Говорю прозой, то есть пишу ромфант

  Рисунок был почти готов. Художник отложил карандаш, встал из-за стола и, пройдясь по комнате, остановился у высокого окна на террасу. Подступавший к дому лес и окружавшие долину горы уже не казались такими прекрасными, как несколько недель назад. Тогда, вырвавшись из подземелья, он не мог надышаться таежным воздухом и долго бродил по лесу. Охотиться и рыбачить не было нужды, ведь всё необходимое ему доставляли родные.В мастерской ждали кисти, холсты и мольберт.

           Казалось бы, живи в своё удовольствие, тем более, что отпущено ему немного. Но какая может быть жизнь в вынужденном безделье, вдали от коллег, друзей, родных и той, что смотрела сейчас с незаконченного рисунка и десятков других, спрятанных в особой папке.

             Художник изображал дорогую ему девушку в разной одежде, стоящей и сидящей. Она выглядела то совсем юной, наивной и нежной, то сосредоточенной гордой воительницей. Однажды художник нарисовал её такой, какой она могла бы стать лет через двадцать — в расцвете зрелой женской красоты, прекрасной, словно полностью распустившаяся лилия. Нежная белая лилия с губами, розовыми, как лепестки дикого пиона, и блестящими карими глазами под бровями-крыльями. Люди смешанной крови, потомки разных рас, порой отличаются такой необычной, притягивающей взгляд красотой.

          На девушке одинаково хорошо смотрелись как чёрно-белая форма, так и роскошные наряды прежних эпох, которые художник видел на других женщинах. Порой эти одеяния становились полупрозрачными, и сквозь них просвечивало стройное тело. Её наготы художник не видел, но вполне мог вообразить. Такой, в облаке волнующегося серебристого тумана, девушка приходила к нему во сне, и тогда художнику не хотелось просыпаться. Днём её голос чудился ему в пении птиц, шуме дождя за окном, в журчанье речных струй на перекатах. Скользившие по листьям солнечные блики сияли, словно её улыбка.

           В сети художник нашёл на спутниковой карте город, в котором жила девушка и её дом. Разглядывая карту, можно представлять, как девушка живёт, куда ходит — художник искал в сети информацию о выпадающих на её выходные театральных и кинопремьерах. Занятия бесполезнее надо ещё поискать: увы, ему никогда не придётся сопровождать девушку куда-либо.

         На бледно-жёлтой стене гостиной когда-то висело круглое зеркало в раме из бронзовых лучей. Теперь его заменила одна из собственных картин художника, потому что лишний раз натыкаться взглядом на себя в зеркале стало неприятно. Насчёт своего облика художник иллюзий не питал: таким, как сейчас, ему не следует соваться к людям. Всё же иногда ему безумно хотелось покинуть убежище и ринуться на северо-восток, пройти почти двести километров и оказаться у двери квартиры девушки, а там будь что будет.

         Он представлял себе, как нажимает на кнопку звонка, как распахивается дверь, и появляется девушка, как округляются от изумления её глаза, искрятся радостью, словно пронизанный солнцем тёмный янтарь. В эти минуты художник готов был сорваться с места, но удерживал себя, и рисовал в воображении другую картину: вежливую улыбку, полуприкрытые густыми ресницами холодные глаза, недоумение. Он ведь написал ей, что в обозримом будущем они не увидятся, и она вполне может считать его предателем. Слава богам, она хотя бы не считает его мерзавцем, заманивавшим её в ловушку, чтобы убить.

      Чтобы окончательно отрезвить себя, художник представлял стоящего за спиной девушки её ровесника, который подходил ей больше, чем он. Такой же молодой, полный сил, жизнерадостный и благородный, тот юноша станет любить и беречь свою избранницу, у них появятся дети. Они создадут полноценную семью, и проживут ещё много, много лет. У них всё будет хорошо, насколько это возможно для людей с их профессией.

       Сам он, бессильный и бесполезный, не может дать ей счастья. Нельзя же требовать от молодой девушки, чтобы она разделила его уединение и подвергла себя опасности. Глупцы уже презирали её за существовавшую в их воображении связь с ним, и давать им новую пищу для злобных пересудов не стоит. Доводы разума пересиливали влечение: недопустимо портить девушке жизнь, заставляя наблюдать за его дряхлением.

       А ведь можно и вернуться к привычной жизни, к работе и друзьям, попытаться завоевать любовь девушки, но для этого нужно кое-что сделать. Всего лишь один выстрел или удар ножа отделяют его от возможности быть с той, кто приходит в грёзах. Выстрел или удар — цена, которую нужно заплатить за возвращение силы, молодости, привычного облика.

     Вот только он не заплатит такую цену, не отнимет жизнь у другой женщины. В памяти возникает лицо той отщепенки, что сейчас отчаянно цепляется за возможность продлить своё существование. Будь она хоть трижды предательницей, он не преступит клятвы и не принесёт старую женщину в жертву вечному сумраку. Никогда.