Рождество в Арканзасе 1866 года. Детский утренник
Автор: Денис МиллерУтром меня распинал сонный Норман:
— Ты же у нас отец семейства? Ну так просыпайся и иди исполняй семейные обязанности, а мне дай поспать... Я его уже поднял! — повысил он голос, отвечая кому-то за дверью. — Сейчас он выйдет!
Я сел, потряс головой, пытаясь проснуться, на автомате оделся-обулся, и Норман вытолкнул меня в лапы затаившегося за дверью хищника... вернее, в лапки... а еще вернее, в маленькие, но цепкие и сильные руки миссис Уильямс, которая, не давая мне опомниться, потащила меня к столовой.
В доме Шварцев — чуть ли не единственном на целой улице сегодня пробудившемся, — всё уже было готово. В салоне столы уже были накрыты с расчетом на детишек — все нормальные взрослые проснутся разве что к обеду. Зал был пуст, только через задние двери от кухонной пристройки фрау Щварц заносила что-то из угощения.
Меня затолкали в спальню, где за ширмой уже доводили до кондиции мисс Мелори. Вокруг нее хлопотала миссис Тодд, одолжившая ей свое шелковое платье... ну, насколько я понял из ее реплик: уже не такое модное, да и утянуться в него уже не получается, но это же такой красивый шелк, надо бы подумать, как платье перешить, но в этом диком Арканзасе разве найдешь толковую портниху?
Меня развернули спиной к ширме (наверное, чтобы не подсмотрел чего-то неположенного), зачем-то причесали и засунули в медвежью шубу Бивера, а чтобы я из нее не выбрался, потуже затянули пояс. Бивер заметно выше меня, да и корпусом пошире будет, так что можете себе представить, как я выглядел. Потом меня попробовали увенчать терновым венком... на самом деле, из остролиста, но тоже очень колючим... я воспротивился, поэтому венок возложили на шляпу. Бороду из ваты, которая была прицеплена к венку, из-за этого срочно пришлось приметывать к шляпе. От шляпы мне отделаться не удалось. Ладно, сам виноват, нефиг было лезть с вопросами, когда шла подготовка к празднику. Любопытство наказуемо. Венок так венок.
На этом мой костюм был закончен.
Миссис Уильямс чуть приоткрыла дверь и начала подглядывать в узкую щелочку, что там творится в зале.
В зал тем временем запустили ребятишек, за дверью было шумно, все обсуждали подвешенную под потолком сосенку с яблоками. Младшая девица Шварц авторитетно разъясняла, что это специальное рождественское дерево Die Fichten, на нем на рождество вырастают яблоки и конфеты. Конфетное дерево вызвало интерес, но и недоверие. Кто-то попробовал подобраться к этому таинственному Фихтену поближе, чтобы изучить поподробнее, но герр Шварц с похвальным проворством отогнал естествоиспытателя подальше от веревки, на которой Фихтен висел, и заиграл на скрипочке что-то вроде «О Танненбаум».
— Вы готовы? — подкралась с той стороны к двери старшая фройляйн Шварц. — Можно начинать?
— Да-да, — отозвались из-за ширмы.
Ширму отодвинули, и из-за нее выступил ангел: в том самом голубом шелковом платье, сильно коротковатом для мисс Мелори, с крылышками из нашей лучшей чертежной бумаги, вся опутанная ленточкой, к которой были прикреплены белые ажурные снежинки и желтые бумажные звездочки. На голове у нее была картонная корона, покрашенная бронзовой краской.
Дальше началось действо, сильно смахивающее на родные детсадовские праздники: старшая дочь Шварцев начала вешать какую-то сказочную лапшу на уши детишкам, после чего те дружным хором стали звать рождественского ангела.
Мисс Мелори выпорхнула в зал, объявила, что она рождественский ангел Ла Кристин из Луизианы, прочитала наизусть длинный стих из какого-то прошлогоднего рождественского журнала, показала парочку эффектных химических фокусов, явно подготовленных Элом, и наконец помянула, что ждет не дождется Батюшку Рождество, который вот-вот прибудет из далекой России.
После чего, само собой, заставила детишек звать и его. То есть, конечно, меня.
