухо. Митяй ругался на тварь, на напарника, на козу, и в особенности на злую судьбу не стесняясь в выражениях, аж мужик перестал верещать, а коза блеять.
 Стальной волк хотел было забраться следом, но вес его тела, сломанная ветка тактично намекнули ему искать поживу в другом месте, тем более, что ещё две добычи оставались на земле.
 Ким сожалел что не прихватил оружие по серьезнее, чем любимый револьвер, но кто знал что дружественная попойка перерастет в игру унеси свой зад от зубов.

 Саныч уже захекался, ещё бы, бежать так быстро и так долго в его возрасте это уже сродни чуду. Он споткнулся и плюхнулся в лужу и так в ней благополучно с бульканьем и исчез. А вот Ким продрожал гордо в одиночку удирать от неизведанной твари, попутно выискивая куда бы забраться ему или во что нырнуть.

 Про себя Ким радовался, что время то позднее, большинство селян разошлись по домам и уже спят, так что улицы пустые, а то бы жертв могло быть много. Но вот Ким понял что больше бежать не может, по сему выхватив нож, набравшись решимости, приготовился сражаться на смерть. Ибо охотник он или трусливая курица? Пусть он понимал, что если уж и пистолет не помог то куда уже ножу, но мужчину утешало лишь то, что он встретит смерть как подобает охотнику. Хотя умирать Киму не хотелось. И вот на таких трагичных мыслях он резко затормозил и развернулся, сверкая свирепым взглядом, а зверюги того...нет...

 Прасковья Никитична, выходила выносить свиньям объедки оставшиеся после готовки, вернулась в дом, напевая грустную песенку. Это была дородная, круглолицая и розовощёкая женщина не лишённая привлекательности, но измученная бытом, мужем пьяницей и лентяем и непослушными детьми.

 Женщина ставила в русскую печь горшок, как дверь скрипнула, а сквозняк резко пахнувший внутрь задул единственное огниво. Воцарился мрак. Прасковья, услышала, как некое тело вползает в дом, тяжело кряхтя и шумно сопя, ну совсем как ее благоверный, когда возвращается с шинка (бара) или его приносили собутыльники. Слезы обиды застрелил ей глаза, она тут до ночи ужин этому ротозею готовит, а он по кабакам шляется и последние деньги проматывает. 

 Хозяйка опально схватилась за фамильную сковороду, чугунную, увесистую, она ещё служила воспитательным элементом бабушке Прасковьи, а потом матери.

– Ах, ты Ирод окаянный! Ах, ты пёс блохастый! Опять нажрался, как свинья?! – возмутилась хозяюшка и как приложилась со всей дури по голове ползучего, а теперь доходящего. Раздался гулкий звон удара метала об металл. Но если женщина начала воспитательные работы, ее никто не остановит, даже смерть воспитуемого.

– Я на тебя потратила лучшие свои годы! – крикнула она, краснея щеками и опять приложилась от души по голове несчастного.

– Я тут ноги стираю, туда суда по хозяйству мечусь, а оно бухает! – и опять гулкий бах, незваный гость понял свою ошибку и решил ретироваться, но не успел, ведь баба коршуном метнулась за ним.

– Помощи от тебя не дождешься, лучшие мои годы на тебя убила! – и "бэмсь" по заднице чугуном.

 Раздалось жалобное скуление, некто запуталось в лапах, падая, вылетело из двери. А ему для ускорения ещё раз дали по заднице чугунными воспитательными мерами.

 Чудище бежало со всех четырех лап без оглядки. И на его доселе без эмоциональной морде читался истинный ужас, а глаза стали размером со сливу.