К флешмобу "Стихи в романах"

Спасибо Алёне Сказкиной за замечательный флешмоб.
Не знаю, подходит ли отрывок, который я хочу привести — всё-таки это часть повествования, а не отдельная стихотворная инкрустация. Поэтому привожу вперемешку с прозой, как есть.
Итак, народ в таверне слушает сказителя, а попаданцы подслушивают...

— А не послушать ли чего-нибудь старого, но чтоб за сердце брало? А, щегол?

— Добрый сказ, как добрую наливку, выдержка не портит! — с одобрением молвил сказитель. — Есть у меня сказ о восстании в столице, а ещё о поединке государя с колдуном, в самом лучшем переложении!

— О поединке с колдуном!..

Все собравшиеся удивлённо обернулись на мальчишеский выкрик: это Игорь, в первый раз услышав что-то про магию, не мог смолчать.

— Ну-у! Это уж совсем старо… — загудели голоса. — Здесь и судить-то уж не о чем…

Зато сказ о восстании внезапно горячо поддержали все. Последовала небольшая пауза, во время которой слушатели заказали еду и напитки, расселись по лавкам и пустили по рукам большую кружку. Та в мгновение ока с горкой наполнилась медяками.

Сергей, переглянувшись с друзьями («Может, потом удастся и насчёт колдуна…»), пристроил сверху щепоть мелочи. 

Они ждали услышать что-нибудь напевное и былинное, но первые строчки прозвучали сухо и чеканно, как новостные сводки:

Зимой девятьсот семьдесят пятого года

пришёл конец терпенью народа.

Самозванные власти, проходимцы и воры,

каждым новым указом вводили поборы

и оставили выбор народу столицы:

замёрзнуть без дров — или разориться…

«Смело они про свою власть, в общественном-то месте!» — Лена обернулась к подруге, чтобы поделиться этим наблюдением, но та неотрывно, с восхищением в распахнутых глазах смотрела на сказителя. От разъяснений бедственного положения горожан (под конец года, в лютый мороз регенты повысили акциз на дрова) повествование быстро перешло к тому моменту, когда… 

… чтобы власть повернулась лицом,

окружили дворец кольцом,

перекрыли подходы,

не пускали подводы,

захватили два воза дров — 

для костров.

Озарённые светом и днём, и ночью

молчали стены, молчала власть.

Не молчали храбрые люди,

и весёлые песни правды

согревали сердца одних — 

а другим леденили кровь.

Рифма то появлялась, то исчезала — она тоже была своего рода знаком. Иномирцы быстро уяснили, что по здешней традиции рифмовались строки с доподлинно установленными, важными фактами. А всё, что служило только для украшения, проговаривалось белым стихом.

Со светлым воодушевлением вещал сказитель о духе братской любви и единства, о том, как дети и жёны приносили горячую еду защитникам народа… И публика, знавшая наперёд, чем всё закончится, слушала замерев. Не раз и не два Лена видела, как солидные, бородатые мужчины смахивали со щёк слёзы. 

Вдруг тон сказителя изменился, и глубокой морщиной меж лохматых бровей пролегла тревога: вскоре, поведал он, среди восставших прошёл слух, что регенты стягивают к столице войска. Готовясь к решительной схватке, народ начал возводить на улицах заграждения, а бывшие солдаты взялись учить всех вооружённых горожан держать оборону. Тем временем в некоторых частях столицы начались грабежи и убийства. «И куда смотрела стража?» — возмущённо вопрошал щегол, и сам же отвечал: трусливо отсиживалась за стенами своих учреждений.

И вот — огромное войско стоит на подступах к городу, все ждут нападения, но младший регент Порядка, которому поручено подавить восстание, отказывается исполнять приказ и подаёт в отставку. Столица ликует: у ненавистного Совета нет поддержки. Да и кто посмеет нарушить Священный закон, обратив оружие против собственного народа? (На этом месте некоторые в зале шумно вздохнули; многие невесело усмехнулись.)

Но прошло ещё три дня — и в третью ночь, ближе к утру, непримечательные люди появились на баррикадах и тихо связали беспечных часовых. Нескончаемые потоки солдат Порядка, не встретив сопротивления, хлынули в город. И на тех, кто бежал впереди, были чёрные маски. Не отвлекаясь на то, чтобы выбить разбойников из захваченных особняков, банков и учреждений, войско стремительно двигалось к главной площади…

Нагрянули — под хриплый крик ворон —

одновременно с нескольких сторон. 

И сквозь народ с мечом прошли убийцы,

под масками скрывающие лица,

рубя сплеча живую плоть народа,

горячей кровью оплавляя снег…

Проложен путь — из трупов и калек —

к шатрам,

к кострам.

Не замедляя хода,

они кричали: «Наземь! Вниз лицом!»

И пал народ. Как серп срезает травы,

не сталь клинков, а ужас той расправы

десятки тысяч положил ничком.

Сказитель замолк: заметно было, что на последней строке у него свело горло. Как выпадает роса от резкого охлаждения, так выпала тишина, накрыв даже тех, кто сидел на другой половине зала и якобы не слушал.

Тихо и медленно, прохаживаясь из стороны в сторону, щегол возобновил рассказ о событиях у стен дворца. За убийцами в чёрных масках, поведал он, следовали простые солдаты Порядка. Переступая через неподвижные тела, они быстро растеклись по всей площади и принялись вязать руки, перевязывать раны… Тем временем в бледных утренних сумерках на площадь выехал всадник:

Серый конь

гарцевал

на кровавом снегу,

среди мёртвых людей

и отрубленных рук,

белый пар

исходил

от горячих боков, 

а в седле,

словно вмёрз,

неподвижен и прям,

черноусый захватчик с мечом наготове…

«Ваш город взят, — прогрохотал победно он. — 

Я, младший регент Милренц Норальд Овер,

Всей полнотою власти наделён.

Мне отдано и следствие, и суд.

И всякого, кто встанет сам, убьют.

Кто хочет жить — забудь сопротивленье!»

Когда новый младший регент Порядка выступал с этой речью, солдаты поднимали с земли связанных горожан, с тем чтобы вести их в места заключения. Многие тогда хорошо разглядели всадника — и доподлинно известно, что похож он был на мертвеца. Видно, нельзя так попрать Священный закон и остаться живым. И продавшись за чин, за багровый мундир с золотым шитьём, не будет злодей иметь счастья на земле, потому что в жилах его отныне течёт не кровь предков, а трупный яд.

Эти нерифмованные рассуждения щегла явно утешительно подействовали на слушателей. Лица оживились; тихие усмешки уже не сочились горечью. Холодно и бесстрастно отчеканил сказитель последние строки — о том, что Овер единолично правил в столице два месяца, и было следствие, и многих казнили; и висели повешенные до самого конца года, когда упырь, сдав чрезвычайные полномочия, уехал из города.     

Получив причитающееся вознаграждение и похвалы своему искусству, щегол ретировался к стойке, чтобы промочить горло.