Условности и внутренний натурализм

Театр — набор условностей.

Это картон и мешковина, но нам говорят, что это Эльсинор. Это актер Иван Иваныч, ему пора на пенсию, но нам говорят, что это Гамлет. Это работник сцены за кулисами тарахтит палкой по жестянке, но нам говорят, что это гремит гром.

Мы либо принимаем эти условности, либо отвергаем и не ходим в театр.

Собственно, условность театрального искусства в сочетании с внутренней правдой мотиваций и поступков плюс комплексное режиссерское художественное решение спектакля — это позволяет выйти на уровень высокого символизма, художественного образа. Константин Станиславский как-то предложил актерам репетицию на свежем воздухе, в месте, природа и архитектура которого в точности совпадала с местом действия, описанным в пьесе. Репетиция провалилась — исчезла условность, разрушился символ.

Всеволод Мейерхольд вспоминал, как он видел Мамонта Дальского в «Гамлете», причем Мейерхольд шел на спектакль заранее критически настроенный:

— У каждого из нас свой Гамлет. Идет вторая картина. Ужасная декорация тронного зала. Не лучше и актер, играющий короля. Инстинктивно ненавидимый Гамлетом, Клавдий обращается к нему с лицемерной маской — «наш любезный сын». Мамонт Дальский конвульсивно хватается левой рукой за кинжал, из глаз его вылетает молния и ударяет в меня. Тут я забыл о всякой критике и пошел за ним в полном доверии.

И Мейерхольд добавляет, говоря о Мамонте Дальском:

— Он всегда боролся с внутренним натурализмом (самый опасный вид натурализма) — вот его театральное credo. Подлинные слова Мамонта: «Ни в коем случае не должно быть совпадения личного настроения актера с настроением изображаемого лица — это убивает искусство и создает впечатление невыносимой обывательщины. Я играю Гамлета всегда в противоречии с настроением, в котором прихожу в театр: если я прихожу бодрым и энергичным, то играю его мечтательным, нежным и трепетным, а когда я настроен на лирическую грусть, то играю со всем страстным пылом и мужеством». Это и есть основа перевоплощения.