Пропущенный флэшмоб от Лехи

Пока сидел в бане, пропустил еще один флэшмоб от Лехи: https://author.today/post/258654

Вот, наверстываю. Благо, тема "Человек и боги" занимает у меня в книгах очень значимую роль. 

И в первую очередь, разумеется, она поднимается в актуальном цикле. Кое-что уже звучало во флэшмобе о высших силах, а теперь предлагаю взглянуть немного с другой стороны. 

И все же, было кое-что еще.

- Я нашел твое имя в старых хрониках, - сообщил он, слегка замявшись.

Ответом ему был вопросительный взгляд.

- Ильмадика. Единственная женщина в числе Владык. Прозванная Сладким Ядом за свое коварство, льстивые речи и безжалостную жестокость.

- Так меня запомнили? – Ильмадика пыталась говорить спокойно, но боль и отчаяние все равно прорывались в ее голосе, - Что ж, признаю. Я действительно была одной из тех, кого вы называете Владыками. И я действительно порой совершала ужасные поступки. Я просто хотела жить.

Килиан, не отрываясь, смотрел на живую легенду, представшую перед ним. Когда он рассказывал о своих выводах, какая-то часть его хотела, чтобы она опровергла это. Чтобы это оказалась какая-то другая Ильмадика, не имевшая отношения к тем, чьи амбиции разрушили мир. Но другая часть хотела прямо противоположного. Оказаться причастным к чему-то невероятному. К чему-то великому. Судьбоносному.

Даже если «судьбоносное» следует понимать как «роковое».

- Ну вот, - вздохнула Владычица, - Теперь ты меня боишься. Не надо, прошу. Мне и так больно от того, что тысячи людей считают меня полным чудовищем.

- Я не такой, как они, - ответил юноша.

Действительно. Он сам, незаконнорожденный, пострадал от предубеждений. Он знал, что толпа жестока, безжалостна и скора на суждение. Ну, и еще тупа.

С нее бы стало объявить чудовищами огульно всех, кто владел магией Владык.

- Что же случилось на самом деле? – спросил Килиан.

«Никто больше не владеет столь достоверными знаниями о тех событиях», - говорил он себе. Впрочем, прекрасно сознавая, что это не было ни единственной, ни главной причиной его вопроса.

Ильмадика грустно улыбнулась:

- Мы хотели изменить мир. Величайшие маги, владевшие не только магией сердца, но и магией ума, мы объединились, чтобы построить новое, справедливое общество. Общество, где каждый будет занимать положение сообразно своим талантам и уму. Лефевр, наш лидер, называл это меритократией. Знаешь… Захватить власть тогда было даже слишком легко. Человечество устало от продажных политиков и бессмысленных войн. Люди были рады нам как избавителям. Они объявили нас богами. И мы приняли это. Мы верили, что достойны этого.

Килиан задумчиво кивнул. Идея того общества, о котором толковала Владычица, казалась ему прекрасной. Совершенной. Но было ли это реально? Можно ли определить таланты и ум человека так, чтобы результат был объективен? Ну, то есть, собственные ум и таланты молодой ученый считал объективно выдающимися. Но даже применительно к себе он сознавал, что отнюдь не каждый разделит его точку зрения. Оценить, взвесить и измерить всех людей… Это поистине задача для бога.

- А потом все посыпалось, - продолжила Ильмадика, - Лефевр был величайшим из нас. Но Эланд и Альмонд, самые молодые и дерзкие из нас, постепенно начали сомневаться в том, что он занимает это место по праву. Он был первым, кто овладел магией ума. Он был старше и опытнее, но, как им казалось, не сильнее. Они устроили заговор против него. И Лефевр испугался.

Она горько рассмеялась.

- Это самое страшное. Когда сильный человек вдруг пугается. Лефевр направил все свои силы на то, чтобы подавить восстание. В одночасье утопия, которую мы строили, обратилась в царство контроля и террора. И тогда некоторые из нас открыто взялись за оружие. Была война. Война, в которой не было победителей.