Я ждал, когда меня вызовут трижды, уцепившись за ручку большого чемодана. Чемодан был потрепан жизнью, но девушки обшили его дерюжкой, обработанной в нашей светокопировальной мастерской. Перед экспозицией они выложили на ткань веточки, бумажные снежинки, звездочки, отчего на готовом изделии появились какие-то белые фигурки на синем фоне — выглядело фэнтезийно, пожалуй. Веке в двадцать первом что-то похожее назвали бы батик, но, если честно, настоящий батик делается совсем не так.
Я наконец выволок из спальни чемодан...
Кто сказал: «Вдруг из маминой из спальни кривоногий и хромой?..»
Никто не сказал, это я сам так подумал и невидимо ухмыльнулся в ватную бороду.
Я прошел с чемоданом к условной сцене, деланным басом прочитал коротенький стишок про себя (то есть про Батюшку Рождество), сел в предложенное мне кресло... небось, любимое кресло герра Шварца, очень удобное.
Детишки, рассматривая меня, смеялись: те, что помладше — от восторга, те, что постарше — надо мной. За их спинами, подпирая стенку, стояли их мамы и тоже смеялись.
Я демонстративно прижал чемодан поближе к ногам и положил на него руку: вроде как не отдам никому. Однако хитрая Ла Кристин начала допытываться, что у меня в чемодане такое ценное.
— Очень ценные вещи, — признался я. — Конфеты... — я сладостно вздохнул, — леденцы... пряники...
— А кому ты будешь дарить эти лакомства? — вкрадчиво спросила Ла Кристин.
— Что значит — дарить? — неприятно удивился я. — Это мои вкусняшки. Я их сам съем!
— Разве ты не знаешь, что на Рождество надо дарить подарки? — спросила Ла Кристин.
— Да нет, на Рождество надо бить детей розгами, — возразил я.
— Это если дети плохие и непослушные, — согласилась Ла Кристин. — Но если дети хорошие — им надо дарить конфеты и игрушки. Дети, вы знаете, почему на Рождество хорошие дети получают подарки?
— Потому что Иисус родился, — пискнул кто-то из малышей.
— Верно, — улыбнулась ему Ла Кристин. Она нагнулась к корзинке-колыбели и подняла на руки самого младшего из жителей нашей улицы — Дженни Макферсон, уже заранее одетую в нарядную кружевную рубашечку. — Бог велел ангелу отнести божественного ребенка людям как свой самый большой дар.
Эмили тут же увенчала Дженни веночком из бумажных, но очень красивых роз.
Ла Кристин сделала круг по комнате, говоря при этом:
— Ангел понес ребенка на Землю и отдал его одной бедной женщине — такой бедной, что она не имела своего дома и жила в хлеву с коровками и овечками... но мы не будем приводить сюда коров и овечек, а то миссис Шварц это не понравится, — добавила Ла Кристин и передала ребенка Сильвии под общий смех. — Вот, отдала.
Сильвия воскликнула:
— Ах, я такая бедная, что у меня нет своего дома! Ангел, как же мне растить божественного ребенка в хлеву?
Ла Кристин сделала вид, что задумалась:
— Вообще-то мне на этот счет никаких указаний не давали... А ты точно не сможешь вырастить ребенка в хлеву?
— Вырастить-то могу, — ответила Сильвия. — Но тогда это будет не божественный ребенок, а очень грязный... и он будет плохо пахнуть! Фу!
— Да, надо что-то делать, — сказала Ла Кристин. — А, придумала! Я расскажу о божественном ребенке двум королям, и они подарят денег, чтобы купить дом, и мыло, чтобы ребенка как следует отмыть.
— И конфет, чтобы ребенка порадовать, — добавила Сильвия.
— Тогда нужен еще один король, третий, — решила Ла Кристин. Она подошла к двери в спальню, открыла и позвала: — Милорды короли! Не хотите ли вы подарить сыну Бога что-нибудь полезное?
— И прославиться на весь мир, — со смешком добавил герр Шварц.
— О вас напишут в Священной книге, милорды! — соблазняла Ла Кристин королей, уже не пытаясь удержать смех.
