Отрывок книги «Летопись Эксилийского края: Ересь произрастает». Глава вторая — Отвратительные тени.

Давным-давно, ещё до того, как я взялся переписывать первую книгу, я начал делать наброски второй. Может даже кто-то помнит, как читал их. Ныне же первая книга - "Пламя в Парусах" - бороздит интернет, а я во всю работаю над второй.

Доброго времени суток, дорогие джентльмены и джентльледи.

Сегодня я хотел бы представить вам обновлённый фрагмент одной из глав второй книги, носящей название "Ересь произрастает", которая, если вдруг кто не знал, является прямым продолжением Пламени.

Как и всегда, вариант не окончательный, однако я не вижу причин не поделиться им с вами  

Приятного прочтения 

Отрывок книги «Летопись Эксилийского края: Ересь произрастает». Глава вторая — Отвратительные тени.

Напрягши могуче мускулы, растянув жилы, с утробным рокотом, обретающимся глубоко в необъятной груди, разверзши мощные крылья, до краёв наполнив их ветрами, взмыв в высоту и отринув грешную землю, я устремил себя к небесам. Туда, выше, чем полёт самой смелой фантазии. Беспрестанно бились о мою чешую стрелы; они что град скале, что дыхание против шквального порыва. Неощутимы, лишь только едва слышны. Моему уху под силу разобрать биение напуганного сердца даже за горизонтом, взгляду дано видеть хозяина этого страха, а гласу – достанет ярости это самое сердце упокоить.

Клыки в моей пасти есть погибель всего сущего, моё дыхание – пламень тысячи горнил, а когти раскрошат даже первородный камень. Я живу бесчисленные века, могу годами не спать, месяцами сносить голод, жажду и одиночество. Мне нипочём холод и жар. Костьми я мог бы держать небо. Вены мои наполняет не кровь, но мудрость веков.

Я. Есть. Дракон. Всевечный, неполживый, истинный; во плоти и крови мировой.

Но всё это только сон, и чем дольше он продолжался, чем отчётливей я понимал. Управляя этим могущественным телом, телом дракона, словно доспехом, я терзал и сёк небеса над бескрайней океанической гладью, полнящейся кораблями. Те, завязнув меж собой в морском сражении, бились и против меня, и друг против друга. Четно на обоих этих фронтах. Людей на палубах не существовало, суда двигались по собственной воле; и не понять: откуда тогда берутся стрелы и кто снабжает баллисты снарядами. Но всё это было неважно, – отчего-то, по неизвестной мне причине, – и потому одни суда я терзал, сжигал и топил, а другие щадил и про себя желал им попутного ветра.

И так повсюду вокруг меня, но всё же один корабль отличался. Этот был крупнее, лучше оснащён. Паруса его вместо ветра наполнял неутихающий пламень; как и тот, что при дыхании рвался из моей глотки. Но не только в том состояло его главное отличие от прочих, – ведь этот корабль был ещё и обитаем! На капитанской палубе пребывали двое: мужчина и женщина; притом могучий муж оказался пленителем, а Геленди – пленницей.

«Забавно, ведь в действительности её там не было. Уж я-то точно это помнил…».

Девушка – эльфийка, что так дорога моему сердцу, – оказалась одета в трепетное, воздушное, почти прозрачное платье, каких не признавала. И пока ветер тревожил подол её юбки, сама она так же безуспешно пыталась вырваться из крепкой хватки неприятеля. Её мучителем был Колом Тартарус по прозванию Пепельный Драконоборец; и уже этого казалось достаточно, чтобы мне тотчас же броситься в бой! Но атаковал я не ради мести, а во спасение. Сложивши крылья, исторгши пламя, я погибельной тенью рухнул на обоих.

И в миг, когда острые когти сцапали недруга, спасли пленницу и вдрызг разбили палубу холёного корабля, весь этот сон так же раскрошился на бесчисленное множество осколки, что повисли вокруг меня средь непроглядной темноты. Стекло, канаты, гвозди, доски и ткани, даже небо и водная гладь – всё распалось витражной мозаикой. Тартарус исчез, как и его пленница, Геленди. Как и дракон, телом которого я управлял как своим.

Мне редко сняться сны, а если всё же сняться, я запоминаю их очень хорошо. Но этот уже через мгновение стал забываться. Кем я был, кого там видел?.. Помнил только, что были корабли; но не мог взять в толк, причём здесь они? Обломки непознанного всё ещё кружились вокруг и, за неимением ничего другого, я дал себе волю поразглядывать их, попытаться понять, что это такое. Они сразу же принялись бросаться прочь от моего взора, словно вороватые крысы. Первый, второй, третий; затем, все разом, чтобы мне ни один не разглядеть. А у меня в пределах моего странного сна даже рук не оказалось, так что не поймать. Кружась вокруг меня в безумной пляске, все эти вредные то ли осколки, то ли отголоски, постепенно начали собираться и слепляться, аки снежные комья. И так всё больше, всё сильнее, всё основательней. Пока не сплелись в деревянный пол и такие же деревянные стены, пока парусина не обратилась тканями на кровати, стекло не стало посудой, а сам я не осознал себя лежащим лицом на полу, вдыхающим затхлость и пыль.

Пол оказался холоден, твёрд и неприветлив, аки недруг, с которым ты вынужден делить некое дело. Находясь так близко, оттолкнуть его казалось наилучшим решением. Но подтянуть к лицу руки, чтобы приподняться и вдохнуть свежего полной грудью, для меня оказалось страшнейшей из ошибок. Ибо если до этого я пребывал во сне, похожем на кошмар, то сейчас, от неистовой боли, я очутился в настоящем кошмаре, и то был вовсе не сон. Если б сумел, то застонал бы, но вдох глубже, чем всё время до этого, покарал меня тем же, чем и попытка пошевелить руками. Болью. Такой болью, как будто рёбра в клетке, заточены в железной деве, а вокруг колья, и лучше бы тебе не шевелиться. Коротенечко, отрывисто дышать, молясь, чтобы не закашляться, было тем малым, что мне оставалось.