- Закат, - глухо сказал Килиан.

- Это назвали так. Закат Владык. Или Сумерки Богов. Рагна-Рёк, в честь древней легенды о конце света. Мы сражались между собой, используя все средства. Любое оружие, включая оружие массового поражения. Любую магию, даже ту, что считали запретной. Любые способы получения энергии. Мы истощали ресурсы планеты и высасывали творческие силы из людей. Дошли и до массовых убийств, это тоже способ получения силы. И в конечном счете человечеству надоело. Толпа обратилась против нас, и занятые друг другом, мы не поняли вовремя ее опасности. Люди убивали наших адептов в наше отсутствие и набрасывались на нас, когда мы были обессилены. И в конечном счете мы все были заточены в тюрьму, построенную рядом с никому неизвестным городком Гмундн специально для того, чтобы удерживать Владык. Чтобы удерживать нас.

Владычица развела руками:

- Дальнейшее ты знаешь лучше меня.

"Осколки старого мира", глава "По обе стороны мгновения" https://author.today/work/33948

А кроме того, я полагаю, пост в этот флэшмоб не будет полным без фрагмента из замороженного черновика четвертой части СЭН. Так как черновик на этом сайте не публиковался, ссылки не будет.

Чезаре остался один. Один в пустой часовне, под безразличным взглядом бронзового изваяния. Наверное, нужно было уходить. Нужно было еще встретиться с Воландом и снять ошейник с него. Но почему-то он медлил. Снова и снова взгляд его устремлялся к распятию.

  "Надо помолиться" - мелькнула неуместная мысль. Неуместная прежде всего потому что Чезаре, несмотря на церковный сан, был атеистом.

  Говорят, что в окопе атеистов нет. Говорят, что человек, постоянно рискующий жизнью, не может обойтись без отчаянной веры в то, что там, за последней чертой, его ждет лучшая жизнь. Чезаре рисковал своей жизнью. Часто. С самого детства. С тех пор, как он выжил при землетрясении, лежа в куче трупов. И он все еще был атеистом. Собственная смерть не пугала его настолько, чтобы увести в размышления о высоких материях.

  Однако Весна и Панауанский инцидент изменили его. И сейчас он чувствовал, что только перед Богом он может раскрыть свои страхи. В конце концов, для того они и так не секрет, а выговориться нужно было, - о вещах, которых он не раскроет никому из людей.

  Поэтому Чезаре не стал вспоминать "Pater" и прочие установленные молитвы. Он сразу перешел к тому, чтобы говорить, "как сердце глаголет".

  - Извини, что нахамил Тебе тогда, в Панау, - негромко обратился он к распятию, - Я был не в себе, сам понимаешь.

  Спаситель молчал. Бронзовый лик был все так же безразличен. Чезаре вздохнул:

  - Как странно, я не знаю, с чего начать... Хотя молился не раз и не два. Но тогда я лишь произносил заученные слова. Разумом и сердцем я не обращался к Тебе... практически никогда.

  Он чуть усмехнулся:

  - Зачем я говорю это? Наверное, я тупею. Ведь это не то, о чем я хочу сказать. Но как говорить правильно, я не знаю. Кажется, я снова пытаюсь усидеть не на своем месте... Как, в общем-то, и все время, с тех самых пор как я принял ответственность за этих детей.

  Чезаре замолчал. Разговор не клеился. И не потому, что собеседник не отвечал: в конце концов, если Бог обращается к тебе, то это уже шизофрения. Слова казались пустыми. Бесполезными. Каким-то седьмым чувством он понимал, что говорит не то и не так. Наконец, он снова заговорил:

  - Ты ведь тоже чувствуешь это, не так ли? Конечно, чувствуешь. Они не чувствуют и верят в то, что это просто очередная игра. Но Ты чувствуешь. Старые звери всегда чувствуют приближение беды.

  Повинуясь внезапному наитию, он сбросил личину, представ в истинном облике - показав не только японские черты, но и лисьи.