— Да-да, мы хотим! — послышался из спальни голос Шейна. Три старших мальчика несколько минут назад незаметно выскользнули в ту комнату, пока публике демонстрировали ребенка, и там торопливо переодевались.
— Тогда приносите деньги, мыло... и что еще, я забыла?
— Конфеты! — закричали зрители.
— ...И конфеты! Спешите, милорды, а то в Священную книгу запишут кого-нибудь другого!
— Мы спешим, — заверил невидимый пока Шейн.
Из спальни вышли три короля — в хламидах из раскрашенной в светокопировальном аппарате дерюжки и картонных коронах, крашенных бронзовой краской. К коронам были прицеплены ватные бороды.
— Мы три короля со всех сторон света! — объявил Шейн. — Я принес деньги! — он поднял бумажный мешочек, потряс им, побренчав чем-то металлическим.
— Я принес мыло! — потряс мешочком старший сын Браунов. — Мама дала мне для младенца Иисуса самое лучшее мыло, пахнущее как летние цветы!
Мыло достали из мешочка, дали публике посмотреть и понюхать, и все удостоверились, что миссис Браун умеет варить воистину ароматное мыло, достойное божественного младенца.
— А я принес конфеты, — солидно объявил старший отпрыск Макферсонов и тоже потряс мешочком.
Короли представляли все многообразие рас, которое мог предложить Форт-Смит — белый, мулат и метис, и я невольно проговорил:
— Настоящий детский интернационал подобрался!..
Я сказал негромко, но герр Шварц, стоявший рядом, расслышал.
— О, вы, случаем, не имеете в виду Die Internationale Arbeiterassoziation? — поинтересовался он.
— Ди — что? — переспросил я. — Это имеет отношение к Карлу Марксу?
— Да-да, именно, — подтвердил герр Шварц. — А вы, может быть, марксист?
— Да нет, какой я марксист, — отозвался я. — Так, краем уха что-то слыхал.
Тут в представлении снова потребовалось мое участие: Ла Кристин начала требовать, чтобы я подарил конфеты детям. Я сомневался, достаточно ли хороши дети с этой улицы, чтобы получить мои конфеты. Давайте дадим им лучше розог! Но меня клятвенно заверили, что дети здесь подобрались на удивление хорошие, самые лучшие в городе и во всем штате.
— Ну ладно, если вы так уверены.., — проворчал я и открыл чемодан. В чемодане лежали бумажные пакеты, каждый с надписанным именем получателя, а у Ла Кристин была шпаргалка, в какой очередности подарки следует выдавать — от самых младших к самым старшим. Ла Кристин называла имя, а я находил и выдавал пакет, иногда спрашивая: а точно это хороший ребенок? Может быть, лучше розог ему дадим?
Джефферсон даже не ожидал, что получит подарок, с завистью следил за счастливцами, заглядывающими в свои пакеты и находящими там помимо сластей какую-нибудь дешевую игрушку, и замер столбиком, когда Ла Кристин позвала его. «Мне? Мне тоже?» — было написано на его лице изумление.
Но, слава богу, когда чемодан опустел, мое активное участие уже не требовалось, и я задремал, и все детские игры и развлечения, которыми продолжился праздник, уже не могли меня разбудить. Разбудил меня один из макферсоновских отпрысков, он дергал за ватную бороду, и шляпа от того сползла мне на ухо:
— А, что тебе? — пробудился я, пытаясь сообразить, на каком я свете.
— Мистер Миллер, — сказал отпрыск солидно. — А вот этот Фихтен — он ведь не настоящий?
— Фихтен? — попробовал врубиться в проблему я.
— Фихтен, — отпрыск показал на висящую под потолком елочку.
— В этих краях настоящие Фихтены не растут, — ответил я, поняв вопрос. — Пришлось рубить, что есть.
— Ну, что я говорил? — повернулся отпрыск к приятелям. — В наших краях никаких Фихтенов не растет, уж я-то знаю! Хэ, если б здесь росли конфетные деревья — все бы зимой за конфетами в лес ходили бы!