  - А Ты очень старый зверь. В этом ведь и состоит весь секрет, разве не так? Нет никакого всеведения и не было никогда. Всего лишь миллиарды лет жизненного опыта. Всего лишь наблюдение за человечеством с тех времен, когда это была всего лишь горсточка амбициозных обезьян.

  Священник перевел дух и с некоторым запозданием преклонил колено.

  - Миллиарды лет. Люди часто жалуются, что Ты безразличен к ним. И они правы. Но я понимаю Тебя. Миллиарды лет существования мира. Сто тридцать две тысячи лет существования человечества. Десятки тысяч поколений. Если волноваться о каждом из людей, любить каждого из них... То это рехнуться можно. Быть может, Ты это и сделал. А может быть, спрятался за безразличием - величайшей броней, когда-либо изобретенной человечеством. Надежнее любого геномскина.

  Чезаре опустил голову. Он не привык смотреть на кого-то снизу вверх. Но на Бога по-другому смотреть нельзя.

  - Возможно, и о нас Ты не вспомнишь. Возможно, Ты не будешь горевать о нас. Пройдут годы, века, и никто, даже Ты, не вспомнишь, какими мы были. О чем мы мечтали. Чего мы боялись. Кого любили и кого ненавидели. Все это померкнет в Твоей памяти. Все, кроме одного.

  Он поднялся на ноги. Незачем было преклонять колени. В своей последней исповеди он рассказывал о своей жизни. А там, несмотря ни на что, было больше вещей, которыми он мог гордиться.

  - Нас было двое. Я и Мария. Двое героев? Двое злодеев? Или же ангел и демон? Неважно. Это не имеет значения. Нас было двое. Двое против всех. Против кого "всех"? Это тоже неважно. Важно, что мы - мы двое - защищали то, что Ты сотворил. Защищали отчаянно, не жалея ради этого собственной жизни и собственной души.

  Лик уже не казался безразличным. Он оставался неподвижным, но Чезаре был уверен, что где-то Там, далеко, Бог слышит его.

  - Я не прошу о признании заслуг. Я привык обходиться без него; для моей профессии это нормально. Я не прошу о помощи. Если бы Ты собирался вмешиваться напрямую, Тебе не понадобились бы мы. Я сделаю то, что задумал, - и то, чего Ты от меня хочешь. Я прошу Тебя лишь об одном.

  Голос кардинала смягчился. Лицо по-прежнему выражало решимость, но в желтых глазах блеснули слезы.

  - Береги её. Береги её, потому что она заслуживает жизни и счастья куда больше, чем я. Потому что она верит в Тебя. Потому что она - хороший человек, которым никогда не быть мне. Я знаю, что очень скоро моя душа будет взвешена на Твоих весах. Если Ты хочешь судить меня за мои грехи, что ж, я не против. И не ропща, приму любое Твое решение. Но Мария, она ни в чем не виновата. Она не виновата в том, что жестокость меняющегося мира проехалась по ней, как колеса трактора по цветку. Защити её. Пожалуйста. Пусть она будет жить. Пусть её сердце излечит свои раны. Пусть она встретит человека, который даст ей все то... чего не смог дать ей я. Мне будет больно видеть кого-то другого в этой роли, но куда больше я не хочу, чтобы моя смерть подкосила её. Пожалуйста, Господь. Думаю, я сделал для Твоего творения не так уж мало... Чтобы надеяться всего на одну небольшую просьбу.

  В часовенке воцарилось молчание. Чезаре выговорился и сейчас чувствовал пустоту. Бронзовый лик оставался неподвижным. Был ли какой-то толк от всего, что только что произошло? Чезаре не знал этого. Он вытер слезы и осенил себя крестным знамением. Нужно закончить молитву, как подобает.

  - In nomine Patri, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen.

  Почему-то ему казалось, что святые на иконах смеются над тем, как отъявленный грешник пытается договориться с Богом. Он знал, что его молитва была сильно ниже среднего.

  Но молиться лучше он не мог. Скверный из него был священник.