***
В рождественском выпуске 1866 года журнала «Харперс викли» (вряд ли добравшемся до Пото-авеню к тому моменту, когда ангел Ла Кристин вымогала у милордов королей подарки для божественного ребенка) была помещена картинка «Санта-Клаус и его работа»
Это было чуть ли не первое изображение Санты как персонажа, который приносит подарки детям на рождество, именно того персонажа, которого мы знаем под этим именем. Американцы к тому времени о Санта-Клаусе уже знали, но знание это относилось скорее к разряду городских легенд — что-то такое слыхали, да... у голландцев, которые первые поселились первыми в районе Нью-Йорка (тогда еще Нового Амстердама), вроде был такой Сантаклаус... или Синтерклаас... или что в этом роде, короче. Этот Сантаклаус в декабре тайком приносил детям подарки.
О том, что этот Синтерклаас — тот самый человек, кого по-английски называли Saint Nicholas of Myra, так же известный как Nicholas the Wonderworker (святой Николай-Чудотворец), до американцев не дошло. Кое-кто об этом знал, конечно, но не широкие народные массы. У них не было обычая, как у голландцев и некоторых других европейцев, проводить на Николин день ярмарки, где родители закупались для своих чад рождественскими подарками. Поэтому Санта-Клаус в сознании американцев никак со Святым Николаем не был связан, а потому они изображали первых Санта-Клаусов как толстопузых коротышек, одетых как голландские матросы, в короткие куртки и штаны с полосатыми чулками и с колпаками на головах. Во времена борьбы на независимость революционно настроенные жители Нью-Йорка хотели подчеркнуть свои корни не от английских колонистов, а от голландских, поэтому Санта-Клаус в те годы стал чем-то вроде неофициального символа Нью-Йорка. Впрочем, он довольно быстро превратился в какое-то мелкое рождественское существо — не то гнома, не то эльфа, и логично, потому что пузатым морякам нормального роста крайне несподручно лазить по дымоходам с мешком подарков.
Этот рождественский эльф даже Санта-Клаусом не всегда назывался. В некоторых штатах его могли называть Kris Kringle (крингл — это крендель), в других Krishkinkle (искаженное Christ-kindlein, Младенец-Иисус). Более или менее современный вид Санта-Клаус принял в самом конце 19 века, восприняв черты других рождественских персонажей.
Младенец-Иисус (Кристкинд), если честно, тоже имеет давнюю рождественскую традицию. Несмотря на название, он как-то нечаянно отделился от образа «Иисуса Христа в детстве» и представляет из себя отдельное существо. Он изображался обычно ангелочком, и он тоже приносил детям на рождество подарки, только не удивляйтесь, если на рождественском утреннике где-нибудь в Германии вы увидите, что Кристкинд — девушка. Вообще-то в театре детей очень часто играют женщины, но с Кристкиндом дело зашло дальше, и уже в начале 19 века он демонстрировал девичьи черты.
Christkind . картинка из «Веселых историй и веселых картинок Генриха Гофмана» для детей от 3 до 6 лет. 1845 год
Крискинд — это скорее германская традиция, но в Америке, помимо немецких колонистов, этот рождественский ангел приходил и к франкоязычным — к ним, похоже, этот обычай занесли эмигранты из Эльзаса и Швейцарии.
Рождество в Эльзасе, картинка 1873 года. Черт Ганс Трапп пришел наказывать плохих детей, а Крискиндел — награждать подарками. Корона из горящих свечей позволяет предполагать, что на образ Младенца-Иисуса наложился образ святой Лючии, день которой отмечается 13 декабря.
Во франкоязычной Луизиане и Акадии рождественский ангел — определенно женского пола, и именуется там Ла Кристин. Сейчас предполагается даже, что Ла Кристин — жена Санта-Клауса.
Более популярным в первой половине 19 века рождественским персонажем был Батюшка Рождество (Father Christmas) — старинный английский вариант Деда Мороза. Он описывается как старикан в меховой одежде и венке из остролиста.
Картинка из The Illustrated London News, 1866 год.
Откуда пошли истоки образа Батюшки Рождества — не очень ясно. Фольклористы предполагают, что где-то там в дали веков, когда Рождество еще было Йолем, так запечатлелся бог Один, предводитель Небесной охоты.
Один-странник. Художник Георг фон Розен